Взрослая девочка

Взрослая девочка

Часть 1

Постепенно, взрослея, Глория научилась получать удовольствие от нормальности. Ей нравилось жить без вечного зуда, ползающего под кожей, зовущего в лес, подальше от людей, ближе к неизведанному. Нравилось не бояться, не думать, не помнить. Не звать демонов из своего прошлого. Чтобы её не звали «та девчонка с демоном». Да, ей никогда не взять от жизни всего, что она может предложить, но она научилась быть полноценным членом общества, забыла, смогла вырваться. Как будто с сектой завязала, честное слово, или с наркотой. Сделала всё, как просили родные, уговаривали друзья и сестра. Так лучше. Правильнее. Взрослые девочки несут ответственность за свои поступки, за своё неуёмное любопытство в том числе.

Возможно, однажды она действительно забудет, и, что куда важнее, забудут её.

***

Густая капля крови, лениво шлёпнувшаяся на лицо, подняла Глорию на ноги лучше всякого будильника. Она подскочила как ошпаренная, взмахнув руками, и встала в защитную стойку прямо на кровати. Спасибо застарелой, с детства взращенной паранойи, реакция у неё сохранилась отличная, даже в дали от родного города и всех тамошних приключений. Драться, правда, было не с кем, разве что с парой дюжин развешанных по комнате сердец. Вырезанные у разных видов животных, все они различались по размеру и форме и свисали с потолка в некоем систематичном беспорядке. В том, как и где они висели, если постараться, получилось бы найти гармонию, очень извращённую гармонию, но всё же. Кровь стекала медленно, как смола, несколько бурых пятен уже расцвело на светлых простынях. Ещё немного, и постельное бельё будет залито насквозь. Недоумевающих взглядов в прачечной точно не избежать. Таких месячных быть не могло.

Глория проследила пальцем невидимую нитку, ведущую от ближайшего сердца вверх, и получила слабенький разряд тока, мелькнувшего голубоватой вспышкой. Не больно, скорее щекотно.

Она тяжело вздохнула, провела рукой по лицу и слезла с кровати. Нет, сейчас она не будет разбираться с этим. Пусть висит. Лекции через два с половиной часа, ей не до шизофренических придурей в конец ополоумевших демонов. Ей уже не двенадцать, и её так просто не запугать. Взрослых людей куда больше страшат студенческие долги, налоги, выборы, план занятий на семестр и подготовка к свадьбе сестры. Вот этого действительно стоит бояться, а демоны пусть катятся туда, откуда повылезали.

К тому же, прошло слишком много времени с тех пор, как это могло иметь хоть какое-нибудь значение. Ничто не осталось прежним, даже если это и был один из тех редких дней, когда случалась очередная сверхъестественная пакость, скорее дань привычки, нежели желание серьёзно навредить, а за всем происходящим настойчиво маячила демоническая тень. Не страшно, не опасно, только противно и убираться потом приходится, как будто опоссумы забрались на задний двор и хорошенько перетряхнули мусор.

На всякий случай Глория заглянула под кровать, вдруг оттуда на неё воззрится подкроватный монстр и скажет «бу», но ничего, кроме темноты, на неё не пожелало взглянуть. Зато ножки у всей мебели оказались перевязаны, как мишурой, перламутрово блестящими кишками. Красота, ничего не скажешь. И ведь потратил же кто-то (а то непонятно, кто именно) время и силы на сооружение этого безобразия.

Идти на кухню за привычной порцией утреннего кофе расхотелось. Кто знает, что обнаружится там. Очередная расчленёнка? Что-нибудь похлеще?

Тем временем прозвонил будильник. Глория смахнула уведомление, открыла беседу с сестрой, в которой скопилось сообщений двадцать с фотографиями конвертов для приглашений. Внимательно изучив кружевную бумагу и кремовые ленточки, она почти осознанно написала, что варианты под номерами шесть и одиннадцать лучше всего. «Почти» потому, что ничего в этом не понимала, но пыталась оправдать звание «самой лучшей сестры», особенно теперь, когда у Стейси появилась своя собственная маленькая семья.

