Хамелеон

Хамелеон

I

Однажды апрельским вечером, когда я работал над своей магистерской, посвященной членистоногим паразитам, в нашу коммунальную квартиру вошли двое. Я услышал их голоса в общем коридоре. Один голос принадлежал собственнику комнаты, соседней с моей.

– Комнат всего пять. Здесь снимает студент, тихий и спокойный, вечно в своих занятиях. В дальней комнате – молодая вдова, Северинова, с младенцем. Много шума они не производят, младенец очень тихий. Надеюсь, мать с чадом вас не спугнут. В первой живет пожилая женщина, пенсионерка, она собственник. Божий одуванчик. Две комнаты пустуют. Ваша – вот здесь.

Я услышал, как открылась дверь в соседнюю комнату. На посторонние разговоры я предпочел дальше не отвлекаться и продолжил работу.

На следующий день познакомился с новым соседом. Его звали Матвей Федорович Колокольцев. Это был мужчина неопределенного возраста. Он одевался, как интеллигент дореволюционных времен. Его манеры были ярко выраженными артистичными.  Он изъяснялся витиевато, двигался плавно, словно хищник перед броском. При первой встрече поведал о том, что пишет новую книгу. В общем, типичный представитель петербургской богемы – мог декламировать стихи, цитировать классиков и сыпать метафоричными шутками.

Я вел уединенную жизнь и с соседями почти не пересекался. Впрочем, совсем не видеть соседей в коммунальной квартире было, конечно, невозможно. Дом старого фонда, по доброй традиции Петербурга, душ располагался на кухне, относительно просторной, даже с двумя плитами – газовой и электрической, с неработающими – опять же, по традиции – духовками.

Новый жилец поначалу прекрасно вписался в распорядок квартиры. Он не производил ни малейшего шума за моей стеной, не водил посторонних, не слушал музыку, почти не покидал своего жилища. С Колокольцевым мы пересекались только в общем коридоре и изредка вступали в вежливые разговоры. Впрочем, я не стремился поддерживать общение с этим человеком.

А вот Колокольцев, видимо, решил, что ему непременно нужно со мной подружиться. Он вдруг взял за привычку стучаться ко мне по вечерам.

Сначала я открывал ему нехотя– из чистой вежливости я поддерживал с ним социальный контакт, полагая, что новому человеку в квартире необходимо познакомиться с соседями. Колокольцев с каким-то преувеличенным интересом спрашивал о моей учебе. Его заинтересованность казалась мне наигранной. Узнав, что я пишу магистерскую о паразитах, в последующие вечера он заходил и делился мнением о прочитанных накануне научных статьях по моей теме. Взгляды его по данному вопросу меня нисколько не интересовали, и я начинал испытывать еле скрываемое раздражение к этому человеку.

С детства я предпочитал одиночество. Потому и не жил в общежитии университета или в хостеле, зная о шумных нравах моих сверстников. Скромная помощь родителей позволяла мне снимать комнату в живописном в своей мрачности центре Петербурга. И вот мое уединение нарушал посторонний человек, чья назойливость стала выводить меня из себя, хотя я и был достаточно терпелив к его визитам.

Впрочем, что-то еще внушало мне чувство неприязни к Колокольцеву. Сначала я грешил на свою замкнутость, следствием которой могла стать легкая социопатия. Но нет, новый жилец вызывал у меня стойкое чувство неприязни по совершенно иным причинам. Сначала они были не очевидны для меня, потом несколько прояснились.

Я уже говорил, что Колокольцев – человек богемный, он вел разговоры с непременными возвышенностью и экзальтацией. Но не это смущало меня. Его жестикуляции отличались вычурностью, но как будто искусственной, неестественной. Его плавные движения были в какой-то мере неловкими, угловатыми. Наконец, его лицо двигалось неправильно, словно мимика запаздывала или вовсе не следила за высказанной Колокольцевым мыслью. А глаза – ярко-синие, большие – и вовсе казались недвижимыми, словно смотрел он всегда только в одном направлении, в одну точку– или вовсе смотрел в никуда. Невольно наблюдая за этими большими странными глазами, я как-то заметил для себя, что зрачки Колокольцева не сужаются и не расширяются от перемен в освещении. И тогда я понял, что хочу избегнуть каких бы то ни было великосветских бесед с этим странным человеком.

От Колокольцева не укрылась моя неприязнь. Он не стал досаждать мне своим обществом, и вскоре мы с ним виделись только в коридоре или на кухне.

Я никогда не следил за повседневной жизнью людей, проживающих со мной на одной территории. Брянцева, милая пенсионерка из первой комнаты, и Северинова с ребенком не доставляли мне никаких хлопот. Их жизненный уклад согласовывался с моим идеально. А вот привычки нового соседа несколько обратили на себя внимание – как раз тем, что выбивались из «привычек» нашей квартиры.

Я заметил, что Колокольцев очень много готовит. На кухне он проводил буквально весь вечер, приготовляя такое количество пищи, что хватило бы на небольшое семейство. Казалось бы, что такого, человек умеет готовить и любит плотно поесть. Но как-то сопоставив то количество пищи, которое Колокольцев уносил к себе, с фактом, что на кухне он кашеварит ежевечерне, я невольно задумался о том, насколько же мог быть ненасытен этот человек.

От меня он отстал и завел поверхностную соседскую дружбу с Брянцевой и Севериновой. При встрече он неизменно здоровался со мной на вы, я отвечал ему легким кивком. Сложившееся положение вполне меня устраивало.