Хорошо, что дождь. Слезы не видно...

Хорошо, что дождь. Слезы не видно...

Не дыши слишком громко, Фарамир… Брата больше нет и ты никому не нужен. Зачем живешь? Отчего еще просыпаешься каждое утро? С упорством цепляешься за жизнь… Отцу не было дела для тебя. Он открыто говорил, что поменял бы жизнь твою на жизнь Боромира. Не это ли самое страшное, что может услышать нелюбимый ребенок? И вот теперь жизнь забрала у тебя единственное – брата. И ничего не дала взамен, кроме боли. Не дыши так громко, тебя все-равно почти нет. Пустая оболочка гуляет по каменным улочкам города, ест какую-то пищу, не особо ощущая вкуса и запаха, что-то отвечает на вопросы окружающих.

Отчего у меня стойкое чувство, что все хорошее уже было? И связано оно было с тобой, Боромир. О нет, любовь моя была истинно братской. Как к самому близкому и дорогому существу, которым восхищаешься и от «тепла» которого сам загораешься искрой жизни. Кто еще искренне беспокоился обо мне? Кто вникал в хитросплетения моей души и переживал со мной мою боль? Только ты. И теперь тебя нет. И меня как-будто нет. В чем мне искать утешение? В еде ли? В развлечениях? Во сне? Да, пожалуй. Сны неплохой выход. Ведь там я могу встретить тебя. Вновь увидеть чуть снисходительную улыбку и ощутить мимолетное похлопывание по плечу. Нет, я не считаю себя слабаком. Но, каждому из нас нужен кто-то. Даже если ты сильный и смелый воин. Кто-то, кто с радостью поделиться с тобой своей победой и так же порадуется твоей… Кто постарается свести на нет твои муки от душевных переживаний, кто подставит плечо и, при необходимости, даст крепкого дружеского пинка в верном направлении. Если ты просто «застрял». Вспыхнувшая на время симпатия к Эовин также резко и пропала.  И у нее, кстати, тоже… Решили остаться друзьями. Но это так, для красного словца. Мы лишь мило улыбаемся при встрече, бросая дежурные ничегонезначащие реплики, положенные этикетом. И, внутренне радуемся, что между нами не успело ничего произойти. Просто, после победы, все были на эмоциях, вот и… Показалось. А ты, брат, победы так и не увидел, хотя, она принадлежит тебе не меньше, чем всем нам – членам Братства.

Ах да, Брат, отца уже тоже нет. Ты, верно, знаешь? Он там, с тобой? Хотя, думаю, он в диаметрально противоположном месте. Не нужно осуждающе качать головой и пытаться убедить меня в его любви. Той, которой не было. Всегда тень первого сына. Всегда недостаточно хорош. Но я не виню ТЕБЯ. Не подумай. Я просто скучаю. Я просто в очередной раз невидящими глазами смотрю на чернеющие верхушки деревьев на фоне огромной полной луны. Такой яркой, белесой и холодной. Быть может – ты там? И смотришь сейчас на меня с присущей тебе улыбкой. Той, которая так отчетливо выражала саму жизнь. Теперь она, верно, иная? Чуть печальная и всеоблемлющая от открывшихся тебе с «той стороны» истин? Я не хочу вызвать кривотолков, но, я начинаю просто залипать в пространстве. Просто где-нибудь замирать, как безвольная кукла. Мне никуда не надо. Меня ничто не беспокоит. Я не вижу цели. Просто сижу и сижу. Нужно продолжать жить, ибо самоубийство страшный грех… А я не знаю: зачем. Я не жалуюсь, Боромир. Просто твой младший брат и вправду в подметки тебе не годится. Нет, я искусный боец и физическая форма такая, как нужно. У меня в достатке качеств, которые полагаются предводителю и сыну Короля, но… У меня нет того внутреннего стержня, который позволил бы стойко переносить тяготы одиночества. Я могу признаться в этом лишь тебе и лишь сейчас, разговаривая с твоей призрачной тенью, вглядываясь в лунные пятна. Какой урок я должен «пройти» придя на эту Землю? Где мне теперь искать «искру»? Знаешь, брат, ты «приходи» хоть иногда. На полнолуние. Я буду говорить с тобой, если ты не против. Боромир…

Встречи… люди, эльфы, еще кто-то… Дежурные приветствия, «стеклянная улыбка», переложение полномочий… Я трус? Возможно? Но мой враг бесплотен и неосязаем. Он все тот же: одиночество. Все кажется сном… Не оттого, что ярко и притягательно, о нет… Все серо… Как выцветшие глаза старика… Как пепел на пепелище…  Как… Я плыву сквозь все это и не пойму где я… Может, это уже чистилище? Я умер? Или схожу с ума? Куда я бреду среди ночи, когда ветер так неистово треплет полы моего плаща? Я лишь фиксирую это краем сознания, но не ощущаю сущностью. Конечности сами направляют меня к обрыву. Внизу ничего нет, но, мне видится, что там бушует яростное море, «плюясь» грязно-желтой пеной и намереваясь похоронить мое жалкое тело в своих кровожадных ненасытных глубинах. Грохот волн врывается в уши. Хотя, конечно, это лишь грохот моей собственной крови, бьющей о барабанные перепонки. И гул ветра, который, наконец, достиг сознания. Правда, в столь деформированном виде. Какое море? Его тут нет и быть не может. Но я «вижу». Соблазн столь велик прекратить это вот все и присоединиться к тебе, Боромир. Шаг - и я вновь буду нужен. Где-то там, не здесь конечно, но… Какая разница? Ведь что-то от нас остается, верно? Душа ведь есть? А все эти руки-ноги… лишь глупость… оболочка… мясо-кости-жилы… Жалко ли тогда все это потерять… То, что призвано делать нас живыми – у меня атрофировалось. Я говорю об осязании, обонянии, вкусе, слухе, зрении… Ничто из этого не несет более в себе положительной смысловой нагрузки. Меня не цепляют ни прекрасные песни, ни  яркие бабочки, ни ароматы ванильного пирога, ни прикосновения к теплому боку любимого скакуна… Все это пустое... серое… как обертка без конфетки, как разбитая скорлупа яйца, как выжатый апельсин без сока… Так стоит ли? Я уже и так мертв. Внутри. Положить всему конец так притягательно… Не нужно будет больше изображать деятельность, выдумывать поводы остаться одному, искать смысл… Занести ногу над пропастью оказалось так просто… осталось оттолкнуться второй и…

- Охренел совсем?

Грубый оклик и яростный рывок. Я лечу спиной назад, даже не предпринимая попытки к сопротивлению. Авось, ударюсь головой, сломаю кости и всему придет конец. Ветер перерастает в полноценный шторм, обрушиваясь с неба водопадами воды и сверкая молниями. «Это не море зверски «нападает» на скалы. Это гром», - внезапно возникает в мозгу мимолетное просветление. И падаю я не на жесткую потрескавшуюся от дневного зноя землю, а на что-то мягкое и живое. Меня, как котенка, вздергивают за шиворот и я прямо напротив своего носа вижу ужасно злые глаза. «Эомер?», - будто в киселе всплывает имя, которое с трудом удается выудить из своей памяти.