Кухня не была залита кровью, и это уже радовало чрезвычайно. Но, естественно, на столе красовалась здоровенная, высотой около метра, пирамида из зубов, идеально подобранных по цвету и размеру, чтобы законченный продукт выглядел настоящим произведением геометрического искусства. Красиво. Изысканно. Ганнибал Лектер был бы доволен, а вот у Глории несколько иной вкус, куда более скромный и банальный. Коробка с пончиками понравилась бы ей значительно сильнее, даже к букету цветов она отнеслась бы прохладно, но в целом положительно. Но нет, на столе — чёртовы зубы!

И ведь обычный же день, если верить календарю: не день рождения, не годовщина какая-нибудь, не одна из тех дат (их Глория знала наизусть), в которые принято воздавать почести демонам.

Когда она обернулась, закончив рассматривать щедрый подарок, чтобы как ни в чём не бывало налить себе кофе, то чуть не столкнулаась с высоченным брюнетом, в руках который держал шарообразный аквариум с прозрачной жидкостью. «Боже или кто там за него сегодня, пусть это будет вода», — пронеслось в голове.

Глория видела этого мужчину впервые в жизни, но узнала, едва взглянув. Ну, конечно, куда же без великолепного дизайнера всех этих диковинных элементов интерьера? Как же не полюбоваться на ответную реакцию? Никак, гордость не позволит, а гордости там — хватит заполнить пару десятков измерений, их вот однажды чуть не затопило. Но сейчас он ничего не дождётся. Не на того напал, террорист.

В более нежном возрасте Глория смутилась бы стоять перед врагом в одних трусах и майке, помятой со сна и непричёсанной, с размазанной кровью на лице, но с годами абсолютно перестала беспокоиться о таких вещах. То ли умнее стала, то ли упорно прописываемые врачами таблетки всё же помогали от тревоги. Пусть смотрит. Чего он там не видел. И на защитные татуировки пусть обратит особое внимание, чтобы даже в мыслях не промелькнуло никакого посягательства. Эйнли, впрочем, был куда сильнее увлечён собственной персоной, чем наготой Глории.

Следовало отдать Эйнли должное, новое тело впечатляло: два с лишним метра роста; густые тёмные волосы в сочетании с ярко-чёрными бровями, странные, сбитые пропорции тела, как будто создатель тела смутно представлял, что из себя представляет человек. Он выглядел неприятно, по-змеиному неприятно — хотя когда от Эйнли, демона проказ и вредительства, можно было ожидать приятности? — и в то же время абсолютно завораживающе.

— Как тебе мой мясной мешочек? Неплохо, правда? — сказал Эйнли, продолжая нежно обнимать аквариум. В отличие от внешности, голос его не изменился — всё то же горное эхо, пробирающее до печёнок, одним звуком свои вызывающее простуду.

— Ну, выглядишь почти по-человечески, — ответила Глория с неохотой.

— Какая ты нечуткая, славная моя. Сестрица твоя мне кучу комплиментов наговорила. Я ведь сначала с ней посоветовался, можно ли, в этом виде в свет выходить, так сказать, и она была крайне мила. Не то что её жестокая и бесчувственная сестра… — Он скорбно повесил голову и тяжело вздохнул. — Ладно, спишем это на твоё социальное расстройство.

Глория запоздало подумала, что вовремя не возмутился упоминанию Стейси (дескать, как посмел, тварь, близко к моей сестре походить), но так и не успела открыть рта, потому что в следующую секунду содержимое аквариума было выплеснуто ей в лицо. Жидкость действительно оказалась водой, только очень солёной. Пара литров минералочки в рожу — очень освежает, надо сказать. То что надо с утра! Глория задохнулась своим негодованием, беспомощно разевая рот и хлопая намокшими ресницами. Когда она проморгалась, аквариума в поле зрения больше не наблюдалось.

— Свежие слёзы, — прокомментировал Эйнли с гордостью. — Сам собирал.

— Не сомневаюсь, — буркнула Глория. Её передёрнуло от мысли, как именно Эйнли цедил из несчастных жертв эти слёзы, но виду не подала. Пусть хоть младенцев щипает за бока, хоть над инвалидами потешается, хоть хозяйством перед монашками трясёт. Не её, Глории, проблемы. Отодвинув Эйнли с прохода, она сходила за полотенцем, медленно, тщательно вытерла лицо, потом включила кофеварку — всё, не обращая внимания на незваного гостя.

— Не поинтересуешься причиной моего визита?

— Ммм, пожалуй, нет.

— Совсем не интересно, что я задумал?

