Хольда

Хольда

Гора была древняя и выветренная, наполовину сглоданная тысячелетней непогодой. У подножия зеленел хвойный лесок. Звалось то место — Хёле. Нора. В скальной стене и впрямь зияла большая расщелина — нора, ведущая в преисподнюю. Пещера эта служила жилищем человеческому существу, старушке. Звали ее Бертой. Часто к ее имени прибавляли слова «старая» и «госпожа». И все, ничего более.

Может, гора и не походила на «гробницу с упырями», но подземные стиксы все ж били из-под нее. Одни источники были теплы, как кровь, почти что горячи, иные же — холодны, как лед. От некоторых исходил резкий неприятный запах. Водой тех источников пользовались при волхвовании — само собой, если Берта дозволяла. А ведь она могла и запретить.

Когда б вы не пришли к Берте, всегда она сидела у самого порога, невзирая на дождь, снег или ветер, а в глубине пещеры всегда горел огонь. И колесо старой Бертиной прялки крутилось без остановки, а руки, похожие на ястребиные лапы, не останавливаясь, сучили прочную серую нить. Говорят, ни разу ее не видели без работы.

Никогда она не вставала навстречу пришедшему, словно трудно было ей подняться со скамьи. И отвечала на речи гостя далеко не всегда. Впрочем, утверждают, будто Берта могла дать дельный совет и без помощи слов — взглядом ли, жестом, может, еще как-то. Нам этого уже не узнать.

Она была стара, очень стара. Видевшие ее рассказывали, будто Берта походила скорее на облаченную в линялое домотканое платье сухую ветку, нежели на женщину. Столь древними выглядели ее длинные костлявые пальцы, темные, будто древесная кора, горбатая спина и неподвижные тусклые глаза под тяжелыми веками, совсем как у ящерицы. Забавным казалось людям то, что волосы Бертины почти все вылезли со лба, обнажив лысый череп, зато уцелели те, что на затылке, и седая коса свисала со скамьи чуть не до пола.

Никто не помнил Берту молодой, никто не знал, почему она поселилась в пещере. Казалось, что она древней самой горы Хёле. Некоторые утверждали, что много-много лет назад она пришла из самого Рима, иные же возражали им — нет, из сарацинской Испании, а то и из восточной страны за морем. Кто-то вспоминал, что Берта — единственное дитя рыбака, что жил когда-то в одинокой хижине на излучине реки и уже лет сто как упокоился. А кое-кто даже поговаривал, будто она была прижита старым маркграфом с простой девушкой. Но, итальянка или сарацинка, рыбачка или маркграфиня, одно было несомненным — Берта была очень мудра. И принесла много добра жителям деревни, выросшей в тени Хёле. Почти столько же, сколько и зла.

Рассказывают, что Берта много лет спокойно прожила в своей норе, пока взор сильных мира сего не обратился на слабую старуху, что прядет и ворожит.

Как гласит предание, однажды осенью, на заре, к расщелине подошли три крестьянина. Вход в пещеру виден был издалека, его отмечала старая кривая ель. Половина ее засохла и почернела, зато другая половина оставалась зеленой и свежей. День был ветреный, и из пещеры тянуло дымком. Солнце только-только осветило вершину Хёле, но Берта уже сидела у входа в свое жилище, будто и не ложилась вовсе. И пальцы ее сучили нить с пугающей ловкостью.

Крестьяне сняли шапки и поклонились. Глаза старухи, не мигая, равнодушно смотрели вдаль.

Старший сказал:

— Здравствуй, госпожа старая Берта! Слышали мы, что князь поклялся пустить твою рощу под топор и — прости, госпожа! — извести древнюю нежить. Не надо тебе здесь оставаться!

Берта с годами говорила все меньше и меньше, вот и этих пришельцев не удостоила ответом. И мужчины ушли, крадучись, как и приходили.

Князь слыл ревнителем веры. Он приехал в полдень, когда солнце уже растопило тонкий ледок на лужах. Оставив охрану внизу, он в одиночку поднялся к логову Берты, не желая, видимо, показывать, что хоть немного робеет. Да и кого, в действительности, может напугать слабая старуха? Ревнитель веры, впрочем, был, говорят, в полном доспехе, а шлем зажимал под мышкой.

— Доколе, женщина, собираешься ты мутить разум темного мужичья и устраивать богомерзкие пляски в полнолуние? — грозно вопросил он.

Берта ничего не ответила на это — а что бы ответили вы? Да Берту и невозможно было представить пляшущей.

А князь, сам все более распаляясь от своих слов, продолжал:

— Я разрою эту сатанинскую берлогу и выкорчую отвратные мохнатые деревья, выросшие на жертвенных костях! Да! Пусть все узрят, какой гнилью они питались! Больше не водить хороводы непотребным девкам, не литься крови во имя мерзкого демона Вотана!

Берта только дернула плечом. Уж она-то знала, как не любил Вотан здешние места. Давно, давно не ступали копыта его крылатого коня по отрогам Хёле. Ведь роща была некогда отдана во владенье другим силам. Совсем-совсем другим…

Князь, принявши ее жест за признак своевольной досады, свирепо закончил:

— Даю тебе срок до завтра. Если не уберешься из наших мест женщина, остаешься тут навеки.

И пошел вниз по тропе.

Темной ночью, в свете звезд, пришла девушка. Живая, бойкая девушка с темными волосами и карими глазами. Девушку звали Матильдой. Берта неутомимо пряла, сидя у порога пещеры, и неподвижное, древнее лицо ее озаряли отблески огня, что горел в убогом очаге ее жилища, а фигуру девушки освещали холодные осенние звезды. Девушка заговорила:

— Доброй ночи, госпожа старая Берта! Ты все равно завтра умрешь — ведь ты ж не уйдешь, как приказал тебе наш господин, — так сделай для меня последнее дело! Я люблю… ты сама знаешь кого. Знаешь, я уверена! Верни его мне! Если надо — пусть сдохнет его жена! И даже… его дитя… пусть умрет… Он должен был быть моим! Помоги мне!..

Берта молчала. Прялка гудела. И в этом гуле чудилось нечто, похожее на гнев.

— Не хочешь! Что ж, госпожа старая Берта, убирайся в ад, изрыгнувший тебя! А я сама возьму водицы дьявольского стикса…

И повернулась, чтобы зачерпнуть воды из ближайшего ключа. Но старуха вдруг рубанула по воздуху сухой рукою. И живая-мертвая ель взволновалась, накренившись, со скрипом потянула косматую лапу вослед девушке. И та, отчаянно закричав, умчалась в ночь, не исполнив своей угрозы.