Взвейтесь, соколы, орлами...

Взвейтесь, соколы, орлами...

РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ПОДАРОК

Основано на реальных событиях

"Із Різдвом Христовим
Ми щиро вітаєм!
Щастя й здлоров'я
Ми усім бажаєм!
Нехай віра в серці кожного засяєє
Матір Божа з неба усіх привітає!"

(Колядка до Різдва на украiнскiй мовi)

"Брали русские бригады Галицийские поля,
И достались мне в награду два железных костыля..."

(русская военная песня времен Первой мировой войны)

         Сотня шла рысью споро, но скрытно...Только изредка чуть-чуть позвякивала упряжь, да с легким шумом вдыхали ночной морозный воздух кони. Сотня напоминала волчью стаю, охотящуюся в полной тишине за убегавшей жертвой. Только маленькие облачка пара и черные, мчащиеся в ночи, тени на снегу отмечали ее путь по затихшим в канун Рождества галицийским полям. Не было ни усталости, ни жалости к себе и коням, было единое стремление маленького отряда закаленных вековым опытом воинов выполнить наказ "Царя-батюшки", взять в полон "австрияка-супостата", привезти в штаб "языка" и получить очередного "Георгия" на широкую казачью грудь.

         Внезапно сотня остановилась на краю редкого соснового лесочка. Вдали виднелся мост, ведущий в очередное село через маленькую речушку, сбегающую с таких красивых этой лунной предрождественской ночью Карпатских гор. При въезде на мост стояла полосатая сторожевая будка, возле нее постукивал замерзшими ногами часовой в австрийской форме. Есаул Оренбургского казачьего войска Николай Вдовкин поднял руку и шепотом передал по цепи: "Сотня, готовься к пешему строю... СЛЕЗАЙ!".

         Сотня бесшумно спешилась, в мгновение ока коноводы увели под кроны деревьев сбатованных лошадей, казаки притаились за кустарником, готовые к бою. Впереди, притаившись за высоким сугробом, остались лишь есаул и его верный помощник, пожилой старший урядник по прозвищу Серьга. Прозвище это низкорослый косолапый, рассудительный и немногословный уроженец оренбургских степей получил за здоровенную золотую серьгу, свисающую с левого уха. Была она уж больно здоровая, цыганская какая-то... Но менять ее на меньшую урядник категорически отказывался, не смотря на никакие уговоры и даже приказы начальства. Но служака он был справный и пользовался в сотне неприкасаемым авторитетом. Поэтому его в конце концов оставили в покое и сослуживцы, и начальство. Даже байку придумали, что, дескать, ему серьгу эту молодая красавица-цыганка подарила на какой-то ярмарке в качестве оплаты за жаркую ночь любви.

         Вдовкин приложил к глазам мощный цейссовский бинокль и начал рассматривать диспозицию. Так, в будке скорее всего отдыхающая смена и начальник караула. Максимум два человека. Это хорошо. Он перевел бинокль выше. Украинское село мирно спало, нигде не огонька, лишь над крышами некоторых хат ровными сизыми струйками вился дым. Вполне себе идиллическая картинка...

         Ан нет, острый глаз есаула подметил два пулеметных гнезда возле одного из домов, с немецкой аккуратностью сооруженных при помощи мешков с песком и кусков плотного снега. Вон и голова часового маячит над невысоким снежным бруствером. Вот это нехорошо, если заметят казачков, в раз положат из пулеметов. Думай, Вдовкин, думай...
         Есаул повернулся к Серьге, притаившемуся, как крупный степной волк, в снегу. Тот тоже внимательно рассматривал слегка узкими по-башкирски глазами австрийские позиции.

         ‒ Ну, что думаешь, урядник?
         ‒ Да в момент все сделаем, Ваше благородие. Вон, видите слева горочка, вся сотня с нее рванет, как будто бы лавой в атаку. А мы с вами, да с Неспрядькиным из второго взвода, к будке на рысях. Пока они будут вшей из одеял вытряхивать, хе-хе, да сполох объявлять, мы "языков" возьмем, и ходу. А сотня тем временем в лес уйдет. Австрияки же безлошадные, они нас не догонят. Да и с лошадьми бы были, куда им, болезным...
        

           Урядник презрительно сплюнул в снег, выражая тем самым извечное презрение сыновей бескрайних степей к европейской кавалерии.

           План был хорош. На часах около половины четвертого ночи, самый сладкий сон, cамая нелюбимая для любого караульного смена, когда находится он в какой-то полудреме, тщательно силясь не прислонится к сугробу, не запахнуть полушубок поплотнее, да не уснуть покрепче. Да и другие австрияки, которые разместились на постой по хатам, поди, разнежились на теплых перинах, не ожидая такой дерзости от русских, расположенных чуть ли не в пяти верстах от их позиций. Глядишь, пока суть да дело, и удастся одного или двух "языков" захватить, уйдя на рысях без потерь.

           Сказано ‒ сделано. Вдовкин подал знак коноводам, те подвели лошадей. Расторопно подбежали взводные. Есаул вкратце разъяснил план, удовлетворенно отметив бешенный азартный огонек, блеснувший в глазах казачков. Ох, черти, хлебом не корми, дай только шашкой помахать...

