Выставка

Часть вторая

Гвендолен Рэс-Ареваль остановилась в гостинице, поскольку ни родственников, ни близких друзей в городе у нее не нашлось, что могло показаться странным: все-таки именно Родерик Рэс-Ареваль остался в памяти горожан, как лучший мэр города за последние сто пятьдесят лет. Но Гвендолен это уже не касалось. Детям и внукам Родерика в свое время пришлось весьма второпях покинуть город и Гвендолен была первой из его потомков, кто решился вернуться туда. Впрочем, она вообще отличалась решительностью, несмотря на свою рассеянность и капризный характер, и те, кто, возможно, еще помнил Родерика или видел его портрет, наверняка разглядели бы в ней черты фамильного сходства с прапрапрадедом.

С господином Риттером Гвендолен познакомилась два года назад на морском курорте. Совершенно случайно выяснилось, что Якоб Риттер был родом из того города, который много лет назад ее семья была вынуждена покинуть. Гвендолен с интересом слушала его рассказы о Родерике Рэс-Аревале, о нынешнем мэре, который, по словам господина Риттера, «и в подметки Родерику не годился», о парке, выстроенном на земле, которая прежде принадлежала Рэс-Аревалям. Последнее очень заинтересовало ее. Хотя их семья давно уже восстановила свое положение и позабыла о нескольких годах бедности, последовавших за спешным переездом, но Гвендолен (и ее немногочисленную родню) не оставляла мысль о мести. И вот совершенно неожиданно эта месть стала возможной. Два года Гвендолен вела переписку с господином Риттером и, наконец, приехала — восстанавливать справедливость. Она подозревала, что Якоб Риттер тоже ведет какую-то игру, подозревала, небезосновательно, что игра эта направлена против Эдварда Аккенро лично, но ее это, в общем-то, не касалось.

Тогда же, когда Гвендолен Рэс-Ареваль стучала в двери кабинета господина Риттера, господин Аккенро поднимался по лестнице здания мэрии на третий этаж, туда, где располагался кабинет нынешнего мэра, господина Хорна.

— Господин мэр, вы позволите?

— Конечно, конечно, Аккенро, входите. Садитесь.

Кабинет мэра не нравился господину Аккенро: высокие шкафы с книгами, картины в массивных темно-золотых рамах — и среди этих картин был, разумеется, портрет Родерика Рэс-Ареваля, бронзовые и гипсовые бюсты выдающихся жителей города (знаменитого мэра — в том числе), тяжелые коричневые с золотом шторы и, конечно, стол, за которым сидел мэр. Дубовый стол, покрытый потемневшим от времени лаком и позолотой, слишком тяжелый и неуклюжий для того, чтобы быть удобным, украшенный резьбой, слишком грубой, для того, что бы быть красивой — говорили, что этот стол был сделан лично Родериком Рэс-Аревалем, самым выдающимся мэром, который когда-либо был в городе. И это, безусловно, объясняло многое: то, главным образом, что стол этот до сих пор не выбросили — возможно, предполагалось, что каждый новый мэр, сидя за этим столом, будет помнить о своем знаменитом предшественнике и его славных делах — и, разумеется, подражать ему во всем, что касалось дел и блага города. Эдварду Аккенро не нравились ни бюсты, ни картины, ни тем более стол. К тому же он считал, что в кабинете мэра слишком много пыли.

Господин Аккенро смотрел на господина Хорна своим рассеянно-сосредоточенным взглядом. Директор парка был взволнован, хотя в выражении его неподвижного лица невозможно было найти никаких признаков волнения. Господин Хорн выглядел также на удивление спокойным. Его водянисто-карие глаза смотрели очень внимательно, а тонкие губы были всегда поджаты, отчего казалось, что господин Хорн все время чем-то недоволен.

— Итак, Аккенро, что вы решили? Когда мы прошлый раз встретились, должен признаться, слова ваши мне не понравились.

— Какие именно слова, господин Хорн? — спросил директор парка, — о том, что я признаю правоту госпожи Рэс-Ареваль? Не вижу в этих словах ничего противоречащего истине и справедливости, господин Хорн.

— Истине и справедливости, господин Аккенро, — произнес мэр, выделяя слова, — возможно, ничего и не противоречит, но это нельзя сказать о благе города, которое вас, похоже, совсем не волнует. Вы слишком молоды, а потому едва ли помните обстоятельства, при которых Рэс-Аревали покинули город…

— Однако я достаточно слышал об этих, — в голосе господина Аккенро мелькнула ирония, смешанная с раздражением, — обстоятельствах, господин мэр. И сомневаюсь, что произошедшее почти сто лет назад может повлиять на то, что происходит сейчас. У госпожи Рэс-Ареваль есть все необходимые документы… а, кроме того, — Эдвард Аккенро бросил взгляд на портрет прапрапрадеда госпожи Рэс-Ареваль, — мы не можем отрицать ее сходство с Родериком Рэс-Аревалем хотя, конечно, сходство аргументом не является.

— Эта Гвендолен, — не выдержал мэр, — просто выскочка. Она хочет отомстить. Парк ни к чему ей, поймите, Аккенро! Она, я почти уверен в этом, разрушит парк и даже не подумает построить на его месте что-то другое. Ей не нужен дом в нашем городе, Аккенро. Она хочет унизить нас. Унизить, уничтожив парк, оставив на его месте пустырь!

Господин Аккенро отвернулся от мэра: в темных глазах всего на мгновение возникла растерянность.

— Я понимаю это, господин мэр, — директор парка снова смотрел на Хорна, — неужели, вы думаете, что я хотя бы на минуту поверил, что госпожа Рэс-Ареваль решила переехать сюда? Я понимаю, зачем ей мой парк. Однако правосудие на ее стороне, мы ничего не изменим, господин мэр.