Время ведьм

Глава 6. Инквизитор.

Храни нас, Пресветлая Богиня.
Да будет всегда огонь в очаге моем и сердце моем.
Да будет всегда пища на столе моем и для разума моего.
Да будет всегда чист дом мой и руки мои.
Укажи мне путь и охрани от искушения.
Килай.
Молитва богине Вар’Лахии
 

7–ое, месяца грозец, года 387 от основания Белокнежева.

Пловдив, столица Белокнеджева.

– Что бы ты не выбрал, куда бы не пошел, не будет тебе ни жизни, ни покоя, ни почета, ни любви, куда бы не ступил ты, дорога твоя приведет лишь во Тьму. И Тьма об этом знает, ястреб. Она уже ждет!
Прокричавшая эти слова ведьма раскинула руки, словно собираясь его обнять, и Франциско метнул кинжал, целясь прямо в сердце. Но не успело лезвие достичь своей цели, как ведьма обернулась крупным черным вороном и взмыла к небесам. Тело его вдруг пронзила острая боль, и, посмотрев вниз, инквизитор с изумлением увидел рукоять собственного кинжала, торчавшую из груди. Он осторожно сомкнул вокруг рукояти пальцы, немного подержал, а затем резко дернул и… рывком сел на постели.
«Вот ведь!» – Франциско растер грудь, в которой, конечно же, не оказалось никакого кинжала, на мгновение сжал в ладони два мейтриновых амулета и поморщился. Почти год об этом не вспоминал, а тут приснилось. Он замер, пытаясь удержать в памяти растворяющийся в утреннем свете сон. Предсказавшая ему Тьму ведьма в реальности вороном не оборачивалась, это он точно помнил, но у снов свои законы. Гадать, что все это значит – если значит хоть что-нибудь – и почему приснилось именно сейчас, Франциско не собирался. День и так предстояло начать с визита к кардиналу Ионеску, а у столичных церковников на этот счет имелась своя примета: чем раньше встретил Ионеску, тем паршивее будет остаток дня, ибо тот, согласно давно заведенному распорядку, жизнь подчиненным портил исключительно до обеда, начиная при этом с выволочек и особо неприятных поручений. Окончательно стряхнув с себя остатки сна, Франциско принялся одеваться.
На лестнице под его шагами скрипнули ступеньки, а от стены в одном месте отошла обивка, и инквизитор виновато покосился на портрет деда, со строгим укором взирающего на внука из золоченой рамы.
– Да знаю я, знаю, – на ходу бросил Франциско портрету, спускаясь вниз.
При деде дом всегда был полон народу: комнаты просторного особняка на улице Доминика Первого круглый год заполняли родственники, близкие и не очень, приехавшие погостить друзья, а то и вовсе непонятные приживалы с рекомендациями в духе «тетки Клары покойного садовника троюродный зять». Деду чем многолюднее и шумнее – тем было лучше. Мать, в память о тесте, в котором она души не чаяла, тоже всех привечала, а отец, все время пропадавший на службе, не возражал. После того, как он, будучи придворным чародеем, после смерти матери окончательно перебрался в свои дворцовые покои, приживал, кажется, стало только больше, но с водворением в особняке Франциско их количество довольно быстро сошло на нет. То ли дело было в его привычке каждое утро выходить во двор для тренировки с мечом, а после, не убирая оружие в ножны, шествовать с ним через весь дом, сверля взглядом разбуженных шумом обитателей, то ли в «невзначай» оставленной в столовой книге «Основные виды плотоядной нечисти в схемах и иллюстрациях», но спустя пару месяцев после поселения в родовом гнезде мрачного инквизитора приживал и родственников как ветром сдуло. Слугам он тоже всем дал расчет, привыкнув за годы мотания по трактам заботиться о себе самостоятельно. И как следствие – дом, бо́льшая часть комнат которого теперь стояла запертой на ключ, постепенно начал приходить в запустение.
Улица Доминика Первого располагалась довольно далеко от главного собора, и Франциско зашел на конюшню за лошадью. Легкая рысца по утренней прохладе взбодрила его, и во дворец митрофьера, главы Белокнежевской Церкви, расположенный за Собором святого Анджея, он вошел в приподнятом настроении. Впрочем, оно улетучилось уже в приемной кардинала Ионеску при виде пастыря Захариаса, служившего кардинальским секретарем. Пастырь этот был известен среди церковников как человек, абсолютно довольный своим местом, что нисколько не мешало страдальческому выражению, никогда не покидавшему его лица. Встречавшие Захариаса впервые, все как один сочувственно предлагали обратиться к целителю и таки вырвать тот зуб, что причиняет секретарю столь ужасные муки, на что получали гневную отповедь о невозможности оставить свой пост в такое нелегкое для Церкви время даже на несколько минут. Впрочем, «нелегким» время, с точки зрения Захариаса, было всегда, а зубы его, как говорили шутники, если и болели, то исключительно за дело Святой Веры.
