Waitere-Loide

XVI. Бессмертный

Он хотел вернуться на Карадорр. Хотел убедиться, что Кит не болтает с человеком, чье лицо изуродовано шрамом. Он хотел убедиться, что все нормально, что все по-прежнему, что заснеженная земля такая же, какой он ее запомнил — но она изменилась, неправильно, болезненно изменилась, и теперь он пытался понять, как именно.

Попытки были неудачные.

Чем дольше он думал о Карадорре, тем больше ему нравилась Тринна. Тоже холодная, тоже — заснеженная, зато — гораздо более... распахнутая. Чем дольше он думал о Карадорре, тем чаще ему вспоминался юноша по имени Тельбарт, и девушка по имени Эли, и тот последний, тревожный, тайный разговор с ней — вдали от лорда Сколота и вдали от короля, чтобы никто не слышал ни единой фразы.

Ни единой.

Он рассказывал ей, что Сколот не умеет любить. Он рассчитывал ее образумить; он верил, что знание о старухе Доль, о болезни и о полном уничтожении детских, а потом и взрослых, эмоций поможет Эли отвернуться от карадоррского юноши. Но в то же время он боялся, что девушка испугается, или закатит ему истерику, или побежит и влепит его подопечному сильную, безжалостную пощечину.

Не оправдалась ни одна из его надежд. И — ни один из его страхов.

Она просияла. Она восхищенно выдохнула, она заявила, что ни за что не забудет о лорде Сколоте. Что обязательно его дождется, что обязательно его примет, что если нигде на Карадорре у него однажды не получится найти укрытие — она предоставит ему свой дом, и свой лес, и свою любовь.

— Я сделаю все, чтобы это стало любовью, — горячо произносила она. — Я сделаю все, господин Эс.

Дракон помолчал, размышляя над ее словами.

— Вы так и не уловили сути. Моему подопечному любить просто нечем.

Эли подняли брови:

— Тем более! Вы задумайтесь — ему НЕЧЕМ любить, НЕЧЕМ сожалеть, а он все равно мечтает выбить у себя эти чувства, мечтает с боем их отобрать! — ее золотистые глаза горели таким восторгом, что господин Эс им едва не заразился. — Это же потрясающе!

Он тогда промолчал, потому что она была права. И обманывать ее, убеждая в полном равнодушии Сколота, крылатый человек не отважился.

Подземная огненная река ушла из-под империи Сора, подземная огненная река миновала тоннели под белыми от снега пустошами — и пропала где-то у берега Великого Океана. Господин Эс боялся, что она доползет до Тринны и сожжет ее, а потому раз пять выбирался по ночам из Лаэрны, выгибал шею и принимал свой запасной облик. Мощные крылья колотили по морозному воздуху, мощные крылья грозили вот-вот заледенеть — и как же хорошо, как же волшебно, что в противовес карадоррскому холоду внутри господина Эса жила буря. Пускай не такая мощная, не такая ровная, как у реки, пускай не такая глубокая — но буря, и она вынуждала таять острые кусочки льда, прилипшие к перепонкам.

Он летал над океаном, над морями и над берегом, но места, куда ушла река, не нашел. Догадался только, что она обошла триннскую землю по дуге.

И ладно.

Паршивое настроение ходило за ним повсюду, портило его отношения со всеми, кроме Сколота. Он старался не покидать особняк, но его постоянно тянуло то на площадь, то вообще в окраинные переулки; он шатался по ним, попеременно сутулясь и принюхиваясь. Не было ни знакомого запаха, ни песка, случайно выпавшего из руки; не было ничего, что могло бы вызвать у него обоснованное подозрение. И все-таки — он чуял, нутром и сердцем, что Кит поблизости, Кит не в пустыне — просто не хочет показываться ему на глаза...

Уходи, лаэрта.

Разве ты забыл мое имя?!

Он ведь произнес это глухо и невнятно, и болели треснувшие губы, и Кит был — размытый силуэт у краешка моря. Он ведь произнес это глухо и невнятно — а запомнил едва ли не криком, отчаянным, сорванным и умоляющим. Не выгоняй, пожалуйста, не надо, позволь мне остаться, позволь остаться, я буду рядом с тобой, вечно — буду рядом с тобой, и под моей защитой никто не посмеет повлиять на твою тоску. И не будет, слышишь, не будет никакой тоски, я сотру ее, перепишу — заново, и ты снова научишься быть если не до конца счастливым, то хотя бы...

Невидимая граница вдоль теплого течения. Оттуда не видно пустыни, оттуда не видно даже белого пятнышка, искаженного расстоянием. Как я долетел до Карадорра, будучи раненым, будучи наполовину слепым, будучи не способным воедино собрать свое драконье — и свое человеческое зрение? Как я долетел?

Ты нес меня? Маленький и тоскливый — ты?..

Я соскучился, думал господин Эс. Я ужасно по тебе соскучился. Но ты ни за что не примешь меня обратно, ради меня же самого — не примешь. А, рожденный тут, я не могу отыскать свою дорогу в Безмирье. Не могу, и ты прозябаешь там один, упрямо и верно, и сходишь с ума, и теряешь остатки сил. Я бы спас, я бы вытащил, я бы согрел — но...

Может, мне умереть, совершенно серьезно воображал он. Может, мне умереть? Если я беспомощен, если я — бесполезен, будучи вполне живым — что, если, будучи мертвым, я позову — и ты удивленно окликнешь меня по имени?..

Потом он едва ли не проклинал себя за эти мысли. И — бывало — за поступки, ведущие к их полному исполнению...