Хозяйка с улицы Феру

Часть вторая. Восприемник. Глава шестнадцатая, в которой хозяйка отправляется в путешествие

«Автору следовало бы умереть, закончив книгу. Чтобы не становиться на пути текста». 

«Заметки на полях „Имени розы“». Умберто Эко.

*********************************************************************************************************************************

Часть вторая. Восприемник.

Глава шестнадцатая, в которой хозяйка отправляется в путешествие

… По размытым дорогам, ухабам и рытвинам катился крытый экипаж, запряженный двумя крепкими, добротными лошадьми. Мимо мелькали промокшие поля, луга с оголенным черноземом, облетевшие деревья, заставы, крохотные деревеньки с дымящимися над приземистыми домишками трубами, церквушки с островерхими колоколенками, изредка — крепостные стены и внушительные серые громады замков с высокими четырехугольными башнями.

Дождь лил не переставая, превратив пейзаж в унылое мрачное месиво. Брат Огюст сидел на козлах под козырьком, закутавшись в плащ, а внутри, крепко прижимая к себе узелок с пожитками, тряслась вдова покойного господина Лажара, ошеломленная, перепуганная и самa себе не верящая. Город остался вдали, и по мере его удаления вдова покойного господина Лажара все больше и больше сожалела о содеянном. И куда только черти ее понесли? И к чему? Вся ее решимость улетучилась с первым порывом ветра, дохнувшего на экипаж, покинувший городские стены, а на месте решимости воцарилось раскаяние.

Путь в Ангулем лежал через Бордо и, по словам брата Огюста, всадник на хорошем скакуне способен преодолеть его за четыре дня, даже если будет останавливаться на ночлег каждую ночь. Экипаж был медлительнее, но, по расчетам семинариста, они опережали господина Атоса на несколько часов. Почему? Искушенному читателю должно быть ясно, что скорость изложения не всегда совпадает с исторической скоростью…

Брат Огюст не даром времени не терял и решил отправиться в дорогу в этот самый вечер. Я с радостью согласилась и он сопроводил меня домой. Пока я собирала узелок, плохо представляя, что мне может понадобиться в пути кроме денег, толстой шали, накидки, запасной юбки, чепца и белья, брат Огюст зажег светильник и принялся обстоятельно рассматривать помещение. Он обошел гостиную, уделив особое внимание вазе, потоптался на пороге моей спальни, зашел в кухню, проверил содержимое полок и даже в погреб заглянул. Потом, не спросив разрешения, направился в комнаты наверху. В ответ на мои протесты он лишь поднял руку в беспрекословном жесте. Ознакомившись с картиной, что висела на стене у постояльца, грифельной палочкой на бумаге семинарист вывел набросок портрета, общими чертами весьма напоминавшего самого господина Атоса.

Полчаса спустя, когда все вроде было готово, я вышла за порог дома на улице Феру с чувством, что совершаю непоправимое, и в этой бесповоротности одновременно заключалось непреодолимое стремление ее совершить. Наверное так чувствуют себя люди, ныряющие в воду со скалы. Я ощущала легкость в голове, словно была пьяна или влюблена, словно мне снова было двенадцать лет и я неслась по лугу, догоняя соседского пастушка. Если кто-то спросил бы меня сейчас, зачем я направляюсь в путь, я не знала бы как объяснить, при этом отдавая себе отчет в том, что ничего правильнее я никогда еще не совершала.

Затем мы вернулись к церкви Сен-Сюльпис, где нас уже ждал экипаж. Брат Огюст открыл для меня дверцу, поднял подножку, принял поводья у церковного служки и сел на козла. Колеса покатили по мостовой, отдаваясь в моих ушах песней восторга и страха. Чего я собиралась добиться этой поездкой я больше не знала, но стук колес и покачивание кузова были столь сладки, что исступленные слезы выступили у меня на глазах. Впервые я уезжала из Парижа, покидала предместье Сен-Жермен и собственный дом, следуя наитию и доверившись незнакомому человеку. Я и не представляла себе, что это может быть настолько просто.

И вот, чем дальше мы были от Парижа, тем сильнее было ощущение, что экипаж катился по безвременью, а я не знала более, где земля, а где небо.

Приблизительно через пять часов езды, под утро, экипаж остановился у людного трактира вблизи Орлеана. Брат Огюст посчитал, что всадник, желающий остаться незамеченным, сделает остановку там, где собирается много народу, ибо в толпе затеряться проще. Здесь мы остановимся на ночлег, а господин Атос, если повезет, сделает то же самое. Тем более, что скрипящая под ветром вывеска над входом зычно гласила: «Три мушкетера». Странно, но вместо трех, на вывеске почему-то были намалеваны четыре господина в шляпах с плюмажами и со шпагами наголо, поднятыми к небесам. Сдав экипаж конюху, брат Огюст взял меня под руку, и мы вошли вовнутрь.

В каменном строение с арками, несущими низкие потолки, ютились на скамьях путники — крестьяне, солдаты, ремесленники, монахи. Женщин среди остановившихся здесь было мало. Жарко пылал камин, туда-сюда сновали служанки, гремела посуда, то и дело раздавались взрывы хохота, крики и песни.

Брат Огюст проследовал в самый дальний угол помещения и уселся на пустую скамью у крохотного узкого окошка. Я села напротив. Прождав некоторое время служанку, которая так и не явилась, он сам подошел к трактирной стойке заказать еду. Пока он отсутствовал, я чувствовала на себе неприятные сальные взгляды соседей, которые будто пытались проникнуть под мою накидку и капюшон. Я забилась как можно дальше в угол, отвернувшись к окну. Брат Огюст вернулся с бутылкой вина и двумя глиняными стаканами, и стал наблюдать за происходящим с большим любопытством и нешуточным интересом, словно впервые бывал в таком заведении. Со мной же он не заговаривал, и лишь когда принесли еду — большой ломоть ветчины, хлеб, вареную репу и сыр — я решилась начать разговор.