При виде инквизитора секретарь, едва заметно кивнув, приложил палец к губам и жестом указал на один из стульев, стоявших в приемной. Франциско сел и прислушался, но из кабинета кардинала не доносилось ни звука. Захариас с привычно страдальческим выражением лица погрузился в какие-то бумаги, а инквизитор поймал себя на мысли, что очень не прочь был бы оказаться сейчас в каком-нибудь болоте с утопцами – те хотя бы интриг не плетут!
Два года назад Франциско, так и не нашедший в себе силы взять нового ученика, решил некоторое время пожить в столице и немедленно попал в поле зрения Ионеску. Формально они были в одном ранге[1], но Ионеску не был рядовым кардиналом. Будучи правой рукой митрофьера[2], он, как поговаривали, стоял за большинством самых важных решений в церковной политике, а также, по сути, прибрал к рукам столичную инквизицию, куда менее организованную, чем в Крогенпорте, где она в свое время и зародилась. Теперь он решал, кому пугать чудовищ на трактах, а кому – митрофьеровых (читай – кардинальских) врагов в столице, и Франциско ему по какой-то причине был нужен в категории вторых.
Наконец, дверь в кабинет отворилась, и оттуда торопливо вышел очень бледный молодой кардинал, которого Франциско видел до этого пару раз, но имени не запомнил. Кажется, он только недавно получил повышение и, видимо, уже чем-то успел прогневать Ионеску – то-то в кабинете было так тихо. И без того негромкий голос кардинала при отчитывании подчиненных вовсе становился еле слышным. Возможно, церковник находил в этом особенное удовольствие – заставлять провинившихся изо всех сил напрягать слух, только чтобы услышать о собственной некомпетентности.
Расторопный Захариас тут же проскользнул в кабинет, а спустя несколько минут вышел и важно объявил:
– Его Преосвященство готов вас принять.
В отличие от богато обставленного кабинета митрофьера, утопающего в красном бархате и расшитой золотом белой парче, обиталище его первого заместителя было довольно аскетичным. Добротный письменный стол из мореного дуба, на котором всегда царил идеальный порядок, кофейный столик и несколько кресел для гостей, а также книжные шкафы вдоль стен да камин составляли всю обстановку комнаты. Сейчас хозяин кабинета сидел за письменным столом, а перед ним дымилась кофейная чашка.
На вид Ионеску можно было дать лет около сорока. Лицо его обычно имело выражение столь бесстрастное, что у самого опытного физиогномиста опускались руки, зато при желании кардинал мог довести подчиненного до истерики одним лишь поднятием брови.
Многих молодых инквизиторов и священников эта лишенная выражения маска вместо лица, с которой Ионеску встречал подчиненных вне зависимости от повода, заставляла изрядно нервничать – поди пойми, наказание тебе грозит или поощрение – но Франциско за два года неплохо изучил привычки кардинала. Чашка кофе выволочку отметала, остается поручение… Ионеску поймал его взгляд и усмехнулся:
– Садитесь, господин Ваганас. Хотите кофе? – и, не дожидаясь ответа, позвал: – Захар!
Был ли вошедший секретарь недоволен таким сокращением своего имени, по его лицу было, разумеется, непонятно. Выслушав распоряжение, он молча удалился, но не в приемную, а в другую смежную с кабинетом комнату, откуда вскоре вернулся со второй чашкой кофе.
Кардинал сделал глоток, довольно кивнул и выжидательно посмотрел на собеседника, приглашая последовать его примеру. Франциско последовал – кофе, и в самом деле, был хорош, но за плохой Ионеску бы уже уволил – и принялся ждать поручения, в важности которого для кардинала, учитывая нарочитую пренебрежительность обращения к инквизитору, можно было не сомневаться.
– Давно вы были в Крогенпорте? – начал беседу с вопроса Ионеску.
Франциско задумался.
– Довольно давно, Ваше Преосвященство. Почему Крогенпорт?
