Waitere-Loide

XIX. Деревянное сердце

Лойд не помнила, как ей удалось бежать с обледеневшего озера.

Не помнила, как сидела в сугробе, как Лаур настойчиво пытался ее согреть, перевесив на хрупкую, по сути, девушку половину своей одежды. Не помнила, как отчаянно мужчину трясло, как повязки на его плече постепенно становились мокрыми — и вовсе не из-за снега.

Если быть до конца честной, она помнила только одно.

Короткую секунду, когда ее Талер наконец-то поднял голову, наконец-то отвел со лба черные волосы — и посмотрел на нее глазами капитана Хвета. Измученными, уставшими, полными тоски глазами — я здесь, Лойд, я клянусь тебе, я здесь, но я не могу ответить, я не могу, я...

Она очнулась уже в городе. За крепкими деревянными стенами.

Было тепло.

Горело яркое рыжеватое пламя в пасти камина, горели свечи в канделябре на столе, откуда исчезли все документы и бумаги. Лойд — смутно — видела их: останки желтых листов печально ежились в огне, и Лаур, какой-то осунувшийся, какой-то ослабевший Лаур следил за ними едва ли не с ужасом. 

— Доброе утро, — тихо сказал он. — Как ты себя чувствуешь?

Хорошо — до противного, подумала девушка. До рвоты. Ничего не болит — ни нога, ни пальцы, накануне до синяков стиснувшие костыль. Ничего не болит, но внутри словно бы замерла пустыня, белая, не вполне настоящая, окруженная морем пустыня, и я словно бы сижу в ее середине, и равно слышу, как волны катятся по шершавому берегу — и осторожно, знакомо, вкрадчиво шелестит мой песок...

Подумала, но ни слова не произнесла.

Он медленно опустился на лавку у запертого окна. Он медленно опустился на лавку, где обычно коротал полуденные часы господин Кит, а Талер косился на него, сидя за документами, и криво усмехался — криво не потому, что ему это не нравилось, и не потому, что ему хотелось кого-то высмеять. Криво из-за рваной, стянутой надежными швами полосы шрама — криво, как не умел усмехаться никто, кроме Талера.

Кроме этого Талера.

Его мимика — и мимика хозяина «Asphodelus-а» — не были одинаковыми.

Все смешалось в одно — и Келетра, и покинутый, опостылевший своему Создателю Мор. Все смешалось в одно — и все-таки теперь она точно знала, что у нее было две жизни, две абсолютно разных жизни, и что первая закончилась там, на чертовом колесе. Первая закончилась там, после того, как дернулся указательный палец на прохладном теле спуска...

Она могла бы заявить, что да, у нее было две абсолютно разных жизни, и да, первая закончилась, но и там, и здесь — она любила одного и того же человека. Она искала черты капитана Хвета в мужчине, бросавшем динамит на сцену особняка господина Ивея, она искала черты капитана Хвета в мужчине, который жил в подземельях Проклятого Храма, который дважды побывал на землях Вайтера и на острове, чье имя она, Лойд, в десять лет забрала себе. Нет, не так — чье имя она, Такхи, в десять лет забрала...

Она могла бы заявить, что да. И она бы не соврала, но...

...у нее банально не поворачивался язык.

Она любила обоих.

Она бесконечно, преданно, глубоко...

...любила обоих.

— Лойд, — окликнул ее Лаур. — Ты в порядке?

Она посмотрела на него — и ей стало стыдно.

Она не помнила, как замерзала в ледяном сугробе, как звучали голоса гвардейцев там, у надвое расколотого озера. Не помнила, как Лаур закрывал ее собой, не помнила ни черта — после приказа юноши, чьи глаза навеки отразили — и спрятали под веками — живое солнце.

«Уходи, — бросил он ей. — Уходи... скройся. И обязательно выживи...»

«Любой ценой, понимаешь? Любой ценой, прошу тебя — останься в живых...»

Она шевельнула губами. Так, что по ним легко было прочесть имя — Лаур — но ни звука не раздалось. Ни единого проклятого звука.

— Лойд? — напрягся мужчина. — Тебе дурно?

Она шевельнула губами снова.

И снова — ни единого проклятого...

— Лойд, — уже испуганно обратился к ней Лаур. — Что мне... как я... что мне надо сделать?..

Она огляделась.

Одинокий лист желтого пергамента в кожаной сумке господина Твика. Одинокий лист желтого пергамента в кожаной сумке... Талера; синеватая надпись в углу: «15 декабря». Не так уж и давно — а кажется, прошла вечность...

«Что-то не то с горлом», — написала девушка, абы как удерживая перо. В отличие от Талера, она остро ненавидела документы и пользовалась рунами настолько редко, что половину почти забыла, а другую половину так безжалостно коверкала, что мужчина лишь недоуменно вертел измятые листы в руках. — «Не бойся, это пройдет. Со мной все отлично, спасибо, не беспокойся».