Всего лишь слово

Всего лишь слово

Сегодня он вновь спросил меня:

— Мне обязательно присутствовать каждый раз… при этом?

Он задавал этот вопрос не часто. Лишь когда был чем-то подавлен или опечален. Порой мне казалось, что он винит меня… Что, впрочем, было не удивительно. Подсознательно мы стремимся найти того, на кого можно переложить вину, а не принять суть вещей такими, какие они есть.

— При этом? — я усмехнулся. — Тебе хуева туча лет, а ты до сих пор не научился называть вещи своими именами.

Он поморщился, так как не любил, когда я сквернословлю, и поднял взгляд на тёмное небо. Рассветная дымка только-только тронула горизонт и ало-кровавая полоса выглядела словно рана, из которой совсем скоро должна пролиться кровь холодного зимнего солнца.

— Знаешь, — заговорил он тише, — не смотря на то, что мне уже много лет, иногда я чувствую себя ребенком… беспомощным, одиноким, потерявшимся ребенком, которого вытолкнули в неизвестный мир.

Я посмотрел на него и вновь словил себя на мысли, что он похож на херувинчика: детское пухлое тельце в белой тоге с золотой строчкой; милое, розовощекое личико с огромными пронзительно-синие глазами и маленьким ртом; вьющиеся кудрявые волосы цвета золотой пшеницы. Добавить нимб над головой, крылья меж лопаток и можно идти позировать для фрески какого-нибудь католического храма.

Не знаю почему он всегда выбирал именно этот образ. Мы вправе были принимать любые обличия. Но сколько я его помню — он всегда выглядел именно так.

— Я скорее... представляю себя наблюдателем футбольной игры, чьи правила я никак не могу понять.

— Что? — Он посмотрел на меня удивленными взглядом. Еще бы, ведь я впервые делился с ним подобным мыслями. — Какой именно футбол? Американский? Регби? Пляжный?

— Черт тебя!.. Такую мысль сбил!

— Извини, — он неловко засмеялся и сжал свою голову маленьким детскими ладонями. — Я понял, о чём ты говорил. Да, мы всего лишь обозреватели, которые не в силах ничего изменить… только безропотно наблюдать и делать то, для чего существуем. В этом же суть?

Это был риторический вопрос, а если и нет… ответа у меня на него не было. В этом вопросе была слишком тонкая грань. И ещё каких-то тысячу лет назад не я, не он и не думал бы им задаваться. Но мы провели слишком много времени среди людей и непроизвольно вобрали в себя их слова, понятия, привычки, вкусы, мысли… вопросы.

— Опять голова?

— Ты же знаешь, моя голова просто раскалывается когда... это проис….

— Смерть! — резко перебил его я. — Происходит смерть! В эту самую минуту тысячи живых существ умирают, и ещё тысяча умрут в следующую минуту. Смерть есть и будет всегда, но голова у тебя!.. — Я успел заставить себя заткнуться. Мне стало невыносимо видеть, как меняется его лицо при каждом моём следующем слове.

— Извини, — он ответил еле слышно и порыв зимнего ветра, словно подхватил это слово, прошёлся по моей спине. Я хоть и не ощущал холод, но всё равно передернул плечами.

— Брось! Тебе незачем извиняться! — звучало грубее, чем хотел, поэтому я тут же смягчил голос: — Это всего лишь обычное слово, которое люди придумали, а мы как глупцы используем. Это могли назвать и не смерть, а…. а скажем… тры… трыв?

— Серьезно? — Он наконец-то поднял на меня взгляд и я с облегчением увидел, что боли в его глазах больше нет. — Трыв? Это всё на что хватило твоей фантазии?

— Раз такой умник, то попробуй придумать сам!

— Нет уж, изволь! Это действительно всего лишь обычное придуманное людьми слово… но почему-то произносить мне его всё равно трудно.

Я не ответил. Но понял, что он имел ввиду. Смерть можно назвать, как угодно, но это никак не изменит то, чем она является. Смерть — это всего лишь слово, придуманное для лучшего понимания и осознавания ситуации. Так же как и рождение, взросление, любовь, секс, дети, старость, жизнь… Но каждое это слово обладало некой силой… силой эмоций, воспоминаний, энергией, накапливающийся тысячелетиями.

Мы стояли в тишине ещё несколько минут, пока я не почувствовал, что пора.

— Идём.

— Да, — сказал он с трудом, вновь сжимая свою голову маленькими детскими ручками. — Уже совсем скоро.

Мы легко спустились вниз через крышу на нужный нам этаж, где в комнате на операционном столе умирал человек.

— Он был хорошим человеком, — произнес он, продолжая сжимать свою голову руками, — полицейским, который всегда рисковал собой, чтоб спасти других.

— Как и всегда, — ответил я, пожимая плечами.

Я не знаю почему он, в отличие от меня, чувствовал боль, когда наш подопечный умирал. Быть может… он так наказывал себя?

Он вздохнул с облегчением и комнату наполнил длинный тягучий звук.

Это было странно, но смерть всегда у меня ассоциировалась с этим тихим вздохом, который означал, что его головная боль исчезла.

— Что… что происходи? — Человек в непонимании смотрел за тем, как врачи безрезультатно пытаются заставить биться его сердце вновь.

— Стэн, — привлёк он внимание человека, — ты прожил хорошую жизнь, но пришла пора уходить.

— Я… я умир?

— Да, Стэн, ты умер, но спас жизнь ребенку.

— Так тот ребенок выжил? Слава богу! И что теперь? Я отправлюсь в рай?

— Да, Стэн, ты заслужил отправиться в рай, — он протянул ему свою маленькую детскую ладонь и человек рефлекторно потянулся к ней, взял в своей огромную ладонь.

— Ты ангел?

— Да, Стэн, я твой ангел хранитель.

— И ты отправишь меня в рай?

— Да, Стэн.

Он лгал. Рай, ад, преисподняя, эдем, чистилище, — всё это были лишь слова, придуманные людьми. Да и нас не существовало в привычном понимании это термина. Мы всего лишь создания воплотившееся из человеческого страха неизвестности и энергии их душ. По сути мы тоже лишь слова: ангел, демон, смерть, жизнь… этих слов очень много. Слов, наделённых для людей, каким-то значением и важностью.

— Ангел… Рай… это… это хорошо… я прожил… прожил достойную жи… жизнь... — эти слова человек произносил из-за воспоминаний своей жизни. Но с каждой секундой его воспоминания блекли, а сам он уменьшался до тех пор, пока не стал небольшой светящейся сферой, которую он легко мог сжать в своих детских ладонях.