Хозяйка с улицы Феру

Глава двадцать четвертая: Мемуары графа де Ла Фер (часть первая)

Одному богу известно, как сумел он преодолеть крутые ступени лестницы, вот уже двое суток отделявшие его от внешнего мира. Он взбирался по ним медленно, цепляясь за стену, много раз останавливаясь и пошатываясь от слабости и боли, но ни разу не отказался от попыток. Казалось, восхождение являлось делом принципа, чести и собственного достоинства. Почему? Стороннему наблюдателю этого было не понять, но внутри у него кипела та решимость, которая столько раз оказывалась для него спасительной. Именно она заставляла его взбираться по лестнице вверх, вопреки негодованию собственного тела.

Атос никогда не изменял своим решениям. Однажды сделав выбор, он не позволял себе сомневаться в нем. И пусть в дальнейшем выбор оказывался ошибочным, Атос выработал привычку расплачиваться за него в последствии, как платил по счетам всегда. Ибо, признавая свою ограниченность, ничего иного он сделать не мог. Видит бог, неверных решений на его пути оказалось слишком много, но это вовсе не значило, что Атос собирался отказываться от дальнейших.

С некоторых пор принцип «делай, что должен» стал основополагающим в его существовании, которое трудно было назвать «жизнью», так как слово это подразумевало полноту и широту. Вот и теперь ему виделось, что подняться вверх по лестнице было делом, которое он должен сделать.

Поскольку от прошлого он отказался, будущее его не занимало, а настоящее никогда не доставляло достаточно комфорта, чтобы желать в нем задерживаться, Атос всегда стремился прочь из рамок времени. В той зоне, где еще не было будущего, но уже не было настоящего, ему было всего удобнее. Определенное количество хорошего анжуйского способно было создать подобную иллюзию безвременья. В довесок к вину, Атос сохранил привязанность к движению, которое, являясь совокупностью всех времен вместе взятых, позволяло избежать ощущение времени. Если же что-то или кто-то намеревался ограничить его движение, Атос испытывал ярость. Ярость разжигала решимость. Решимость помогала двигаться дальше. В итоге все оказывались в выигрыше, кроме того, кто послужил причиной задержки. Ярость Атоса, хоть и хорошо скрываемая воспитанием, светскими манерами и нарочитой сдержанностью, как он был уверен, являлась именно тем элементом, что все еще держал его на поверхности бытия.

Более того, Атос пребывал в твердой уверенности, что ярость была единственным и последним чувством в репертуаре чувств, которое оставалось у него, и именно поэтому так цепко за нее держался. Она обладала множеством оттенков ненависти, злости, гнева, возмущения и презрения. К сожалению, в большинстве случаев, вектор этой ярости был направлен на него самого, но и противники порой попадали в поле ее влияния, слишком, не его взгляд, редко.

Предчувствия не обманули его — наверху ждало некое подобие благодати. Добравшись до последней ступени, Атос, привалившись к стене и закрыв глаза, впитывал ангельское пение хора, разносившееся под высокими сводами того, что оказалось кафедральным собором необыкновенной красоты и готического изящества. На какой-то краткий и очень ценный миг душа Атоса обрела прежнюю старинную легкость, готовая воспарить вместе со звуками к потолку — почти забытое ощущение, напомнившее Атосу о том главном, что он потерял. Ведь с некоторых пор свинцовая тяжесть отягощала его душу, приковывая ее к земле. Камнень на шее утопленника. На эту тяжесть, как он был уверен, он был приговорен до конца дней своих. И до чего удивительно, в который раз подумал Атос, что эфемерные воспоминания весят больше, чем иной доспех с оружием в придачу.

Атос давно не испытывал боли. Той резкой, полыхающей, раздирающей боли, что являлась своего рода облегчением, ибо напоминала о проходящести собственной природы. Подобная боль, как известно, не может длиться вечно, и в этом знании он когда-то находил утешение. Но пришедший ей на смену тягучий, вязкий зуд, который остается после затянувшейся раны, вполне может длиться вечно и утешения в нем никакого нет. Единственно оставалось Атосу смириться с его постоянным присутствием, как сживаются с присутствием неугодного сокамерника, отвратительного соседа по темнице, от которого никуда не деться. Отвернись лицом к стене, забейся в угол, вспомни, что ты и он — разные существа, хоть и обречены на совместное сосуществование. Если все же лелеешь надежду выжить, главным маневром используй разграничение. Прочерти черту между собой и живущим рядом смердящим кошмаром. Вы не одно и то же лицо.

Воспоминания тяготили Атоса и хоть он стремился прочь от них, всячески пытаясь избежать, они настигали его. Обладающие собственной волей, они питались и поились его кровью, как пиявки. Они приходили к нему по ночам и Атос готов был отказался от сна, но и средь бела дня они били наотмашь, появляясь неожиданно и непредсказуемо. Атос ничего не боялся, кроме воспоминаний. Он еще не умел предсказывать их появление и они захватывали его врасплох. Воспоминания доводили его до помутнения рассудка, а он до сих пор так и не научился выбираться из омута достаточно ловко и скоро. А это плохо сказывалась на его реакции как в простом общении, так и в бою.

Делить ношу воспоминаний Атос ни с кем не собирался, потому что это казалось ему делом бессмысленным и нецелесообразным. Атос не любил говорить и делал это лишь в тех случаях, когда его могли посчитать слишком заносчивым. Он прекрасно понимал как выглядел со стороны, а ему вовсе не хотелось казаться тем, кем он на самом деле не являлся, тем более перед людьми, чье расположение было ему важно, поэтому он делал над собой некоторое усилие и отворачивался от стены.

Портос и Арамис были дороги ему, хоть и было ему трудно определить чем именно. Но если все же постараться, то можно было сказать, что незатейливость, открытость и жизнелюбие Портоса вносили в существование Атоса яркость, а мечтательность, тонкость и темпераментность Арамиса прибавляли ему цвета. И в любом случае Атос с некоторых пор не чувствовал себя человеком цельным, а раздробленным и неумело склеенным, с недостающими к тому же осколками. Когда они были втроем, ощущение цельности возвращалось на свое прежнее место. А это немало.