Хочу сказать

Хочу сказать

Моя рожа была разукрашена в исключительно красный цвет: кровоподтеки, синяки и ссадины. Кажется, мое ребро было сломано, а правая кисть — никогда больше не сожмется в кулак. И дернуло меня закрыться ею от пули, дурак.

Дурак... Да. Пожалуй, так звали меня все мои знакомые, друзья, и, в особенности, враги. И тех и других было у меня в избытке, что, хочу сказать, похоже на монетку с двух её сторон. Вы когда-нибудь лизали монету? Нет? А вот лизните, и поймете, что с моими ощущениями металлический вкус никак не сходится. Мне было невыносимо.

– И знаешь, что самое ужасное, Бонс? – спросил я у нашего бармена, к которому я завалился в полуживом состоянии.
– Ну? – жестом поинтересовался он, ведь был тот немым. Ему отрезали язык за его феноменальный должок, и теперь, смешно, он вынужден его отрабатывать до конца своей жизни здесь, в этой отвратительной забегаловке, что пользовалась некоторым успехом у разного сорта бандитов, вроде меня.
– И больше не смогу я крутить свою хваленую решку, ни так, ни сяк... – и я положил голову на стол. Рука моя нестерпимо болела, и мне было удивительно, что она вообще у меня осталась. Знакомый доктор без записи вколол мне морфина, и сидел я, сволочь, как ужаленный. Но к этому я еще вернусь. Хочу сказать: тридцать седьмой калибр – ни шуточки. — Но кто бы мне это сказал? Как зовут этого самонадеянного придурка, что рискнёт меня переубедить хоть в чем-нибудь? Да... — вздохнул я, — что есть – того не отнять. Правильно говорят мужички из книжек, которые я коллекционирую. Нет, не то, чтобы я читал, хочу сказать тебе. Просто мне нравится, как они выглядят: корешки, обложки, страницы... Но, попался мне, значит, томик какой-то, затертый ужас, кому он только сдался...
— И что за томик? — подсел ко мне Скрибоний, мать твою, Бриллюэн, и фамилия его мне казалась, как будто кто-то вывернулся наизнанку, произнося её.

Он прослыл владельцем «Ванье-Штарк», этой самой забегаловки, куда я по своей воле решил заглянуть напоследок. Почему напоследок? Да потому что за мной уже гналась половина Вшивых Шавок, на чью сторону я, со своими ныне отпетыми дружками, посмел сунуться. Жалко мне Пчела-Бджола, хочу сказать. Самый работоспособный и смекалистый среди всех нас. Он, подобно настоящей пчеле, много работал, и очень мало скулил. Уважаемая редкость, хочу сказать. Да знаете, я все время хочу что-то сказать — и не говорю. И не скажу. Молчание — золото, хочу сказать. Да...

— Самый обычный томик, Скрибоний, — ответил я этому неприятному типу в очках. Бриллюэн был обычной Дворнягой, как и половина Дурацкого Города N. Тут породистых не было, почти. Кроме полицаев. Там-то Доберманы, что б их. Жестокие ублюдки — вот так я их зову. — Или ты хочешь мне сказать, что ты побольше меня читаешь, а?
— Вообще-то — да. Ты когда мне мою косточку вернешь? — И он, не будь дураком, подсел ко мне поближе, сделав так, что я не успею достать бритву. Продуманный этот хвост, хочу сказать. Очень продуманный. Он торговал по большей части информацией обо всех переулках, которые только были. Сюда мы и приперлись, вместе с Курганом, Пчела-Бджолом и Шишкой. Это была ошибка. Большая-большая-большая-большая ошибка.
— Да как-нибудь... Как получится, понял, да? — и я его отодвинул, а был он и продуманный, и тяжелый, и вообще я его ненавидел. От него вечно несло шпротами, а меня от них тошнит, боже, как же я ненавижу шпроты и Скрибония! Зачем, зачем я сюда пришел...
— Ну-ну, — замычал Толстый Пес. — Ты ж, Идиот, смотри. Достану ведь. Из любой конуры тебя достану и до нитки обдеру, пока косточку мне мою не вернешь.
— Еще раз назовешь меня Идиотом, — и уже я подсел к нему ближе, чтобы эта толстая морда видела, что мой настрой серьезнее некуда, — я эту кость тебе поперек горла вправлю, понял, да?

