Хармони-Гроув

Хармони-Гроув

– Лачи, стой! Стой, кому велено? – нет, не бранилась старая Заро, уперев руки в пышные бока, что казались ещё толще из-за множества юбок, стояла, склонив голову набок. Знала характер девичий, вольный, сама такою была многие лета назад. Чего же браниться на тень, что тебя повторяет? Но тревожно, тревожно сердцу. Не те времена на свете, иначе скованы люди, а может и были такими всегда, да ей по молодости лет казалось, что все опасности – игра полутени?

Это ведь реки должны не раз всколыхнуться и снова под лёд уйти, и не раз должны древа обнищать и снова зашелестеть листвой, чтобы разум ясен стал и тревогой сковал за грядущее: что будет с молодыми?

Лачи, застигнутая врасплох, не стала юлить. Склонила голову, признавая своё поражение:

– Прости, бабушка.

Не винила её ещё Заро, но Лачи и без того ведала свою оплошность: ушла пред рассветом, тихо ушла, и нет, не дурное тут было дело, а просто заскучало сердце, зазвенело любопытство, и как тут сопротивляться?

– Где была-то? – вздыхает Заро. Вздох для Лачи укором. Она хотела быстрей обернуться, чтоб не хватились! Но что-то умаялась, задремала у самого древа, а вода тёплая-тёплая, шелестит лентой-рекой под ногами, у склона…

– У воды, бабушка.

– Видела чего? – Заро не ругалась, нет. А чего ругаться? Своим умом не поделишься, вот станет Лачи матерью, сама узнает какого это – когда сердце из груди рвётся тревогой, а в лице покой хранить надо: воля у них такая, дух такой – свобода! Дома-крепости нет, и везде им дом. А иного не надо. Всей поклажи с собой – повозка, а у иных и того меньше. Привязки нет, короля над ними тоже, идут себе – и все дороги им открыты.

Лачи с детства знает это чувство бесконечной дороги – впитала его с молоком матери, с кровью отца в неё это перешло, с нею и умрёт. А когда то случится – смертному знать не дано. Нравится Лачи с детства дорога – города сменяются пёстрыми лентами, деревеньки и сёла. Не везде, правда, их встречают теплом – где-то косятся, где-то стражу на воротах держат и даже в город ступить не дают, а где-то ничего, шутят, смеются, кричат по улицам:

– Мануши тут, мануши!

Скитальцы, стало быть – так Заро объясняла.

– Мы, дитя, везде живём, и везде нам свобода. Люди всюду одни, и земля всюду одна – божья! А иного быть не должно.

– Почему же тогда люди побили Джуру? – шёпотом спрашивала маленькая Лачи, косясь на старого скитальца, который не мог уже идти, крепко приложенный стражником ещё третьего дня:

– Не войдёте, бродяги и воры, не войдёте! – выкрикивал страж и бил несопротивляющегося старого Джуру куда придётся, не примериваясь. Джура и головы не закрыл. Шёл, сначала, с обозом, как равный, стыдно было ему недуг показать, а потом и рухнул на дорогу. Занесли его в повозку, там он и дышал громко, трясло его и мучили.

–Люди испытывали его доброту, – отвечала Заро, у неё всегда и на всё был ответ. – Но Джуру не был зол, потому что злость – удел слабых. А мы сильнее, и мы прощаем.

– Но ему же больно! – возмущалась Лачи.

– Тем, кто сделал то, больнее воздастся, – Заро не попадалась в ловушки. Ей всё было понятно про этот мир и про Джуру. И даже когда он всё-таки умер, так и не придя в сознание, просто вдруг затих, велела строго: – на людей тех зла не держи, не знали они ничего, да боялись многого. Джуру без гнева ушёл и в вечный свет душа его ушла.

Велела строго, а у самой сердце сжалось: Лачи юная, не знает людей, и прощать не умеет. Чтобы по-настоящему простить надо зло познать, а не хотелось того Заро для Лачи. Полночи молилась она одна, как умела, так и молилась, об одном просила Бога:

– Пусть Лачи не знает зла, пусть не ведает его в своём сердце, пусть не познает яростной боли!

– Не видела, бабушка, – Лачи лукавит. Она была у воды и видела девушек из Хармони Гроув – мельничий городок, в предместье которого они стояли. Тут мануш не гнали, но и не привечали. В город они ещё не выходили, но и отсюда их никто не гнал. А здесь было славно и думалось уже зазимовать – дорога рядом, монету-другую в городе перехватить можно, где продать чего, из других земель обменянное, где на работу наняться – не пропадут.

Да и известно всем: зиму лучше в одном месте проживать, вдали от столицы, в долине малого городка, тут и тише, и спокойнее, и милосерднее.

– Так уж не видела? – Заро знает свою внучку. Кровь одна. А как не стало у Лачи ни отца-заступника, ни матери-гордой красавицы и редкой мастерицы по шитью на шёлке, так и стала Заро для Лачи всем. Впрочем, Заро и другим навроде бабушки. Нет среди манушей разделения – все семья, одним обозом идут. То с детства пошло – как начнёт Заро сказывать, так все дети к ней, а среди них и уже зрелые подтягиваться начинают, вроде бы случайно, так, пошутить над старой, но сидят в тишине и почтении – интересно сказывала Заро!

– Не видела, – повторяет Лачи. Она стоит на своём и Заро машет рукой – пускай! Из неё тянуть что из камня, не скажет, если решила. – Позавтракай, дитя, лепёшки стынут.

Лачи убегает, довольная. Отступает тихая, минутная молодая тоска. Непонятна Лачи эта грусть, но видела она девушек Хармони-Гроув, на волосы их смотрела, в косы сложные заплетенные, заколотые шпильками, на одежды, совсем другие, более строгие, и на улыбки…

Лачи пришло в голову, что она бы тоже могла носить такие косы, но не принято было среди скитальцев волосы сковывать – свобода в движении и в теле. И волосы рассыпались по плечам женщин и мужчин, ничем не перехваченные, ни ленты, ни гребней не знавшие. Лачи сама не знала с чего вдруг ей это вообще пришло в мысли – чужое ведь оно, чужое! А вдруг захотелось примерить, попробовать.

Глупости это, глупости! И Лачи гонит странные мысли прочь. Не до того. Сегодня день молитвы.

***

– Это издевательство над добродетелью!

– Гнать их отсюда надо!

– Они смеются над нами…

В доме наместника Хармони-Гроув суета и гвалт. Все хотят высказаться так яростно, словно их мнение уникальное, а на деле наместник давно уже понял чего они все хотят сказать. Он пытается донести это, но не может – ярость велика.