— Абсолютно. Совершенно. Безусловно.

Эйнли вопросительно приподнял бровь.

Загадки профессор МакКормак теперь разгадывала исключительно за деньги и отступать от этого правила не собиралась.

— Причинить вред мне или кому-либо из моих близких ты не можешь, — пояснила Глория, чуть ожившая после первого глотка кофе. Ожила она, правда, исключительно потому, что обожглась. Язык горел так, будто по нему раскалённой наждачкой прошлись. — Будь уверен, мы этим озаботились, а всё остальное — милости прошу. Мне всё равно.

— Я разочарован. Такая любопытная девочка была. Где она теперь? Я соскучился.

— Из любопытных детей получаются самые скучные взрослые, — абсолютно серьёзно ответила Глория.

Они смотрели друг на друга молча, напряжённая тишина натянулась звенящей струной, тонким нервом. Отчасти Глория жалела, что она больше не сжимается от ужаса в дрожащий комок, что в груди не жжёт и не ноет от одного взгляда, горящего ядовитым алым, что она не стесняется быть почти обнажённой и находиться так близко, не злится до вскипяченных мозгов и уже совсем не ненавидит. Будто бы всё это делало её тем, кем она являлась.

Огонь потушен, остался один пепел, и к пожару вы не успели, увы.

Девочка больше не боится страшных демонов, страшные демоны найдут себе новых девочек, лучше прежних.

И почему только её (их обоих) так закоротило, заклинило?

Люди поклонялись Эйнли задолго до того, как подружились с огнём, с самого начала времён. Эйнли видел рождение всего сущего в их мире, а со способностью смотреть в будущее ещё и смерть. Это не умещалось в голове, давило на черепную коробку изнутри, отзываясь тупой болью. Что ему было нужно на этой кухне? В этом нелепо прекрасном теле?

Только, пожалуйста, пусть эти вопросы останутся без ответа.

Прикусив обожжённый язык, Глория позволила себе наконец рассмотреть Эйнлиа во всех деталях. Шея была слишком длинной, в туловище явно не доставало пары рёбер, с ушами что-то намудрил, а руки… Нет, с ними, пожалуй, всё было правильно, только вот слишком правильно, нереально идеальные руки получились. И самое главное, что не имело никакого отношения к материальному, от него по-прежнему фонило безумной, необузданной силой, первородным хаосом.

Было бы куда легче, облачись Эйнли в нелепый салатовый костюм, так хоть посмеялись бы, но нет, и тут подстава. В отличие от пропорций тела, с модой у него отношения сложились лучше: чёрные брюки сидели идеально, начищенные туфли отражали потолок, на белой рубашке не было ни единого залома.

— Мне нужно собираться на работу.

Видимо, это Эйнли не понравилось, поскольку сощурив глаза, полыхнувшие алым, он двинулся на Глорию, тесня к окну, мимо стола с пирамидой и чашкой остывающего кофе. Отступив к подоконнику, Глория ударилась поясницей и нащупала в поисках опоры разбросанные каталоги свадебных тортов. Почему Стейси её не предупредила? Она, конечно, была не виновата, но что, чёрт возьми, ей делать теперь? Ей двадцать семь, у неё докторская степень и должность в университете, и все гештальты закрыты. Нормальная жизнь. Но она отступала, жалась к подоконнику и смотрела снизу вверх, как будто не было всех этих лет, как будто вернулось всё: беготня по лесу и полю, сбитые коленки и страшные-страшные демоны.

И под ногами у неё не плитка, а скрипучие половицы домика на дереве, где демон их и нашёл. И лес сосновыми лапами сомкнулся над их головами. И под ладонями вместо свадебных буклетов потрепанные страницы гримуара, те самые, на которых щедро плеснули кровью в качестве предостережения. Глупая девочка не послушалась тогда и нисколечко не поумнела с тех пор, каким бы крутым учёным ни стала с тех пор.

— Ради твоего же блага не советую меня трогать.

— Да уж я вижу, славная моя, что все эти чернила не для красоты, — недовольным голосом сказал Эйнли. От его тона у Глории что-то внутри противно зазмеилось. Так говорят, когда твои вещи кто-то намеренно и необратимо портит.

Она подумала о том, чтобы возмутиться дурацкому прозвищу. В самом деле, она доктор исторических наук, профессор МакКормак — ну какая «славная моя»? Она, честное слово, подумала, но бесполезно же.

