Время убивать

Глава 1: Поздним вечером

1961 год, Чикаго, Иллинойс, Сисоро
Зарывшись в бумаги, я и не заметил, как наступила ночь. В пепельнице тлело уже несколько окурков, а из-за дыма свет настольной лампы казался пластиковым, ненастоящим. Уже с самого начала я понимал: это очередное дело, которое выебет мне мозги и выжмет из меня все соки. За окном шёл дождь. В лужах, как в зеркалах, отражались фонари и фары редко проезжающих машин.
— Кто... кто... кто... — да, я часто говорил вслух, чтобы сосредоточиться. Мысли носились в голове хаотично, одно цеплялось за другое, переплетаясь с какой то новой информацией. Не отрывая взгляда от бумаг, я открыл пачку сигарет Red Apple, привычным движением отделил фильтр, щёлкнул зажигалкой и глубоко затянулся. Горечь дыма наполнила лёгкие, немного прояснив голову.
— Получается, что подозреваемого видели на Уэст-Огден-авеню, 5029, с полуночи до трёх. Миссис Кетгут следила за ним из окна своей квартиры. Говорит, мужчина ошивался у мотеля, нервно смотрел на часы. Может, он кого-то ждал или сам куда-то опаздывал, — я сделал ещё затяжку, - блять. В кабинете уже было совсем дымно, но сквозь клубы сигаретного тумана всё ещё можно было разглядеть атмосферу этого места.
Сама комната была маленькая, как коробка из под пончиков, и с каждым выдохом казалось, что стены сдвигаются все ближе к центру. Сероватые, болезненно-зелёные стены с облезшей штукатуркой выглядели так, будто и они устали от этой работы. Когда я искал офис, в объявлении было написано “Уютный оливково-зеленый интерьер”. Оливковое тут было только на полу - банка от оливок в которой я хранил окурки тогда, когда переполнялась пепельница. На фоне вселенского уныния стоял одинокий цветок в горшке, выживающий на упрямстве. Иногда мне казалось, что и у него появилась никотиновая зависимость, как в прочем и у всех, кто здесь задерживался слишком на долго. Не буду скрывать, говоря сам с собой я частенько обращался к Стиву. Да, вы правильно поняли, я дал имя цветку…Пиздец.. Скрипнул стул, когда я сменил позу. Старый, покосившийся, он давно заслуживал замены, но держался, как и я. Стол передо мной был покрыт чем то липким, царапинами и пылью. Он служил мне верой и правдой — лучше, чем большинство людей, кстати. Документы, разбросанные повсюду, выстраивали свой собственный порядок, понятный только мне. В углу коробки с делами по ограблениям, сверху пара изнасилований. За столом громоздилась гора за последние пять лет, а на самой столешнице — те дела, что горели прямо сейчас. Ну или, по крайней мере, что-то, на что можно поставить кружку, чтобы не испачкать стол еще больше. Дым стелился по комнате, как мысли, разбегающиеся во все стороны. В голове я перебирал слова миссис Кетгут. Почему он так нервно смотрел на часы? Время явно давило на него, так же как на меня давит эта комната, этот хаос, эта гора дел, в которой я блять точно когда-нибудь утону. эхх Где-то за окном взвизгнули тормоза. На секунду я отвлёкся, но тут же вернулся к своим размышлениям. Этот район никогда не спит, но и живым его не назовёшь. Это место, где чужие тайны пахнут дешевым виски и табачным дымом. Я затушил сигарету в переполненной пепельнице. Несколько окурков выпали и немного пепла осели на папке с делом о взломе, будто ещё одно напоминание о хаосе, в котором я утопаю. Взгляд снова упал на разросшуюся кучу на полу. Каждое преступление — как паутина, в которую влетела дурная муха. Найти ту нить, что всё свяжет, — не искусство, а рутина. Лениво повернувшись на стуле, я окинул взглядом доску с уликами, пытаясь выстроить единую картину. Молодая девушка, 18 лет — Пичес Уайт. Слишком юная, кстати, чтобы остаться навсегда в этом ебаном грязном мотеле. Убита ночью. Подозреваемый — известный в узких кругах писака, Пэт Гиблерт. Писатель, или, как его называют критики, бумагаморатель. Я покрутил в руках вырезку из газеты о нём и снова приколол её на доску. Тридцать семь книг эротических романов — один сплошной дешёвый пафос, но ни