Хридая Грантхи

Хридая Грантхи

Жить — это сжигать себя и, все-таки, не сгореть.
Ф.Ницше

Вы когда-нибудь видели шторм в океане? Настоящий осенний шторм, когда лиловые тучи образуют гигантскую всепоглощающую воронку над буреющим, зеленеющим и чернеющим водным пространством. Вы когда-нибудь видели, как одиноко стоящий на уступе маяк, к которому бежит робкая, узкая каменная дорожка, пропадает в разбивающихся о его мшистые каменные стены вспененные волны. В шторм все кажется меньше и несущественнее, жизнь человека превращается в крохотную точку на карте всех жизней планеты Земля, и сознание твое расширяется до бешеных размеров, пытаясь влиться в ритм мощной, вездесущей стихии.

Гайя откинул в сторону лопату, которой он уже минут пятнадцать подкидывал в топку дрова и вытер потный, покрытый плотным слоем сажи и пепла лоб тыльной стороной не менее грязной ладони. В мыслях его играла нежная и в то же время глубокая, как колодец, музыка Моцарта, и под нее изящные женские ножки вспархивали над сценой и снова опускались, но лишь для того, чтобы в очередной раз оторваться от земли. Ах, Кай, в твоих мыслях не должен витать образ столь одухотворенный, не наполненный духотой прибрежного знойного дня, матерными выкриками товарищей-матросов и запаха дешевого табака и не менее дешевой выпивки. Но образ ЕЕ поселился в его голове, как будто бы нарочно, и чтобы они ни делал, выкинуть эти нежные формы, эти плавные линии, этот робкий взгляд он не мог.

Что за досада! Он даже не знал тех слов, которые бы всецело и полностью описали ее ангельский мир. Неграмотный матрос с корабля «Сан-Атлантик», он бывал в таких отдаленных местах, о каких человек истинно верующий вспоминал бы не то что со страхом, но с ужасом и чувством, будто побывал в самой преисподней. Гайя Кай вспоминал о них с улыбкой: перестрелки, рукопашные, шторма, разлагающиеся от проказы деревни, да что там, города! Он прошел через это все, и перед ликом его, в памяти его, четким фрагментом несобранной картины отразилось вечно серо-синее, сиреневое, голубое небо.

Он был поглощен небом. Как и был поглощен ею. И сегодня, (как и три месяца до этого) он разбивал широкой лопатой гору угля, чтобы заработать необходимые сорок долларов на приличный костюм и билет на балет, в котором порхала его неземная богиня – прима-балерина Сан-Францисского Балета.

Кай отмахнулся от назойливой мошкары, прилипавшей к потному, соленому телу. Бросив инструменты как есть, он вышел на воздух, и воздух казался ему свежим и чистым, хоть на улице и парило в 35 градусов по Цельсию. Получив свое дневное жалованье и положив его под стопку книг в крохотной комнатушке своей съемной квартиры на последнем этаже местной забегаловки, он со всех ног кинулся к береговой кромке, чтобы целиком и полностью погрузиться в бушующие океанские воды, которые смоют грязь и усталость и подарят тихую подбадривающую свободу.

Океан… проваливался внутрь, он утаскивал за собой под землю, в мир духов, на другую сторону луны, да назовите, как хотите! Океан был владыкой мира – владыкой статным, беспощадным и бесстрастным. И мольбы о нем и мольбы ему, и хвалебные гимны –все было ему нипочем в бурлящей пене ледяных волн.
Кай погрузился в него с головой, будто бы желал утонуть, но нет же, нет! Он горел каждый раз, попадая под толщу вод. О, небеса! Что за чувство неограниченной свободы жизни. Он не мог дышать под водой, но тело его будто бы обрастало прозрачными жабрами, через которые смуглая, обветрившаяся на палящем солнце кожа поглощала даруемый океаном живительный нектар, что зажигал кровь в его венах, будто бы не кровь то была, а начиненная порохом смесь. Вдох после долгого плавания под водой был похож на жизнь после смерти и прожитой жизни, новое рождение. А разбивающиеся о затылок волны напоминали о том, что эта жизнь скоротечна.

