Взгляд на две тысячи ярдов, или Долгая дорога домой

Глава 1

Виктор снова видел сон, очень старый сон, и во сне ему снова двадцать лет. Всякий раз, когда ему доводилось оказываться на том же самом месте у родного дома летним днём сорок четвёртого, он не принимал это за тягостную действительность, прекрасно осознавая кошмар происходящего. Но одного осознания было недостаточно: Виктор раз за разом переживал боль от последней встречи с братом, участвуя в спектакле травмированного сознания. И, просыпаясь в холодном поту, он клялся себе, что в следующий раз кошмар не вызовет у него столь сильных эмоций, и он вполне способен контролировать ситуацию. Потому что это всё осталось в далёком прошлом, и с той злополучной встречи много воды утекло, однако стоит Виктору сомкнуть глаза и расположиться поудобнее под пуховым одеялом, как приходит он. Необязательно видеть Августа, чтобы понимать, что он рядом. Август подавал различного рода знаки, свойственные только ему, а Виктор чувствовал и всё понимал.

В шелесте ржаных колосков широко раскинутого поля Виктор слышал шёпот брата, точь-в-точь как в детстве, когда он боялся разбудить спящих родителей на соседней кровати, но заботливо читал Виктору «Алые паруса» на ночь. О, как же маленький Виктор любил эту книгу! Настолько любил, что часами проводил время на берегу Оби, отправляя в плавание самодельные бумажные кораблики. Не выпуская их из виду, Виктор бежал вдоль по побережью, а ноги его путались и он спотыкался о прохладный песок. «В маленьком мальчике постепенно укладывалось огромное море».

В сильных порывах ветра ему слышался рассерженный крик, напоминающий тот день, когда Август впервые ударил его и не извинился. Он, стало быть, никогда не ощущал вины за свои поступки, считая, что в такой мере воспитания нет ничего постыдного. Даже если Виктор совершенно нечаянно нашёл пару сигарет под подушкой брата, пока помогал маме с уборкой. Он ведь не хотел пакостить ему, не хотел...

Обжигающие исхудалое тело лучи июльского солнца ощущались как его редкие объятия. Виктор смутно помнил детство, оно рвано сохранилось в его памяти тусклыми и быстро сменяющимися чёрно-белыми фрагментами, однако тот миг, когда Август крепко обхватил руками тощее тельце маленького трёхлетнего брата и поднял его вверх, смеясь и кружась по свежескошенному полю, отчётливо запечатлелся в памяти во всех красках. Виктору было неловко признаваться самому себе, что он невыносимо скучал по подобным моментам, особенно после их последней встречи. Одно сплошное противоречие.

Следом за подаваемыми знаками, сам Август наконец представал перед Виктором, а на груди его блестели многочисленные ордена: железные и рыцарские кресты, скрещённые мечи, орёл с винтовкой в крепко сжатых и острых когтях. Виктор мог подолгу безмолвно разглядывать с пренебрежением его награды, пока брат надменно скалился. Он гордился каждым орденом и отчетливо помнил их истории. Виктор желал яростно сорвать каждую и бросить далеко в поля, но руки его в миг слабели и не поднимались. Август громко смеялся, грудь его вздымалась, а Виктор не сводил помутненный взгляд со вражеских орденов.

Солнце неустанно пекло, пока гулкий ветер постепенно стихал, прекращая тревожить и раскачивать тонкие деревья. Сон подходил к концу. Виктор вскинул голову: кучные пушистые облака предсказуемо застыли на голубом небе, а длиннохвостые стрижи попрятались в гуще листьев плакучей ивы, на протяжении долгих лет стоявшей у дома семьи Тарасовых. Остановив усталый взгляд на иве, Виктор разглядел слабые, еле видимые силуэты детей, карабкающихся по рыхлому стволу. В неестественной тишине раздался смех и зычный голос пятнадцатилетнего брата. Он сидел наверху, прячась меж веток, и отдавал громкие команды маленькому и неповоротливому Виктору, который со всей силы хватался за дерево и скользил ногами по кривому стволу вслед за старшим.

Он вновь посмотрел на брата, неподвижно стоявшего поодаль и скрестившего руки за прямой спиной. Август не прекращал улыбаться, только не было в его улыбке той искренности, которую искал Виктор. Таким он и запомнился ему: горделивым и самовлюблённым. Август всегда поступал иначе, чем поступали другие, ставя себя выше остальных. А тогда он сделал то, что не прощают, но на лице его не было и грамма сожаления о случившемся. Видимо, Август был доволен собой. О, да, чертовски доволен. Была бы возможность, он бы заявил всему миру о себе и своих «подвигах». Вот только миром Виктора был старший брат, и на его глазах тот хрупкий мир каждую ночь рушился, напоминая, что того Августа больше нет.

— Ты стал тем, кем так мечтал стать — мной. — вдруг заговорил он, и голос его раздался приглушенным эхом во сне Виктора, мигом разносясь по округе, будто бы ветер принёс эти звуки из дальних краёв затуманенного подсознания, — Каково это, Витя, быть куском льда? Может, ты хотя бы сейчас поймешь меня?

Сон наконец прервался. Он постоянно заканчивается на этом месте, когда Август в очередной раз напоминал ему, что он в действительности стал другим. Виной ли тому война, тяжелое детство или предательство родного брата? А может всё в совокупности? Страшные события, которые довелось пережить двадцатилетнему Виктору, отпечатались на его сердце уродливым шрамом, и он периодически ныл, особенно после ночных кошмаров. Эта травма, в отличие от отрубленной по колено правой ноги, не бросалась людям в глаза, однако иногда Виктор считал её страшнее и болезненнее. Если с культёй можно свыкнуться, научиться ходить, то с тянущей в груди болью — никогда. Слишком уж много её в сердце Виктора.

Виктор потёр глаза, откинул одеяло и медленно поднялся с постели. Притянув к себе деревянный костыль, он опёрся на него подмышкой и подошёл к настежь распахнутому окну. Он с интересом наблюдал, как просыпается мир после безмятежного сна: лучи майского солнца, выглядывающие из-за пушистых облаков, несмотря на северное расположение столицы, грели морщинистое лицо Виктора. Со стороны старой, едва покосившейся плакучей ивы, доносилось переливчатое пение семьи скворцов, для которых ещё зимой Виктор соорудил уютный скворечник.