Хозяйка с улицы Феру

Глава тринадцатая, в которой постоялец уезжает

Никто не догадывается, что готовит ему судьба, но то, что случилось дальше, было делом столь неслыханным и непостижимым, что даже в самых безумных грезах не могла я представить себе подобного развития событий. Но начну по порядку.

Господин Атос милостиво уведомил меня, что отправляется к господину де Тревилю просить об отпуске и стремительно вышел. Я получила возможность пораскинуть мозгами.

Соображения мои ни к чему хорошему не привели. Собственными глазами я давеча видела шпиона, следящего за мной. Сам господин Атос почуял опасность, грозящую господину Арамису. Герцогиня до смерти боялась слуг своего влиятельного супруга. А дело, которое она намеревалась поручить господину Арамисy, если я правильно понимала его суть, являлось изменой не только супружеской, но и государственной. Депеша была адресована королеве-матери, и хоть я ничего не смыслила в политике, мне, как и каждому французу, было известно, что ее величество изгнана со двора и находится в опале.

Сопоставив все эти сведения, я осознала, что господин Атос направляется в очень рискованное предприятие, если не на верную смерть. Два других мушкетера были далеко, а кроме них, близких друзей в Париже у моего постояльца не имелось. Следовательно, он собрался в Ангулем в сопровождении разве что своего слуги. На мой взгляд, подобный поступок был равносилен самоубийству. Но всего хуже было то, что я послужила ему причиной.

При этом я была готова поклясться, что господин Атос собрался исполнить роль курьера не только из-за преданности господину Арамису, но и одновременно предвкушая перспективу подвергнуть свою жизнь смертельной опасности. Зная уже господина Атоса, меня отнюдь не удивляло его намерение не дорожить своей жизнью. Клясться я готова была и в том, что сам господин Арамис ни за что не принял бы столь опрометчивого решения. Он нашел бы способ отвертеться от просьбы герцогини или, на худой конец, взял бы с собою сопровождающих.

О чем же я думала прежде? Зачем мой безвольный язык не остался за зубами? Почему я сломалась от «пытки», которая вовсе не была невыносимым испытанием — господин Атос всего лишь сидел напротив, а я могла покрепче держать себя в руках и молчать, пока ему бы не наскучило присутствие немой домовладелицы. Для чего я ввязалась во всю эту галиматью, вмешав в нее и господина Атоса?

Тут я пришла к выводу, что никогда не умела отказывать людям ни в чем, и что именно моя готовность удовлетворять чужие чаяния, то, что я считала добродетелью, на деле оборачивалось пороком. Мне вспомнились слова наставника из письма молодому графу: «Возлюби ближнего как самого себя», и я впервые осознала их глубокий смысл и мудрую правоту. Воистину, когда мы не любим самих себя, мы приносим ближним своим одни несчастья.
Осознав, что я натворила, я пришла в ужас.

…Слово «ужас» на этих страницах появляется слишком часто. Восприемник в лице автора, кем бы он ни был, отдает себе в этом отчет, однако сие существительное предельно точно описывает частые состояния вдовы Лажар, которые с некоторых пор стали ее достоянием. И все же ужас только начинался. Если бы вдова господина Лажара знала об этом, возможно, она использовала бы выражения помягче. Например:

Осознав, что я натворила, я похолодела.

Тут объявился Гримо, направился на второй этаж и через несколько минут спустился с господской поклажей, которая состояла из седельной сумки, теплого плаща и двух кожаных фляг. Из чего я поняла, что господин Атос не намеревался возвращаться домой и уже готов отправляться в путь.

— Гримо! — перегородила я ему проход.
— Что?
— Где ваш господин?
— Там, — отвечал слуга, махнув рукой в неопределенном направлении.
— Где именно? У капитана?

Гримо покачал головой и пальцем указал на то, что находилось за моей спиной. Я заключила, что за спиной у меня находилась дверь, а за дверью — улица Феру. Открыв дверь, я высунулась на улицу. Палец Гримо указывал на то, что располагалось через дорогу, а там, стиснутый двухэтажными домами, ютился невзрачный кабачок, в котором собирался всякий сброд. Из-за дурной славы этого заведения я всегда старалась обходить его стороной.

Не знаю, покинул ли меня здравый смысл или наоборот, я его наконец обрела, но как бы там ни было, я выскочила на улицу и, забыв накинуть накидку, запахнувшись поплотнее в шаль, побежала в кабак, в который нога моя не ступила бы ни за что в любой другой ситуации.

От шума и дыма закружилась голова, а память перенесла меня на постоялый двор моего детства, который хоть и был менее тесным и менее шумным, но обладал теми же запахами прогорклого масла, пота и кислого вина. Впервые оказавшись в подобном заведении после замужества, мне вдруг стало противно от знания, что детство мое прошло в таком притоне. Невольно в памяти всплыли покои герцогини и от столь резкого контраста в сердце засвербело еще пуще.

Несмотря на полумрак, дымный чад и плотное скопище грязных голов, господина Атоса я тут же опознала. Он опрокидывал стакан у стойки и расплачивался с косым трактирщиком. Я схватила его за рукав. Господина Атоса, то бишь. Тот вздрогнул от неожиданности и брезгливое выражение появилось на его лице, когда он меня узнал.