Смотритель маяка только неодобрительно цокнул, сплевывая табак, когда на узкий уступ перед высокой, никогда не меркнущей одноглазой башней выплыл широкоплечий матрос в рабочих штанах и промокшей до нитки тельняшке.

Кай только кинул ему лукавую улыбку и принял из сухих морщинистых рук кусочек заварного печенья.

- Одолжите шкатулку?

Обыденный вопрос для этих двоих. Смотритель не отрывается от своего неспешного выкуривания сигареты и только скашивает глаза в сторону невысокой дубовой двери.

Небо настолько голубое, что шторм предвидеть может лишь опытный матерый взгляд. Кай втягивает воздух носом, раздувая ноздри. Пахнет бурей, и звезды уже не видны, а мерное покачивание волн напоминает о скорой грозе. Гроза над океаном – личный маленький рай для Кая. Гроза – это музыка, это гром, это целый оркестр ангельских звуков, которые никогда не заглушают тонкое, эфемерное перешептывание механизмов в шкатулке.

Шаг, шаг, поворот, - пока можно было танцевать только под шуршащий мягкими волнами прибой. Вдох, выдох, вдох, ребра расширяются, впуская меж себя больше воздуха, грудная клетка вздымается, словно бы трепещущая перед землетрясением почва. Падение на холодные неотёсанные скалы, и ах! лицо освещает яркий луч прожектора с маяка. Ветер, летящий с востока, развевает чуть отросшие черные, как копоть волосы, духоту сменяет наполненный брызгами океана бриз.
Вытянуться как струна, так тонко, чтобы каждая мышца тела натянулась и сплелась с другой, и снова упасть, небритой щекой касаясь мертвенно холодного камня. 

Брызги, опоясывающие утес, на котором стоит маяк. Напряженная спина выгибается под прикосновением океанской пены к разгорячённой коже. Шкатулка гармонирует с музыкой природы, замедляя все более и более нарастающий темп шторма.

Первая крупная волна бьется о скалу, а чувство, будто бы она бьет меж лопаток, резко сводя их вместе и раскрывая сердечную чакру так, что свет из нее, вырвавшийся на свободу, сияет ярче маячного.

В Индии ее зовут Хридая Грандхи- сердечный узел, сердце, место, где сокрыты любовь, сострадание и страсть. Место, где разгорается вечный огонь вечной души в недрах крошечного человеческого тельца.

Прыжок назад, вздымая к небу вытянутые ввысь стопы. Стопами он ловит капли моря, губами – капли дождя. Тело охватывает приятная легкая дрожь, похожая на экстаз. Проносящиеся мимо его тела чайки еле слышно кричат «Кай. Кай». А лиловое небо приобретает бурый оттенок, и в погружающемся в ночь океане разрывается первая бронзовая молния. Треск наполняет его уши и проникает глубоко внутрь барабанных перепонок, врезается в голову, раскосые черные глаза открываются сами собой и внимательный, чуткий взгляд сканирует освобождающуюся от оков стихию.

Кай готов поклясться, что вкус соленого океана – лучший в его жизни. Проведя в океане всю свою сознательную жизнь и переступив черту в двадцать лет, он будто бы слился с этой гигантской птицей морей. Матросы на корабле всегда поражались феноменальной гибкости паренька. 

Гайя никто не учил танцевать, это было врожденное, а может приобретенное, с морем. Шкатулка служила лишь жалким подспорьем, музыка всегда лилась внутри него.

Однажды, танцуя на каком-то местном фестивале в порту Цейлона, Кай был пойман пожилым жилистым индусом. Внимательно смотря ему в глаза, мужчина ткнул узловатым пальцем в грудь Кая и несколько раз повторил: «Хрдая Грантхи». На удивленный взгляд юнца старик только захохотал, похлопал того по плечу и скрылся в толпе. С тех пор каждый свой танец Кай мысленно называл Хридая Грантхи, ни на грамм не понимая, что несет в себе слово на иностранном языке, вернее даже не танец, а состояние в танце. Похожее на страсть, похожее на финальный аккорд слияния.

Сколько раз человек можно прокрутиться вокруг своей оси в растоптанных моряцких ботах? Прокрутиться изящно, расширив грудную клетку и взметнув руки, покрытые грубыми мозолями и ожогами, к небу. Гром упал не землю, расшибившись о буйную изумрудную поверхность волн. С ним упал и Кай, снова, он чувствовал корни, идущие от земли и чувствовал крылья, уносящиеся в небеса, он знал, что он – человек – существо удерживаемые корнями на земле и крыльями стремящееся в небеса.

Иногда с его красиво очерченных пухлых губ срывались стоны – это его внутренняя музыка вырывалась наружу, оплетаемая грозовыми облаками, разрядами молний и проливным дождем шторма на океане побережья Сан-Франциско.

Сигнальные огни на маяке едва было различить из-за налетевшего тумана и многометровых волн, разбивающихся о стены маяка. Стянув с себя мокрую одежду и завернувшись в щедро предложенный угрюмым смотрителем плед, Кай мирно попивал теплый чай с малиной (за который он исправно оставлял двадцать центов), и музицировал пальцами по дубовому столу под звук расщепляющихся волн.

- Вы не верите в меня, - без доли печали констатировал факт матрос, грея тонкие, местами шрамированные, мозолистые пальцы о толстое стекло стакана с чаем.

- Я реалист, - все также угрюмо отозвался смотритель, - тебе отказали уже во всех возможных балетных труппах.

Каю нечего было возразить, поэтому оставшийся чай они допивали в тишине, если ночной шторм можно было считать тишиной.

С Бэллой Кай познакомился четыре года назад, на премьере «Лебединого Озера», куда попал вместе со своим единственным обеспеченным другом, которого удачно спас от ограбления в темном переулке. Миниатюрная русоволосая американка финского происхождения с очаровывающей улыбкой и тонкой сеткой шрамов на коленях. Бэлла попала в автокатастрофу, когда она была еще малышкой, и врачи с прискорбием сообщили ей, что ходить она вряд ли сможет, однако вопреки всему она не только научилась ходить заново, но и стала блистательной примой величайшего балета Америки. 

Кай был в замешательстве, когда холеный друг после знаменательного представления потащил его за сцену, представляя ангельские существо своей сестрой.

- Бэлла! Бэлла! Погляди, кого я привел! – щеки его разрумянились от волнения, - О боги! Это мой спаситель, да если бы и не он валяться мне в земле, ограбленным и униженным!

Бэлла оторвала свой взгляд от развязывания выглаженных розовых лент на пуантах. Тонкие пальчики ловко расправлялись с кремового цвета пунатами, оголяя покрытые синяками и ссадинами ноги. На пальцах запеклась кровь от свежих ран, а ногти посинели. Бэлла подняла голову и робко улыбнулась, протягивая холодную ладонь.

- Бэлла. Приятно встретить Вас, Кай. Брат много рассказывал о том дне.

Подобное признание и отсутствие необходимости в самопредставлении смутило его еще больше, и на смуглых щеках дымкой проступил румянец.

- Вы чудно танцуете, - тихим низким голосом возвестил матрос.

Бэлла захохотала, наполняя высокие своды балетного театра переливистым задорным смехом.

- Благодарю за комплимент, - отозвалась она наконец, пытаясь поймать тяжелый взгляд темно-карих глаз.

- Ее мастерства хватит на десятерых! – восхищенно размахивая руками, произнес брат. – Да она даже тебя, неотесанного матроса, сможет научить танцевать! Так ведь, Бэлла?!

Балерина не ответила, только пытливее стала всматриваться в смуглое лицо и пухлые, потрескавшиеся от жары губы. Кай понравился ей.

Она стала для него живым воплощением божества, а время, проведенное с ней, было незабываемым ценных подарком Небес. Иногда, в порыве страсти, а весь он и характер его была сплошная страсть, начинал спорить с ней о жизни и мироздании.

Он, посвятивший свою жизнь лишь танцам и самообразованию, проникся идеями Спенсера и Ницше. В попытках обладать тем знанием, что было доступно его златокрылой богине балета, он ночами проводил у старого маяка, оттачивая свое слышанье мира, тренируя гибкие мышцы, раскрывая сердце самой сути танца. Он читал. Читал много, рассматривая жизни великих актеров и балерунов, он читал литературу, поэзию, историю, философию. И читал он с таким рвением и с таким желанием, что даже бы сам дьявол отступил бы перед его упорством. Нежная влюбленность, поселившаяся в его сердце к этой хрупкой юной женщине, была так томительная, что он без раздумий нырнул в океан неизвестности, желая вынырнуть на берегу ее возвышенного мира аристократов, чтобы только говорить с ней на одном языке и передавать чувства через призму его содрогающегося от внутренней музыки тела.

***

- Бэлла! – отец строго подозвал к себе дочь, постукивая пальцами по деревянному поручню кресла, - в воскресенье у нас званый ужин, я приглашу ребятишек твоего возраста, пообщайся с ними.

Бэлла скорчила недовольное личико, от недавно мерцающего на ее лице вдохновенного выражения не осталось и следа.

- Я хотела прогуляться по берегу океана с Каем… - несмело возразила она, перечить отцу юная балерина никогда не смела.

Мужчина насупил брови, поднимая на дочь тяжелый взгляд.

- Бэлла, ты ведь понимаешь, что этот матросишка тебе не пара, ты ведь-

- Папа! – горячо возразила Бэлла, прижимая руки к груди в чистосердечном жесте, - разве ты не видишь какие мы разные! Я всего лишь занимаюсь его обучением. О, папа! Как же это приятно быть чьим-то учителем. 

Отец только хмыкнул, надевая очки, чтобы просмотреть новости Сан-Франциского «Вестника».

***

- Не бойся, - на губах у Кая играла задумчивая улыбка, - волны тебя не обидят. 
Он подхватил девушку на руки, перенеся через затопленный участок уходящей в океан дорожки, и усадил на прилегающий к маяку валун.

- Разве не будет грозы? Тучи сгущаются… - Бэлла взволнованно окинула взглядом наливающийся свинцом горизонт.

Кай обернулся, чтобы шагнуть ближе к холодному камню и прильнуть к нему всем телом, обхватывая холодные запястья балерины сильными руками и заглядывая ей в глаза.

- Бэлла, - в такие мгновения глаза у него становились проникновенно теплыми. 
Холодный ветер, дувший с Атлантики наполнял брызгами его свободную выцветшую белоснежную рубашку, оголяя красивые чувственные ключицы; танцевальные брюки под напором летевших со всех сторон капель моря промокли и плотно облегали сильные, стройные ноги. – Бэлла, я хочу, чтобы ты посмотрела на это, - он взял ее руку, чтобы приложить к своему горячему, быстро бьющемуся сердцу, - Хридая Грантхи, я танцую для тебя.

Бэлла задрожала, ощущая всем телом жар его тела, запах мужчины, пронизывающий взгляд и чуть влажные сильные пальцы, крепко прижимающие ее ладонь к своей груди. Кай не нравился ей, о нет! Ей нравились красивые, галантные мужчины в белых костюмах и широкополых шляпах, которые смиренно улыбаются и предлагают прогуляться вечером под руку по набережной. Кай был горячий, дикий, настоящий зверь в человеческом теле, он окружил себя рамками приличия ее общества, но его первозданная натура все равно прорывалась сквозь эти оковы и тогда на нее обрушивался целый водопад неудержимого мужского естества.

Imany don’t be so shy (work in progress)

Кай вложил шкатулку в холодные руки балерины и указательным пальцем небрежно раскрыл крышку, с характерным звуком разрывающейся ткани сверкнула серебряная молния. Бэлла вскрикнула, но шкатулку из рук не выпустила, как завороженная наблюдая за отдаляющимся мужчиной.

Широкая его спина, облаченная в белую, намокшую от гремящих и перекатывающих волн рубашку, отражала вспыхивающие на неспокойном горизонте молнии. Свет маяка горел непрерывно, кладя теплый свет и теплые тени на смуглое лицо Кая, который, прикрыв глаза, словно бы сливался с океаном. Его пальцы перебирали невидимые клавиши, шкатулка играла душевную, оголяющую душу мелодию. Небо темнело быстро, по этапам погружаясь в черноту ночной бури. Светлячки, словно бы заблудившись, залетели в этот ошибочно принимаемый за Пандемониум кусочек рая, они светились яркими звездами в бушующей ночи.

Бэлла забывала, как дышать, потому что Кай, окруженный взмывающими в ласково разверзнувшееся небо волнами, окутанный сетью ярко-рыжего света маячного фонаря, облаченный в намокшую одежду, что не скрывала его мощную, точеную морем фигуру, начал танцевать.

Нет, это не было похоже на балет. Балеруны в ее труппе никогда так не танцевали. Никто так никогда не танцевал.

Потому что музыка, тихо игравшая в шкатулке распространилась на весь горизонт, от кромки буро-фиолетовых туч до горящего огнями мокрого побережья Сан-Франциско, звуки веселья с которого были уже не слышны в снисходительном грохоте свободной стихии.

Как океан скинул оковы, сдерживающие его истинную сущность, саму суть его бытия, покрылся рваными лоскутами серого, бронзового, изумрудного, темно-ультрамаринового, разбавленными кружевом холодной белесой пены, так и высокий моряк с чувственными, потрескавшимися губами и взъерошенными, отросшими черными волосами, отринул глубинное значение слова - «путы», позволяя внутренней бездне, сидящим внутри него чертям вырваться наружу. С каждым движением руки, с каждым взмахом головы, с каждым прыжком все выше в небо, он становился единым с окружавшей его стихией.

Зажмуренные глаза, приоткрытые губы, наполненные соленой влагой игривого шторма, освещенное кричащими свободным воплем молниями, что раскрывали свои страждущие рты, поглощая своим нетерпением глубокие, плотные облака. Гром раздался именно в тот момент, когда Кай, раскинув руки так, будто они были огромными крыльями, совершив искусный поворот на вытянутой, как струна ноге, взлетел в страстные небеса, и ударившиеся о маяк волны скрестили свои шпаги на его обращенной к невидимому божеству голове.

Бэлла осознала, что дышит, когда по ее щекам начали течь теплые слезы невероятного восторга. Она не испытывала такого никогда. Ни когда танцевала сама, ни когда танцевал кто-то из именитых балерунов. 

Кая не было, был Бог. Океан. И страсть.

Кай упал на холодные камни маяка, как будто сбитая ветром птица. Его черные штаны, голые стопы, белая рубашка, которая боле не скрывала гибких сильных мышц, напряженные вены на шее. Он изгибался под эту нежную, томную музыку в озере океанских брызг, в котором отражались фиолетово-серебряные молнии, его тело кричало, как раненая чайка, сносимая потоком бурлящей воды в открытую бездну.

Шторм набирал обороты, и волны уже выходили из берегов, перекатываясь через высокий скалистый берег. Бэлла ощутила острые языки ледяного океана на своих лодыжках, когда Кай сделал несколько медленных, но чувственных движений и опустился перед ней на колени. Он медленно поднимал глаза. Темные. