Химера

1. Аверс

Дом, где я обитаю, полон секретов. Путь к главной его тайне столь странен и неочевиден, что всякий раз, проходя его, я удивляюсь причудливой фантазии хозяина. Впрочем, где мне понять игру разума гения. Я всего лишь слуга, прилежно и без лишних вопросов исполняющая свою работу, ведь кроме нее у меня ничего больше нет.

Вся прожитая жизнь стерлась из памяти, будто бы стала принадлежать не мне, а другим участником тех неведомых событий. Тому огромному миру, что простирается за горизонтом, моей terra ignota, сплошному белому пятну на карте.

Прошлое скрыто, и остается лишь гадать о нем, подобно балаганной прорицательнице, по знакам, отголоскам чьих-то фраз, вдруг найденным предметам. Пытаясь сложить из случайных осколков картину, столь же сомнительную, как расклад карт на столе шарлатанки.

Нынешние мои пространство и время весьма ограничены. Вереница дней, мало отличимых друг от друга. Осень. Старинный особняк на холме. Тихое, неприметное существование, подчиненное строго установленным порядкам. Работа, ради которой здесь нахожусь, и этот путь туда, где ждет самое важное дело.

Путь, который могу повторить в воображении до мельчайшей детали. До каждого шага.

Окованная железом дверь, узкая лестница в один пролет, ведущая в подвал с кирпичными арками и низкими потолками. Неизвестно, для каких целей служил он когда-то, но сейчас выглядел заброшенным. Порой казалось, что в темных комнатках притаились призраки и следят за живыми, посмевшими нарушить их покой, а причудливое эхо усиливало это впечатление, разнося и искажая звук шагов.

Снова дверь, которую приходится отпирать тяжелым ключом, вечно оттягивающим карман. За ней – спуск в шахты, заброшенные в незапамятные времена, еще более старые, чем дом над ними. Древние настолько, что в них вымерли даже призраки.

Тропа выбита множеством ног, ступавших по ней, должно быть, столетиями. Она ведет вдоль неровной стены камня, мимо ответвлений тоннелей, уходящих во мрак, по деревянному мосту пересекает подземный ручей. От воды веет холодом, мост сооружен аккуратно и тщательно, гладкие перила кое-где украшает полустертая резьба.

Три зияющих чернотой входа. Мой – крайний правый. Проход упрется в неожиданную здесь третью дверь, неуместно, подчеркнуто новую, сплошь из стали. Без ручки и замков – чтобы ее открыть, нужно вставить в специальную выемку ключ, похожий скорее на инкрустированное драгоценными камнями украшение.

Зная, что в глаза ударит яркое белое сияние, ослепительное после темноты подземелья и слабого света моего фонаря, я зажмурилась. Не глядя шагнула внутрь – запрещено подолгу стоять на пороге. Дождалась, привыкая, и разомкнула веки.

Почему контраст старых шахт и спрятанной в них лаборатории всякий раз так сильно поражал? Ничего не помня о мире, я каким-то непостижимым чутьем понимала: это место ненормально. Словно сквозь тайную лазейку я попадала в далекое будущее, настолько оно было иным, непохожим на все вокруг.

Безликая чистота. Свежесть воздуха, очищенного от запахов. Яркий ровный свет от длинных матовых трубок, тянувшихся по потолку. Белые комнаты, блеск стекла и металла. Гудение и потрескивание неизвестных механизмов в тишине.

Сюда я приходила всегда одна и никогда никого не встречала. Там, в самом центре, в окружении стеклянных стен, как в большом аквариуме, ждал единственный пациент.

Чтобы попасть к нему, следовало сначала зайти в прилаженную к аквариуму маленькую комнатку. Тщательно, до локтей вымыть руки едким мылом. Взять в металлическом шкафчике белоснежный халат, шапочку и фартук – все эти вещи, выстиранные и отутюженные, кто-то оставлял для меня каждый день. Спрятать волосы под шапочкой, лицо – под марлевой повязкой, на руки надеть перчатки из странного материала, похожего одновременно на резину и тончайшую кожу неведомого существа. В первое время прикосновение к ним вызывало отвращение, но теперь успела привыкнуть.

После ничего нельзя трогать, а дверь аквариума сама собой мягко сдвинулась в сторону, когда я встала на небольшую платформу перед ней. Здесь все поддерживалось благодаря удивительно слаженной, надежной и четкой работе механизмов, словно лаборатория – живое существо, впустившее меня в свое чрево. Порой казалось, что она каким-то образом за мной наблюдает, сторожа своего подопечного.

Впрочем, мне бы и в голову не пришло причинить ему вред. Он лежал на узком столе в обычной своей позе, на спине, развернув руки ладонями вверх. Сбоку и снизу к нему тянулись разнокалиберные трубки из того же материала, что и мои перчатки – на вид они напоминали червей или жилы, вынутые из мертвого животного. Две из них ныряли в ноздри пациента, одна, более жесткая и ребристая, будто трахея, уходила в горло между сомкнутых губ.

Я в который раз подумала, что ему, наверное, будет неприятно ощутить их, когда очнется.

Раньше рядом с ним возникало иррациональное чувство, словно внутри живого тела, в глубине которого спокойно и ровно билось сердце, грудь которого вздымалась и опадала при дыхании, нет души. Но вчера произошло нечто очень важное, о чем сообщил профессор Фергюс Баркли и велел обращать внимание на любые, даже самые незначительные изменения, какие замечу. О том, что именно случилось, он умолчал, должно быть, чтобы мой взгляд оставался как можно более беспристрастным.

Я вошла в стеклянную палату, напрягая разом все органы чувств, готовясь уловить это важное нечто. Не в силу исполнительности, нет, свою работу я проделывала хоть и старательно, но без малейшего стремления угодить. Меня охватила жажда перемен, любых, пусть они окажутся страшными либо совершенно пустяковыми. Предвкушение чуда.

На первый взгляд не изменилось ничего. Все то же обнаженное тело, гладкое, без единого волоска, шрама, пятна или высыпаний. Правильность пропорций и черт – превосходный образец молодого, хорошо сложенного мужчины, разве что излишнюю худобу можно было назвать незначительным изъяном. Широкие прямые плечи, выступающие нижние ребра и впадина живота. Голубоватый узор вен под сливочной кожей.