одного объяснения, что он делал в том месте, в то время. Разумеется, он ничего не помнит, но совершенно точно уверен, что никого не убивал. Старушка Кетгут утверждает, что видела его из окна той ночью. Она, мучаясь от старческой бессонницы, прищуривалась, разглядывая его сквозь пыльное стекло, смахивая в сторону штору. Теперь она уверена, что это был он. Мне кажется даже слишком уверена, как для пожилой леди, чей слух и зрение наверняка оставляют желать лучшего. Но пока что у нас не так много улик, чтобы отказываться даже от таких сомнительных свидетельств. Тело нашёл консьерж. Высокий, тонколицый, и очень мутный. Как будто червяк, который всеми силами пытается улизнуть с крючка. Он якобы хотел позвонить в полицию, но вместо этого бежал ко мне, будто я тут и врач, и священник. Орудие убийства — ваза для цветов. Тупой предмет, который когда-то украшал номер. На нём, разумеется, ни единого отпечатка пальцев. Несколько ударов. Это не похоже на вспышку гнева, скорее намеренное убийство. Кто-то хотел, чтобы она больше никогда не вышла из мотеля на мокрые улицы Сисоро. Я бросил взгляд на имя подозреваемого. Пэт Гиблерт. Этот человек пишет, но не создаёт. Его тексты, как и жизнь, — дешёвка. Он подходит под описание, но неужели у него хватило смелости на убийство? Он скорее холеный потаскун, явно не альфач. Где-то в этом хаосе уже лежит ответ. Дело не в том, чтобы найти его, а в том, чтобы он встал на своё место, как кусочек пазла, которого никто не ждал. Подойдя к окну, я всмотрелся в темноту улиц, где тускло мигали несколько вывесок, едва освещающих мокрый асфальт. Улица была почти пуста, как и всегда поздней ночью, и лишь редкие машины пробегали по дороге, оставляя за собой светящиеся следы. В темных витринах магазинов отражались мои мысли, и я снова вернулся к делу. Писателя видели и в местном баре на Уэст Стрит, а заключение криминалиста давало нам окно: смерть наступила в течение трех часов между этими наблюдениями. Это должно было быть не просто совпадением. Писатель был, казалось, и там, и там, но не все так просто. Время между двумя событиями — зыбкое, как дым сигареты, медленно растворяющийся в воздухе. С одной стороны, можно было бы предположить, что он мог быть одновременно и в баре, и в мотеле, но точно сказать, что они совпали по времени, невозможно. Этот маленький, но критически важный момент не оставлял мне покоя. Мы могли бы найти доказательства его присутствия в обоих местах, но кто гарантировал, что не было других, более темных мест, о которых мы еще не знали?
От мотеля до бара — не больше десяти минут пешком. Вроде бы, его кто-то мог подвезти, но старушка увидела бы что он приехал на машине, а значит тут начинается засада: бармен твёрдо заявляет, что писатель был пьян. Получается, что он двигался медленно, как человек, которому и каждый шаг даётся с трудом. Не мог он прыгать от мотеля к бару, как будто в спешке, он плёлся, задыхаясь от алкоголя, цепляясь за каждый угол. Мог ли он убить в таком состоянии парой точных ударов это чертовой вазой? эхх Вопрос в том, сколько времени ему понадобилось, чтобы пройти этот путь. Но вот это окно в три часа… Оно висит между фактами, как остриё ножа, словно специально подбрасывает неопределённость в самый неудобный момент. Это как дым, который не хочет развеяться, и ты всё равно продолжаешь в нём блуждать. В воздухе повисла вонь сигарет, старых половых досок и пива и крепкого кисловатого кофе, который, казалось, не выветривается из пространства, как навязчивый запах, преследующий, как бы далеко ты ни ушёл. Ночной город всегда оставляет этот едкий привкус в воздухе — смесь машинного масла и нераспахнутых окон, как воняющая тайна, от которой невозможно избавиться. Я снова глянул на часы на стене. Секундная стрелка застыла, как в тупике, и время будто подло замедлилось, не давая ни капли покоя. Уже было два часа ночи, и то, что меня угнетало, не было связано с количеством минут или секунд. Было похоже, что ответы так и не придут — этот