Вторая сказка Тариэля

Вторая сказка Тариэля

Серые струи дождя солнечным ядом изливались на сумрачно-серый город. Они стекали со стен, собирались озёрами на перерытых клумбах, разъедали сны стеклянных кукол. Тяжёлые как память тучи спускались всё ниже. Они утробно урчали, цепляясь за стылые скользкие от чёрной воды крыши спящих домов. Мальчик подставил ладони под серебристо-острые лучи дождя. Свинцово-звонкие капли падали на его плечи и лицо. Раскалено-чёрные камни под его ногами вздрогнули как от крика. Мальчик провёл рукой по лицу, стирая время и пробуждая память, спрятанную в его ресницах.

И в первый день выпал снег, ослепительно-белый и льдисто-мягкий. Суховатые снежинки падали на разбитые в кровь губы, и лёгкие начинали гореть синевато-острым огнём. Высокие как стены храма деревья стояли облитые стеклянно-прозрачной коркой льда. Милосердный как нож убийцы снег стыдливо спрятал грязь, разлитую по земле. Но раскалено-мягкий пепел продолжал падать, оседая серыми мазками на белоснежном покрывале. Мальчик поднял голову. Он смотрел, как падает снег. Его тонкие запястья были перечёркнуты ожогами, алыми, как слёзы. Их оставили сгоревшие книги и души, чей пепел пятнал безупречную белизну падающей с бесчувственно-немых небес лжи. Потом небо очистилось от туч. И засияло солнце. Так кончился первый день.

Во второй день сияло солнце. Оно выжигало синие как птичий крик глаза мальчика, плавило камни и кожу. Чёрные как память птицы расправляли крылья, закрывая землю от ласково-мертвящих лучей. Мальчик протянул руку и поднял с изранено-горькой земли желтовато-высушенную кость. Солёный, серый ветер давно украл всю плоть, высушил и разметал по горам и пустыням. Жемчужно-прозрачная кожа проросла хрупкими цветами на скалах. Мальчик сложил ладони в беззвучно-ненужной молитве и собрал в них жестоко-песчаные струи ветра и искристо-нежных лучи солнца. Он высверлил кость и сделал на ней двенадцать дырочек. По одной за каждый первый снег, по которому ступали тонкие ноги, покрытые жемчужно-нежной кожей. Солнце взорвалось отчаянно-ярким вихрем, стараясь выжечь песок. Оно так скучало по луне, бледной и незрячей, что пожелало переплавить в стекло всё то, что укрывали чёрные перья изломанных птиц. Пепел несмытым грехом осыпался на изломанные пальцы. Мальчик поднял флейту к губам. В его едва ощутимом дыхании пересыпалось колкими крупинками время, трепетала скомканной птицей память, звенела хрустальная боль чужих смертей. От этой надрывно-знакомой мелодии заплакало, не выдержав, небо. Ветер поднялся из-под камней. Он так хотел осушить эти слёзы. И кончился второй день.

В третий день дул ветер. Обрывки мыслей цеплялись за скорченные от счастья ветви деревьев, под которыми закапывали мертвецов. В выбеленных травами костях звучали бессвязные призывы. Ветер выдувал из неба холод и смешивал его осколками застывшей в нетерпении лавой. От нежно-зелёных прикосновений земля дрожала, чертя узоры и расцвечивая их безумно-алым. Мальчик подставлял изломанные пальцы ветру и плёл из его пепельных волос бесплодные мечты. Он складывал их на землю и укрывал белым воском. Потом мальчик вырывал из разверстых ртов земли слова и вплавлял их в мечты. Он переплетал их в сложные узоры. Невинно-хитрые сказки, рождённые сгоревшими в мечтах словами, мальчик вешал на обожжённые ветви, и ветер срывал их, путая в листьях времени, и разбрасывал по миру неосознанных иллюзий, делая реальностью. И часть этих сказок опустилась на гладкий лик моря. Соль горькой воды очищала мечты от слов. Море спало и видело сон о таких желанных снегах, что покрывают далёкие горные пики. И кончился третий день.

В день четвёртый пришло море. Рассыпаясь градом горько-солёных капель, оно лизало чёрные высокие скалы, силясь добраться до розово-голубого льда их вершин. В бессильной ярости оно баюкало обломки надежды в своих серебряных руках и проклинало бессмысленно-белое небо. Земля стонала от нежной тяжести бесчисленных вод и дарила им всполохи огненных мыслей. Эти мысли плавили море и застывали, в беззвучном крике касаясь изломанных ветвей, скрытых под чёрно-зелёной водой. Мальчик ступал по нервной дрожи разлитого моря и синие капли его крови скатывались вниз, прося море уйти. На его плечах сидели чёрные птицы. Они хранили послания в перьях и алый закат в глубинах зрачков. Острые как случайно брошенный взгляд когти разрывали тёплую плоть, и кровь стекала в воду беззвучной мольбой о покое и приюте. Но исступленно-слепое море тянул осыпающиеся каплями ладони вверх, к покрытым равнодушным льдом вершинам. И поднялись птицы с израненных плеч и полетели к белесо-незрячему небу. Но отвергло небо мольбы и жажду посланников гнева. Море сжалось от крика птиц, что клевали своё сердце и бросались на скалы. Горячая алая кровь окропила холодные чёрные камни, и отпрянуло в ужасе море, и вернулась к оставленным мёртвым берегам. И на усталой земле кроваво-жаркими цветами распустились костры. Так кончился четвёртый день.

В пятый день пылали костры. Солнце в беззвучном горе скрылось за тьмою черных полуночных скал. Пламя с жестокой нежностью обнимала хрупкую плоть. Ветер нёс в ладонях крики, роняя капли на чернеющие от света травы. Костры были сложены из книг и надежды. Безумные птицы метались в серо-искристом дыму, крича имена своих мёртвых птенцов. Земля стонала от боли и проливала раскалённо-белые слёзы в пылающее море. Мальчик тянул руки к детям, сгоравшим на кострах, он звал их, прикасаясь к огню. Но его пальцы не чувствовали жара. И мальчик закричал. Его стеклянно-сиреневый крик расколол переполненное дымом небо, и хлынула хрустально-горькая вода. Она смыла пепел, и дым стал грязью на ветвях и взглядах деревьев. Вода текла по белым как боль щекам мальчика, оставляя незримые следы. Так закончился пятый день.

В шестой день шёл дождь. Смывая, он плавил воспоминания и кожу, стирал реальность. Мальчик обмакнул кисточку из волос смеющегося западного ветра в льющуюся с неба воду и начал рисовать. Он рисовал деревья и скалы, море и ветер. По его бледным щекам стекала ярость. Мальчик смешивал горько-яркие краски и давал имена картинам. Дождь падал на реальность, нарисованную мальчиком. Он силился вернуть то, что так невинно стёр. Дождь смывал краски. Он чертил пеплом резкие, ломаные линии. Время остановилось и повернулось лицом к мальчику, сжимавшему в руках тонкую кость, служившую ему кистью. Время шептало, что дождь прав. Ломкие лепестки, подхваченные молчаливым восточным ветром, падали на чёрные травы и покрытые синим пальцы мальчика. Время протянуло ему хрустальный бокал, наполненный его собственно памятью. Мальчик коснулся израненными губами горькой как пепел и сладкой как снег воды. Он выпил её до дна и улыбнулся. От этой улыбки содрогнулось небо, и в землю ударил ослепительно-голубой огонь. И закончился шестой день.