Длинный палец, затянутый в чёрную кожу, мучительно медленно проследил контуры змеи, набитой левее пупка. Вместе с другими узорами она составляла часть сложной вязи заклятий, которая не позволяла демону ровным счётом ничего лишнего ни в физическом, ни в магическом, ни в ментальном плане. Дело, конечно, не только в касании кожи об кожу — соберись Эйнли причинить вред, уже лишился бы пальца, а заодно и руки.

От прикосновения Глория не дрогнула, с чем сама себя и поздравила. Она уже не затравленный, нецелованный подросток.

Эйнли убрал руки, шагнул назад и облокотился на столешницу.

— Ты думаешь, что изменилась, — сказал он со смешком.

Прочитал мысли или догадался? Неужели заклинания перестали работать? В таком случае они все в опасности. Нет, ошибки быть не могло, они перепроверили всё до умопомрачения, чуть мозгами не тронулись.

— Ты не знаешь, о чём я думаю.

— Умоляю, славная моя, мне не нужно читать мысли, чтобы знать, о чём вы, человечки, думаете.

Глория молчала.

— Я воспринимаю людей иначе, не так, как вы друг друга, — продолжил Эйнли, напряжённо морщась, как будто уже жалел о сказанном. — Для меня не существует понятия возраста, перемен, всех этих нелепых заморочек, навязанных, чтобы унижать и ненавидеть друг друга. Я вижу человека едино на протяжении всей его временной линии, ребёнок или взрослый — для меня нет разницы. Того, чего в тебе не было в двенадцать и есть теперь, я уже видел так же ясно, как вижу сейчас.

— И что из этого?

— И ничего, сама подумай. Не буду же я всё разжёвывать и класть тебе в рот. Ты вроде бы умной себя считаешь.

В такие моменты страшно хочется быть глупой и ничего не понимать, потому что от понимания сохнет во рту и тяжелеет в груди.

Однажды демон уже соблазнил её, после чего обманул. Поманил увязшего в книжках ребёнка обещанием тайных знаний и кинул, оставив на память пару шрамов и плохо гнущееся запястье. Теперь то же самое. А что может быть лучше, желаннее, чем абсолютное, безусловное понимание, на которое неспособен никто из людей, даже сестра-близнец, даже самый идеальный партнёр, никто. Кто вообще придумал такую глупость, что демоны обольщают с помощью плоти? Толстокожие, слепоглухие дураки. Что есть секс в сравнении с тем, что каждый человек в глубине души жаждет сильнее всего — быть понятым? Особенно тогда, когда все вокруг находят себе кого-то и разбиваются на пары, а сестра, самый близкий человек, неизбежно отдаляется, уходя в замужество, как в другой, чужой и неизвестный мир.

Не «я тебя люблю», а «я тебя понимаю и принимаю» — вот оно, самое страшное, самое мучительно необходимое.

Эйнли снова подошёл вплотную, стянул с ладони перчатку, убрал в сторону чёлку. Взгляд Глории взметнулся вверх, умоляя — не надо, пожалуйста, остановись. Она почувствовала прикосновение холодного пальца ко лбу и сразу за этим услышала шипение, похожее на шкворчание бекона на сковородке. Запахло палёным мясом.

— Ух ты, Глория делает мне больно.

— Ты сам делаешь себе больно, — равнодушно сказала Глория. Это была даже не месть, скорее интерес: а что будет, если наоборот, если не ты — мне, а я — тебе.

Закончив выводить уроборос на лбу, Эйнли с интересом уставился на свою ладонь. Подушечка указательного пальца стёрлась до кости, белеющей в обрамлении обугленного дочерна мяса.

Выхолащивающий хохот, безумным эхом сотрясающий галактику на пару сотен парсеков вокруг, обрушился на барабанные перепонки Глории, как боевые действия без объявления войны — неожиданно и разрушительно. Её замутило и повело, как не мутило и не вело от вырванных сердец, блестящих кишок и пирамиды из зубов. Будто её снова окунули в слёзы, только теперь в её собственные.

Эйнли смеялся и смеялся, и смеялся. Это продолжалось неестественно, пугающе долго. Человек, настоящий человек столько бы не выдержал, выблевал бы все внутренности.

