Хозяйка с улицы Феру

Глава двадцать восьмая, в которой хозяйка прощается со святыми отцами

Благоразумие поправ,
Он был обманут и неправ,
Как всяк, кто смел вкусить отрав
Из чаши Афродиты.

В душе — сеньор, солдат в миру,
Живет на улице Феру.
А в сердце — черная дыра
От догоревшего костра
Нага и непокрыта.

Хозяйка собрала конклав.
А жертва стычек и облав,
Коня лихого оседлав,
Собрался в пекло битвы.

Проходит житие стремглав —
Но средь томов, частей и глав
Застрял достопочтенный граф —
Почти совсем убитый.

В литературе есть устав:
Уста разверзши, лист достав —
Пиши! И лишь совсем устав,
Ищи поддержки свиты
(Сюжета сохранив ядро).

Так что же вы, Отец Сандро,
Чернила бросив и перо,
Отдали черни свиток?

Вот что была вынуждена выслушивать вдова господина Лажара, когда, проснувшись, опомнившись и бросившись в смежную комнату не застала там своего постояльца.

Отец Альфред замолчал и улыбнулся. Отец Оноре покосился на коллегу без особого поощрения. Игра в слова продолжалась вот уже битый час. «Оттачиваю рифмы», пояснил священник.

— Где он? — воскликнула вдова, страшно испугавшись потери.
— Действует, — строго ответил отец Оноре.

Собор Святого Петра Ангулемского, казалось, завис в безвременье, и вдове господина Лажара уже не впервые, но все явственнее виделось, что люди и предметы вокруг затягиваются призрачной дымкой. А может быть, это она сама становилась призраком, отдаляясь от самой себя и от бренного мира? Чувство было непривычным и тоскливым, но она уже понимала, какова та жертва, которую приносит Творец, уходя в тень творения и отказываясь от главной роли в сюжете, хоть и не могла  облечь это понимание в слова.


Еще не совсем отдавая себе отчет с чем именно, вдова господина Лажара прощалась. Быть может, расставание касалось шанса, которым она не сумела воспользоваться, вероятности, которую не сумела воплотить в жизнь, или самой жизни, которая больше никогда не будет прежней. Вдова покойного Лажара прощалась с тем существованием, которое ей было известно доселе. 


Священнослужители глядели на нее с сочувственным пониманием.


— Ничего не поделаешь, — вторил ее мыслям отец Оноре. — Вы принесли жертву и больше не можете присутствовать везде. Но кое-где вам все еще дозволено совершать все, что вам только вздумается. Это ведь ваша жизнь. Даже сам господь бог ограничил волю свою, отказываясь от присутствия в мироздании, оставляя нам, смертным, право выбора. Он же и научил нас творить.
— Бог или дьявол, нам это неизвестно. Но вы все равно не должны были вмешиваться, дорогая вдова, — с печалью произнес рыжий пиит. — В отличие от вас, нам есть куда возвращаться. Куда возвращаться вам теперь не ясно. Жаль, что вы не прислушались к брату Огюсту.

Когда же именно это наступило? Вдова покойного Лажара не могла с точностью сказать, где пролегла граница между привычной ей реальностью ee собственной жизни и той новой реальностью, которая ткалась перед ее взором. Когда именно была совершена та самая ошибка, о которой толковал отец Оноре? Вступила ли эта новая реальность в свои права в тот час, когда она, вопреки настоянию брата Огюста, заговорила с раненным Гримо? Когда отправилась в путешествие? Со знакомством с братом Огюстом? С исповеди у господина кюре? Со знакомства с личной перепиской постояльца? Или, может быть, действительность стала искажаться в тот миг, как в дверь ее дома постучали, и на пороге оказался человек, которого ей следовало прогнать?

Когда-то вдова покойного Лажара была не только хозяйкой собственной жизни, но и главной ее героиней. Больше она таковой не являлась. Знай она, что сулит ей судьба, готова ли была она принести подобную жертву за жизнь господина Атоса? Стать призраком на задворках собственного сюжета, без права голоса, без права прикоснуться даже к тому, ради кого так старалась? Задавалась она теперь, пожалуй, поздновато, вопросами. Впрочем, прикасаться она и прежде не имела никакой возможности, так что в этом смысле ничего не изменилось, как и в области внимания, уделенного ее персоне другими персонажами. Оставалось надеяться, что господин Атос никогда не узнает о ее присутствии здесь, что не увидит ее и не услышит. В этой мысли она находила утешение, не лишенное злорадной мстительности, но тем не менее успокаивающее. И, все же, какое значение имела ее жертва, если господин Атос все одно, при любых обстоятельствах, намеревался вредить себе всяческими способами?


— Все мы через это проходим, мадам, — ласково потрепал ее по плечу нахмурившийся отец Альфред. — Мы так печемся о них, а они делают, что хотят.
— Не все, дорогой друг, — возразил отец Оноре, — не всегда и не у всех. Главное твердо знать, чего мы от них хотим. Я знаю и они подчиняются.
— Я придерживаюсь мнения, что иногда лучше отпустить вожжи, — сказал отец Альфред, тщательно скрывая критичность тона. — Порой они знают лучше нас, а мы, со своим стремлением к власти, со своей гордыней, лишь мешаем им.
— Уж не от сестры ли Авроры заразились вы мистицизмом? — с пренебрежением произнес отец Оноре.



Отредактировано: 10.12.2017