Харитонова и гамаши

Харитонова и гамаши

Стояла жуткая жара. Июль превзошел все ожидания, и сил оставалось ровно настолько, чтобы открыть холодильник, и взять оттуда холодную минералку. В кабинете работало пять медицинских аналитиков перед мониторами, и я, бедолага, их руководитель. Мой любимый папуля, когда думал, что я не слышу, говорил своему другану ненаглядному Саньку по телефону, следующее о моей работе: «Слышь Санек, я вот что думаю. У Толика вон дочь почетную профессию имеет. Она парикмахер. У Вовки доча ногти пилит. А Женек на прошлой неделе хвалился, что дочка кулинарный техникум окончила, и уже повариха вовсю в столовке. Вот завидую я…А моя что? Стыдно сказать. Какашки подсчитывает. Так ей министерство здравоохранения еще и денег за это платит. Аналитика называется. Эх, срамота…» На данные эпитеты я не сильно обижалась, понимая, что папа не со зла так говорит. Просто не понимает, зачем собственно их подсчитывать…

В коридоре возле кабинета я услышала уже привычный моему уху ор заведующей отделением. Так могла кричать только она, и только на городскую сумасшедшую. Харитонову. Есть у нас такая. Женщина, красоты когда – то необыкновенной, а ныне совершенно потерянной в обществе человек. Водочка, которую так любит Харитонова, свои дела сделала, и в голове у нее могла быть только одна энцефалопатия, не более. Вот она ей и пользовалась вовсю. Себе на радость, нам на потеху. Я давно наблюдала за ней, часто видела у себя на работе, и конечно же не смогла пройти стороной очередного события, связанного с этой необычной персоной.

– Олечка Николаевна – прокричала на весь коридор симпатяга Харитонова.

– Я тебе сейчас дам, Олечку Николаевну! Где штаны, Харитонова? Я тебя спрашиваю, где твои штаны, тудыт – растудыт?

– Так не смогла я натянуть их, Олечка Николаевна. Ну не смогла. Вот так и пойду. Сил то нет в руках, я уже не та, что раньше. Вот раньше я все могла. И корову доить, и мужика своего пьяным из

сарая вытаскивать. А сейчас силы не те. Не могу – ответила Харитонова на хорошее настроение всему коридору одновременно.

Меня долго ждать не заставило это обстоятельство. Не выдержала, вышла в коридор. Улыбаться начала сразу, как только ее увидела. Стоит она посреди коридора, и орет ответку медикам. А сама…Гамаши коричневого цвета спущены до щиколоток, а из- под грязной юбки панталоны сороковых годов торчат. Умопомрачительный видок у мадам нарисовался. Тут к ней заведующая рванула, и по ходу, на весь коридор орет:

– Света, что ты ржешь как лошадь, давай помогай одеть дуру. Спасу с ней нет никакого. И так прописалась уже, только и слышу ее фамилию треклятую.

– Как скажете, Олечка Николаевна, как скажете – пропела я, и мы начали одевать эти гамаши на резинках как могли. Пока суть да дело, давай Харитонова препираться с нами. Мы ее одеваем, а она диалог ведет. Так мол и так, житья нет, денег нет, медицина дерьмо, лекарства не помогают, ну и т.д. Мы молчком дело делаем, терпим. И тут заведующая, у которой нервы как канаты, вдруг резко на дерьмовую медицину среагировала, и потихоньку ей шипеть в ухо начала:

– Харитонова, ты мне всю жизнь испортила, дура ты этакая. Ты зачем на прошлой неделе студента моего испугала? А? Пацана отправила к тебе на домашний вызов, а ты восемь баночек из под детского пюре ему приперла, и давай расхваливать, как ты туда блеванула, и тебе цвет не понравился. У тебя совесть есть, дура такая? Ты ж ему жизнь испортила, он увольняться собрался…

На что Харитонова среагировала мгновенно и давай ей речь в ухо строчить:

– Это кто увольняться собрался? Этот прыщавый недоумок, который на прошлой неделе у меня был? Да щас, уволится он. Он знаешь что, Олечка Николаевна мне сказал? Он мне сказал: «Тащи еще одну баночку, я туда блевану, мы результаты сравним». И вот поверь мне, если бы у меня она была, он точно бы это сделал. А еще меня сумасшедшей называют. Да вы тут все нафик тронулись совсем. Пошла я, надоели как собаки…

С этими словами, она ушла. А мы смотрели в след ей, и улыбались. Ну что с ней сделаешь? Ведь человек не знает, где его

дерьмовую медицину среагировала, и потихоньку ей шипеть в ухо начала:

– Харитонова, ты мне всю жизнь испортила, дура ты этакая. Ты зачем на прошлой неделе студента моего испугала? А? Пацана отправила к тебе на домашний вызов, а ты восемь баночек из под детского пюре ему приперла, и давай расхваливать, как ты туда блеванула, и тебе цвет не понравился. У тебя совесть есть, дура такая? Ты ж ему жизнь испортила, он увольняться собрался…

На что Харитонова среагировала мгновенно и давай ей речь в ухо строчить:

– Это кто увольняться собрался? Этот прыщавый недоумок, который на прошлой неделе у меня был? Да щас, уволится он. Он знаешь что, Олечка Николаевна мне сказал? Он мне сказал: «Тащи еще одну баночку, я туда блевану, мы результаты сравним». И вот поверь мне, если бы у меня она была, он точно бы это сделал. А еще меня сумасшедшей называют. Да вы тут все нафик тронулись совсем. Пошла я, надоели как собаки…

С этими словами, она ушла. А мы смотрели в след ей, и улыбались. Ну что с ней сделаешь? Ведь человек не знает, где его подстерегает слабоумие. И никто не застрахован от этого. Ровным счетом никто.