            Вдовкин с двумя казаками медленно поехал направо, а вся сотня ушла влево, повинуясь негромкой команде "Сотня, лаву строй!". Вперед выехали урядники, достав из ножен шашки. Словно по заказу из-за туч вышла полная луна, осветив лежащую внизу картину: и село, и мост, и вздымающиеся вверх Карпаты...

             И вот оно... Началось! В ночной морозной тиши прозвучало звенящее: "Сотня, гиком, марш-марш!". Словно небольшая горная лавина, окруженная вихрем рвущихся вверх снежинок, неслась сотня вниз по склону, гикая и улюлюкая тем особым горловым ревом, схожим с криками дикой башкирской орды, и присущим лишь частям Оренбургского казачества. Одновременно есаул, Серьга и Неспрядькин, взводный второго взвода, рысью понеслись прямо к мосту, по направлению к караульной будке.

             План хитроумного старого урядника удался на славу. Полусонные австрияки палили в белый свет, как в копеечку, по отвлекающей внимание сотне, которая повинуясь команде взводных, стройно рассыпалась в отступную лаву и начала уходить обратно в сторону леса. Пока неприятель, еще не отошедший от сладкого предутреннего сна, суетился, истошно вопя «Alarm!» и «Cossacs!», Вдовкин с товарищами, срубив на ходу так и не успевшего ничего понять часового, ворвались в караульную будку. Австрийский офицер, сидевший у стола, упал с простреленной головой, а второго, отдыхавшего после смены, австрияка казаки враз спеленали арканами как пойманную в степи овцу, заткнули рот кляпом, завернули в бурку и без всяких церемоний закинули на коня.

       ‒ Уходим! – крикнул Вдовкин, и казаки, не секунды не раздумывая и отчаянно понукая лошадей, кинулись догонять уходящую в ночную тьму сотню…

                                                                                           ~

        К утру сотня возвратилась в деревню, где были расположены основные части русской армии. Проследив за тем, чтобы казаки справно разместились на постой по местным дворам и хатам, и выставив у сарая с пленным австрийцем караул, Вдовкин отправился в небольшой домик, определенный под временный штаб, чтобы написать по горячим следам рапорт командующему 3-м конным корпусом графу Келлеру о проведенной ночью вылазке. Закончив рапорт, нашел в штабе теплую печь, ничем не отличавшуюся от привычных печей в русских деревнях, пристроился на лежанке, накрылся буркой и провалился в глубокий сон, сон солдата, чуткий и без всяких сновидений.

        ‒ Ваш благородие, а, ваше благородие... – эти слова и бережное касание плеча разбудили есаула. За окном был поздний вечер, где-то около восьми часов по полудню, в стремительно темнеющем зимнем небе уже начинали светить звезды.

        ‒ Что случилось? – встрепенулся есаул, еще не отошедший ото сна.
        ‒ Господин есаул, пленный австрияк до вас просится, нешто сказать хочет, ‒ доложил старший по караулу казак.
        ‒ Ну, веди его, поговорим, ‒ сказал, разминая затекшие ото сна плечи, Вдовкин.

         «Интересно, о чем это еще он хочет поговорить? Да, и пойму ли я его? Эх, надо было в кадетском корпусе поусерднее заниматься на уроках немецкого языка у благообразной Амалии Карловны, не писать ради озорства на доске перед занятиями «Немец-перец, колбаса…», ‒ подумал с досадой есаул.

         Скрипнула дверь. На пороге, едва ли не упираясь головой в невысокий потолок деревенской хаты, стоял плечистый, с хорошей выправкой, блондин в форме легиона Украинских сечевых стрельцов с нашивками фельдфебеля. И, пока Вдовкин мысленно подбирал давно забытые немецкие фразы, пленный быстро залопотал что-то на забавном для русского уха галицийско-русинском наречии, очень схожим с языком жителей южнорусских губерний российской империи.

         ‒ Что, что, ты у меня просишь? Отпустить домой? – разобрав непривычный говор, растерянно переспросил есаул австрийского фельдфебеля.
         ‒ Так, до дому…
         ‒ Да ты в своем ли уме, любезный?!
         ‒ В своем, пане офицер, в своем… Та воно ж и блызенко тут. 
         ‒ Что «блызенько тут»? - ничего не понимая, спросил Вдовкин.
         ‒ Хата моя, а в ей и ридна маты, так стара, так добра, отпустить, бо завтра ж Риздво.
         ‒ Риздво? Это, стало быть, Рождество?
         ‒ Так, так… Рождество!

        Увидев, что Вдовкин задумался, пленный неожиданно бухнулся перед есаулом на колени и умоляюще сложил руки.

        ‒ Да ты брат, видно действительно рехнулся от всего пережитого, ‒ практически впав в панику, закричал Вдовкин.
        ‒ Нияк не рехнувся, ‒ ответил украинец.

        Он смотрел на русского офицера наполненными слезами, честными и добрыми серыми глазами, продолжая божиться и клясться, что, дескать, хата его совсем недалеко, тут рядом, и что к рассвету он вернется назад обязательно.

        ‒ Войдите в положение, хата моя рядом, маты – стара, я – пленный, пойду в Россию, а она помрет без меня, отпустить. Клянусь Богом и Его святым Риздвом, вернусь до свиту. А як пан офицер захочет выйти в огород, так з видтиля и хату мою побачит.