– Потому что вы мне там нужны. Я получил сообщение о том, что в городе бесследно пропадают люди, а местные инквизиторы не раз обнаруживали признаки присутствия нечисти, но только ими пока и ограничились. Знаю, что вы хотите сказать, – посмотрел кардинал на Франциско, который и не думал ничего говорить, – люди пропадают всегда, да и нечисть есть в любом городе, до конца нам ее никогда не изжить. В Крогенпорте так и думали, пока дело касалось только бродяг да пьяниц, но в начале цветороста там умудрилась разом исчезнуть чуть ли не треть санитарных инспекторов города, а в конце сенокоса погиб декан Академии чародейства, причем тела так и не нашли.
– Тогда откуда известно, что он погиб?
– Рама его портрета в холле Академии почернела, что бывает только при смерти изображенного лица. Эти чародеи заколдовывают все, до чего могут дотянуться.
Кардинал быстро глянул на Франциско, но тот никак не прокомментировал этот выпад.
– Я хочу, чтобы вы приняли участие в расследовании данных происшествий, а вернее – провели свое собственное. И не ограничивайтесь одним деканом – простые люди заслуживают справедливости не меньше. Разумеется, не исключено, что большая часть исчезновений не имеет никакой колдовской подоплеки, в конце концов, район, в котором они сосредоточены, – на редкость опасный, но проверить мы обязаны. Вы что-то хотите спросить, инквизитор Ваганас?
– Да, Ваше Преосвященство. Я все еще не понимаю причину, по которой вы меня отправляете с этим… поручением.
– Я же вам только что ее назвал.
– А разве вы назвали не повод? Инквизиторов для проведения расследования в Крогенпорте более чем достаточно.
Ионеску внимательно посмотрел на собеседника, довольно прищурившись.
– Не зря я вас в столице оставил, Ваганас. На трактах и без вас хватает, кому мечом махать, а вот думать умеет не каждый.
Франциско проигнорировал лесть, спокойно ожидая продолжения. Кардинал вздохнул и чуть возвысил голос:
– В Церкви сейчас нелегкие времена… Не надо на меня так смотреть, пастырь Захариас тут не при чем. Он, конечно, всегда это твердит, но и застывшие часы дважды в сутки не врут. Наша организация уже не пользуется тем всеобъемлющим доверием, как бывало раньше. Люди все чаще обращаются со своими проблемами к магии: кто побогаче – к чародеям, а победнее – к ведам. Храмы пустуют, на службах собирается едва ли половина прихожан. Проповедник Миежко, который, как вы помните, еще полгода назад собирал вокруг себя толпы воплями о том, что Церковь порочна, а для общения с богами людям не нужны посредники, то есть – церковники, слишком запал своими речами в души необразованных зевак. Если люди увидят, что и инквизиция, этот барьер на пути зла, не справляется со своей миссией, они окончательно потеряют веру в Церковь и служителей ее. Этого нельзя допустить. Нам нужна сильная организация, к которой люди всегда смогут обратиться в минуту нужды. С этой мыслью я вас и отправляю в Крогенпорт, остальное – додумайте сами, у вас хорошо получается. Все необходимые бумаги получите у пастыря Захариаса. Да, и Ваганас, – окликнул Ионеску, когда Франциско был уже у двери, – я напишу крогенпортским инквизиторам, чтобы они оказывали всяческое содействие вашему расследованию, но не уверен, что они прислушаются к моим словам. Имейте это в виду.
Только покинув кабинет и приемную – Захариас протянул ему бумаги с таким видом, словно это были не материалы дела, а дарственная на все имущество несчастного пастыря, – Франциско позволил себе усмехнуться. Сильная организация нужна, говорите? Сильная – значит, с единой структурой, а ни для кого не было секретом, что крогенпортский понтификар[3] Дауртамрейн не только равнял себя с митрофьером, но и, по сути, единолично управлял приморским городом, не оглядываясь не только на местные власти, но и на столицу. И Ионеску, собирающемуся однажды занять место митрофьера, это очень не нравилось. Сильной он Церковь, которой собрался править, сделает, но не прежде, чем обломает побочные ветви – к этому и была сказана последняя фраза. Если приезжий инквизитор справится там, где потерпели поражение местные, то доверие к столичной Церкви вырастет, но для этого народ должен видеть разницу между теми и другими. В Крогенпорте не прислушаются к вашим словам, Ваше Преосвященство? Или, наоборот, прислушаются слишком хорошо? В том, что местные инквизиторы вряд ли захотят помогать чужаку за счет своей репутации, можно было не сомневаться, но с Ионеску сталось бы их дополнительно спровоцировать. Заглянуть бы в то письмо… Но чем мечтать о несбыточном, лучше готовиться к неизбежному, и Франциско отправился собирать вещи.