Хочу сказать, мне не нравилось, что меня звали Идиотом, вместо Дурака. Я — Дурак, да. Но не Идиот. Идиот — совершенно другое явление, что ко мне никак не относится. Абсолютно никак! Это мой злейший враг во всем Городе, и эта псина всюду шатается там, где шатаюсь я. Так бы и подсыпал ему мышьяка в миску, будь моя воля, честное слово.
— Какие мы страшные, — передразнил меня Толстый Пес, поправив оправу своих толстенный очков с точно такой же линзой. — А где твоя Свора? Почему ты один?

В горле моем собрался ком, будто я какая-то позорная Кошка, что подавилась собственной шерстью. Мне не хотелось отвечать, ведь все они — в лучшем месте, я надеюсь. Я не знаю, как выглядит собачий рай и есть ли он вообще, но, наверно, они там, и пьют свое молоко, что была по цвету словно кость, которую я задолжал Толстому. Чертова косточка, где мне её тебе найти, наркоша ты несчастный!

Ладно-ладно, что-то я затягиваю Вас своими проблемами, как считаете? Это было обычное дело, в обычный день в обычное время. Я отдал Толстому почти все наше общее состояние, чтобы узнать, где Вшивые Шавки зарыли свою Белоснежную Кость. Но этот бестолочь заломил цену, и попросил больше косточек, чем я предложил. Как-то он узнал, за чем мы охотимся и смекнул: надо обдирать, пока не поздно.
Ну ничего-ничего...

Запах моей крови почуяли и Доберманы и Шавки, и скоро твоей забегаловке конец, толстый ты выродок. Так вот. Мы спланировали абсолютно каждый свой шаг, проследили за их стаей, а хвосты их воняли, жуть какая. И привели они нас... А, знаете что? Я не знаю, куда они нас привели. Было темно. Я сказал Шишке залезть повыше и осмотреться, ведь Шишка - прирожденный пикирующий бомбардировщик, ведь, подобно той же шишке, он брал своей внезапностью, хитростью и, хо-хо, набрасывался из ниоткуда на неприятеля. За это я его и любил. Был он козырем в моем и без того коротком рукаве.

Кургану-Холму я сказал сторожить выход, чтобы нас не взяли в кольцо. А Курган-Холм столько собак похоронил, даже моих лап не хватит, чтобы всех их посчитать. Хотя, считать я - не умею. Были целые холмы да курганы его обидчиков, и он был надежной охраной спины. А Пчела-Бджол шел со мной. Он наизусть знал все эти входы и выходы, абсолютно любой переулок, что меня удивляло. В считанные минуты он был способен вывести нас из этого городского улья, в котором он был своей пчелиной королевой.

Тут что-то громко забилось, затрещало, и вообще мне стало казаться, что снова Волки объявили нам войну, как это было пару лет назад. Я прислушался - и было это мое сердце. Я и сам не понял, как, прижав хвост, уже несся прочь от той бойни, в которую я и моя Свора влезли. Вшивые заманили нас в ловушку: скинули на стальные прутья Шишку, надели на Кургана-Холм электрический намордник и казнили на месте, а меня, с Пчелой-Бджолом, чуть не похоронили заживо в бетонной смеси, которую они, видимо, стащили с ближайшей стройки.

Пчелу ранили, и мне пришлось оставить его. Я, калекой, прошлялся под холодным дождем два дня, пока не забрел сюда, в Ванье-Штарк, чтоб ему и его владельцу было пусто. Мой план сработал: Вшивые Шавки и Доберманы одновременно вломились в эту забегаловку и разнесли тут все к чертовой матери. Началась стрельба, а я, спрятавшись под барной стойкой, пишу все это, ведь скоро и мне придет конец. Будь моя воля, я б рванул туда, куда мокрый нос мой глядел. Но мне перед смертью грустно, что Свора моя вся погибла, и погибла бесчестно.
И я, Дурак, вместе с ними.