Хорошая девочка

Хорошая девочка

– Личность, как и все специфически человеческое в психике, формируется и раскрывается в ходе активного взаимодействия со средой внешней и предметной, путем усвоения или присвоения индивидом общественно выработанного опыта.

Студенты слушают молча. Одни впали в прострацию и пялятся в пустоту бессмысленными глазами, другие сидят неподвижно, уткнувшись в смартфоны, только пальцы порхают по экранам. Третьи прилежно записывают, то и дело шурша перелистываемыми тетрадными страницами. Уже сейчас достаточно одного взгляда, чтобы со стопроцентной точностью определить, кто сдаст выпускной экзамен с отличием, а кто вылетит уже к концу года.

Я на автомате, почти бездумно продолжаю:

– В этом опыте непосредственно к личности относятся системы представлений о нормах и ценностях жизни – об общей направленности человека, отношении к другим, к себе, к обществу и так далее.

Мыслями я уже дома. Время подходит к шести вечера, а значит, последняя пара вот-вот закончится и можно будет сматывать удочки. Мало кто из студентов догадывается, что учеба для учителей – точно такая же пытка, как и для учеников.

С задних парт раздается:

– Насколько сильно формирование личности зависит от воспитания, Владислав Владимирович?

Близоруко щурюсь, припоминая имя. Запомнить всех первокурсников к началу октября – та еще задача, но эта девушка с первых дней без труда заняла место в памяти.

– Думаю, достаточно сильно, Лиля, – отвечаю. – Впрочем, сказать точно нельзя, ведь многое зависит от интенсивности воспитания и других факторов. Рассуждать тут можно только в общих чертах.

Лиля – типичная отличница, не пропускает ни одной пары и так тщательно все записывает, что мне кажется, будто в ее тетрадях законспектированы даже мои оговорки и слова-паразиты. Такие студенты всегда подают особенно большие надежды, поэтому их уважают и преподаватели, и однокурсники.

– Идеи и ценности, навязанные воспитанием, можно ли считать действительно навязанными, если в конечном итоге ребенок их полностью поддерживает? – спрашивает Лиля, привычно держа ручку наготове.

Насколько мне известно, она выросла не в самой благополучной семье, и это сразу бросается в глаза: белая блузка старая, хоть и видно, что за ней тщательно ухаживают, юбка вышла из моды несколько лет назад, а туфли донельзя изношены. Учебная сумка украшена рукодельными фенечками из тусклого бисера, а длинные светлые волосы забраны в хвост старой заколкой с облупившейся голубой эмалью.

– Думаю, если ребенок изначально склонялся к этим идеям и ценностям, то навязанными их назвать нельзя, – говорю. – Хочешь привести конкретный пример?

Она молча мотает головой и опускает глаза в тетрадь.

Старая одежда ничего не портит, Лиля будет красивой, даже если оденется в мусорный пакет. Синие миндалевидные глаза, мягкие черты лица, ямочки на щеках – готов поспорить, эта тонкая ювелирная красота сводит с ума всех парней первого курса. Может, и остальных тоже. Будь я помоложе, сам бы заглядывался, но когда тебе чуть за пятьдесят, а дома ждет жена, такие мысли появляются в самую последнюю очередь.

Звенит звонок, два десятка студентов вскидывают на меня обнадеженные глаза. В школе их приучили, что «звонок для учителя», но тут они забудут это правило очень скоро.

Я снимаю очки и объявляю:

– Все свободны.

Под топот и гогот аудитория пустеет почти мгновенно, только Лиля у дверей растерянно копается в сумке. Смерив ее равнодушным взглядом, я отворачиваюсь к окну. Свежий октябрь золотится на самых верхушках крон, обещая в скором времени залить желтым абсолютно все. Даже не верится, что время бежит так быстро: еще вчера ты носился за учителями по школе, выпрашивая хорошую четвертную оценку, а сегодня уже преподаватель психологии, и студенты сами заглядывают в рот, надеясь задобрить.

Обернувшись, я оказываюсь с Лилей нос к носу и вздрагиваю от неожиданности.

– Ты подошла так тихо, – говорю. – Хочешь что-то спросить?

– Возможно, Владислав Владимирович.

Она всегда выговаривает мое имя так четко, будто все свободное время только и делает, что репетирует произношение как торжественную речь. Это ласкает слух по-особенному, и, уверен, Лиля прекрасно все понимает.

Улыбаюсь:

– Надеюсь, это не займет много времени. Не представляешь, как я устал, а еще надо добраться до дома.

– Жаль, но придется вас задержать.

Лиля делает виноватые щенячьи глаза и снова лезет в сумку. Шуршат многочисленные фенечки.

Пока я подбираю слова помягче, чтобы отложить разговор на другое время, она резко поднимает руку. Успеваю заметить в тонких пальцах инсулиновый шприц, а потом в плечо впивается острая боль – игла вошла почти полностью, остатки мутной белесой жидкости в шприце перламутрово поблескивают в свете ламп.

Отпрянув, я взмахиваю рукой, чтобы оттолкнуть Лилю, но движение выходит скованным и неловким. Она невозмутимо надевает на иглу опустевшего шприца колпачок и роняет его в сумку. Синие глаза при этом ни на секунду не отрываются от моего лица.

– Что... Чт...

Язык не слушается точно так же, как и руки. Челюсть отвисла, веки налились свинцовой тяжестью, слабость сковала все тело так, что не получается сделать даже маленький шаг.

Лиля говорит:

– Листенон и еще кое-что, чтобы вам не было дискомфортно. Это не смертельно, если я правильно рассчитала дозу.

Она легонько толкает меня в грудь, и я валюсь на стул как пресловутый мешок с картошкой. Кажется, будто из конечностей вынули кости – руки свисают вдоль тела как гигантские вареные сосиски и смешно болтаются, когда пытаюсь ими пошевелить, а ноги вовсе не слушаются. Получается только вращать глазными яблоками, с непониманием наблюдая за происходящим.