Глория схватила его за лацкан жилетки и резко рванула на себя, заставляя согнуться, практически ударилась губами о его губы, как будто это начало драки, а не поцелуй. В демонических глазах мелькнул непонятный символ, и Эйнли без промедления ответил, засунул язык в глотку, сжал ладонями обнажённые плечи. Вопреки всему, Глория расслабилась, отпустила себя, чуть ли не легла на подоконник. Из тела ушло вечное напряжение, которое, казалось, ходило за ней с рождения. В голове зашумел штормовой, смертельный океан, отдаваясь макабром в ушах. Было горячо, душно и горько-сладко, до одури, до тошноты.

Она отстранилась первой, когда почувствовала струйку чужой крови, стекающую по подбородку. Отстранилась и выплюнула зуб, тоже не свой.

Эйнли не смотрел на неё, так и не открыв глаза. Уголок криво изогнутых губ дымился. Расцветший маковыми цветами рот казался свежей раной.

— Так-так-так. Ты меня удивила! Не думал, что меня можно удивить.

Глория нахмурилась. Нижняя часть её лица вся была испачкана, как у дикого зверя, только что отведавшего мяса, на языке остался металлический вкус, настолько густой и ощутимый, как будто она полоскала рот кровью. Ей срочно нужно было умыться и выполоскать эту дрянь с языка. Кран поддался с третьего раза. Плеск воды подействовал отрезвляюще, но недостаточно, чтобы окончательно прийти в себя. Никогда она не думала, что может сделать с кем-либо нечто подобное, намеренно причинить столь сильную боль, пусть временно, но искалечить, изуродовать. Так что себя она тоже удивила.

— То есть ты этого не предвидел? А как же твоё «я — всемогущая и всеведущая сущность, смотрящая сквозь время и пространство»?

— Не могу же я проследить за всем сразу, — раздражённо ответил Эйнли.

— И именно такую мелочь ты упустил? — недоверчиво спросила Глория. Она хотела услышать, что это было предопределено, что выплеснутые на него слёзы, подвесные сердца и пирамида неизбежно вели к этому, что ради этого всё и было затеяно. Иначе зачем? Почему именно сегодня, спустя столько лет невнятных, ленивых гадостей?

— Не зли меня, славная моя!

— А то что?

— Когда ты меня боялась, было веселее.

— Врёшь. — Глория скрестил руки на груди. — Причём бессовестно.

— Пф, лошь — моё фторое я, — нечётко сказал Эйнли, поправляя что-то в своём малость подпорченном рту. — Если я правильно помню, то у тебя, кажется, была лекция? Почему бы не начать собираться, м? Понимаю, я, конечно, неотразим и оторваться от меня невозможно, но всё же. Ты же теперь взрослая девочка и должна отвечать за свои поступки. Так, славная моя? Ха-ха! Какой дурью всё-таки забита твоя прекрасная кудрявая башка! — Он порывисто чмокнул Глорию в макушку, пачкая волосы кровью. — Думаю, на этом нам стоит попрощаться. Не прощу себе, если ты прогуляешь работу.

Хорошо. Просто отлично. Теперь можно было вернуться к нормальной жизни, к себе нормальной, забыть произошедшее как страшный сон, вести занятия, помогать Стейси с подготовкой к свадьбе, встречаться с друзьями, сходить на свидание, к психотерапевту, в супермаркет, приготовить ужин, проглотить таблетки. Чтобы только понять, что всё изменилось. Она сама изменилась, а не застряла в родном городе, в домике на дереве, засыпанной книжками с тёмными тайнами.

— Но я ещё вернусь.

Это как будто было вопросом. Глория неопределённо дёрнула плечом.

— Да. Ладно. Не отстанешь же. Только давай без зубов в следующий раз.

Эйнли хищно оскалился.

— Совсем без зубов?

— Боже, нет, с зубами, но чтобы не больше тридцать двух. — Подумала ещё и добавила на всякий случай: — И чтобы все были во рту. В твоём. Твои зубы в твоём рту. Я ясно выразился?

— Ух ты, какая заявка на доминирование. Я весь дрожу, славная моя.

— Пошёл вон.

Перед тем, как исчезнуть, Эйнли посмотрел на неё с болезненной, страшной серьёзностью и произнёс:

— Знаешь, кто вырастает из любопытных детей, Глория? Очень любопытные взрослые.

Такие, которые из любопытства целуются с могущественными демонами, например.