застрявший механизм, хрустящий по ночи, лишь показывал, что время становится не твоим другом, а твоим врагом. И каждый взгляд на эти часы только усугублял чувство, что я теряю контроль. Рано сдаваться, я не могу просто так взять, блять, и пойти спать. Детективы не раскрывают дела, потому что им видите ли захотелось поспать, ой посмотрите бедненький детектив Титос. В голове снова звучал голос матери, как старый проигрыватель, в котором заело пластинку, где самый родной человек отчитывает меня по каждому поводу. Я отряхнул голову, как мокрая псина, и попытался сбросить с себя эти ненужные мысли. Взял со стола три листа, скрепленных между собой. Бумага была желтоватая, как старый дневник, а на ней — печатный шрифт, "Протокол допроса подозреваемого по делу номер 419". Бегло пробежав глазами по строчкам, я тяжело вздохнул. Блять, Ну хоть бы одна зацепка… Но нет, как обычно: "Я был пьян", "Да не помню я", "Я не убивал". Эти фразы были как знакомая трещина в старой плитке — неважно, сколько раз её видел, она всегда остаётся на месте. На лице задержалась гримаса досады. Всё так, как я и знал: подозреваемый не меняется, как этот чёртов протокол. Всё одно и то же, утомительная рутина. Я положил протокол обратно на стол, но не убрал взгляд с этих строк, будто от них зависело, выйду ли я сегодня с работы или нет. Никакой правды. Никакого ответа. Стив, дружище, и в этот раз ты нихера не нашел. Как всегда, какой-то полудурок с пустыми словами. Я снова выдохнул. Я любил свою работу, в каком-то смысле. А кто её не любил бы? Это как зависимость, но без удовольствия — и в этом вся суть. Когда настигаешь нужный след, когда в носу запах железа и пыли, а сердце бьется быстрее, потому что ты, черт возьми, близок. Это то ощущение, которое заставляет тебя думать, что ты живой. Но до этого… Весь этот процесс, весь этот бег за ускользающей ниточкой — от этого начинает тошнить. Ты как тот дурак, который гонится за тенью, понимая, что все равно не поймает. И всё, что ты чувствуешь, — это адреналин, который никогда не заполняет пустоту. Тебе нужно больше, тебе нужно следующее дело, чтобы снова почувствовать этот вкус жизни, который всё равно окажется обманом. Это как наркотик. Он тебе не нужен, но ты просто не можешь остановиться. Потому что если остановишься, то всё это станет еще более пустым пустым чем эти ночные улицы. И вот, ты продолжаешь гнаться, сам не понимая, зачем.
Сдаюсь. Это не первый раз, когда я уступаю, но каждый раз это ощущается как провал с потерями. Словно я отрываю кусочек от себя. Поднялся со стула, стараясь не выдать усталости. Далеко не первый раз. Ноги, казалось, не хотели меня слушаться, и каждый шаг давался с усилием. Я выключил лампу, и комната погрузилась во мрак. Даже тьма как будто была легче — её было проще носить на себе, чем этот тонкий слой нервного напряжения, который не хотел отпускать. В темноте мои глаза почувствовали облегчение, как если бы они наконец-то избавились от всего того, что мешало разглядеть правильный ответ среди путанных показаний свидетелей. Я застывал в пустом пространстве на несколько секунд, словно заглядывал внутрь себя, пытаясь не потерять остатки разума. На улице пронеслось какое-то старое корыто, грохоча, как древняя машина, стараясь забыть, что она когда-то ездить не могла. Я вздрогнул от шума, злясь на себя за реакцию, выругался, не сдержавшись. В этой тишине каждый звук был как удар, каждый шорох — как напоминание, что мир не остановится, пока ты не можешь сделать хоть что-то.
Я схватил пальто с силой, будто оно могло бы сопротивляться пытаясь остаться здесь, в этом кабинете, в этом вечном аду, а не выходить на проклятую улицу. Но я его сильнее — у него просто не было выбора. Вышел из кабинета, захлопнув дверь с таким шумом, что, кажется, даже стены пошатнулись. Внутри меня всё снова отозвалось эхом, но я не мог остановиться. Мимо пронеслись огни города, желтые и тусклые, и я пошел в темную ночь, зная, что с каждым шагом иду все дальше от себя.