Хозяйка с улицы Феру

Глава седьмая, в которой хозяйка становится свидетельницей прискорбного умопопрачения и сама в некотором смысле теряет рассудок

Признаться, толика страстей герцогини по господину Арамису передалась и мне, внушив неожиданную бодрость. Легкомысленность овладела мною и на обратном пути я не шла, а будто порхала. К тому же я от чего-то перестала воображать себя чучелом огородным, и когда на улице Могильщиков торговец сырами приветливо помахал мне рукой, приглашая заглянуть в лавку, я не нахмурилась, как делала обычно, а ласково ему улыбнулась.

Осенняя свежесть ничуть не тяготила, а наоборот, воодушевляла еще больше. Я вспомнила, что за осенью и зимой непременно приходит апрель, и так было и будет всегда, покуда я жива. А я была на тот момент живой и намеревалась оставаться таковой еще довольно долго.

«Не трубы, не цветы и не фанфары!», отдавалась в моих ушах музыкa первой пылкой любви.

Я решила, что мне некуда спешить, ибо мое время принадлежит мне и никто не будет против, если я немного погуляю. Запахнувшись поплотнее в накидку, дабы не продрогнуть от ветра, я принялась бродить по городу, который давно стал мне родным, и чьи примелькавшиеся улицы я привыкла не замечать.

Чудесными оказались улица Вожирар и тенистые аллеи Люксембургского сада за стеной, укромнaя площадь на стыке улицы Алого Креста и Старой Голубятни, и родной приход — церковь Сен-Сюльпис. Обойдя весь Сен-Жермен, я наугад пошла дальше, пока не достигла реки.

Я остановилась у Турнельского моста на том самом месте, где испустил дух мой Лажар, но скорби не ощутила. Потом я смотрела на мутные воды Сены, укачиваемая равномерным движением волн, и восхищалась величественным зданием на острове Сите. Собор походил на огромный корабль, готовый отчалить в свободное плавание, если бы не якоря мостов, навеки приковавших его к суше.

А после, испытывая приятную усталость и слегка проголодавшись, я спешила к себе домой, где ждала меня моя удобная незатейливая мебель, моя постель, мой стол, моя кухня. Я стремилась туда, где была хозяйкой, где не было коварных слуг и супруга-тирана, где никто не вправе был отобрать у меня мой добрый уют.

Не заметив, как стемнело, я чуть ли не вприпрыжку переступила порог дома.

В моей собственной гостиной, за горой бутылок, уставившись в ему одному зримую точку, сидел постоялец.

Я все еще пребывала во власти легкого возбуждения и на короткое мгновение во мне вскипело возмущение: с какой такой стати занимает он мою гостиную и почему пьет мое вино без приглашения? Но недовольство мигом улетучилось и воротилась та необъяснимая и парализующая робость, которую я не раз испытывала в присутствии постояльца. Можно было подумать, что это я, а не он, без спросу ворвалась в его законные владения. Мне стало жаль столь скоро утерянного воодушевления. Чучелом огородным, нелепым и неуклюжим, вот кем я была.

Я бы не посмела его потревожить и собралась было улизнуть незамеченной к себе в комнаты, но оказалась прикованной к месту хмурым взглядом. Ретироваться было поздно — он заметил меня.

Господин Атос посчитал нужным дать объяснения. Указал на огромное количество пустых бутылок на столе и на бурые пятна, растекшиеся по столешнице, будто я сама их не заметила.

— Вино закончилось. Пришлось искать на кухне. Бутылки нашлись, но подняться к себе оказалось труднее, чем я предполагал, — затем он усмехнулся. — Вам бы лестницу сменить — ступени круты.

Я вздохнула, опуская корзину на пол. Постоялец был мертвецки пьян.

— Не кажется ли вам, что вы злоупотребляете выпивкой, господин Атос? — спросила я, понимая, что лезу не в свое дело.

Но двигала мною искренняя забота о совсем еще молодом человеке, который нещадно губил свою жизнь. Материнская, пожалуй, забота. Ведь такого количество вина, который употребил постоялец за два месяца его проживания на улице Феру, не выпивал мой покойный супруг, царство ему небесное, и за год вместе с мэтрами Маршаном и Кандидом. А выпить-то Лажар был не промах, хоть и хмелел быстро.

— А вам так кажется? — неожиданно спросил господин Атос.

Я не могла всерьез поверить, что он интересуется моим мнением, но, видать, сам дьявол дернул меня за язык:

— Прошу прощения, сударь, но знакомый лекарь рассказывал, что это вредно для печени.
— Почему вы все время просите прощения? — внезапно спросил мушкетер и хоть взгляд его был мутным, в нем каким-то чудом еще сохранялась неуютная требовательность. — - Вы разве виновны в чем-то? Передо мною или перед кем другим? Вы грешны? Вы не каетесь в грехах своих? Не исповедуетесь? С чего вы взяли, что я должен вас прощать?

Я растерялась, ощутив острый укол вины. И хоть этого никоим образом быть не могло, мне померещилось, что господин Атос прознал о моих похождениях в его сундуке.

— Ваше сиятельство, умоляю вас, простите меня, я не хотела… я думала… — было все, что я смогла из себя выдавить. И тут же спохватилась — я выдала себя!

Вся нелепость моих слов раскрылась мне, когда на лице господина Атос обозначилась такая животная ярость, что ее не смогли сгладить ни железная выдержка, ни винные пары. Я видела, что он отчаянно борется с собой, всеми силами стараясь не дать волю адской молнии, что вспыхнула в нем, но попытки его были тщетны. Он буквально позеленел и мне даже почудилось, что он сейчас потеряет сознание.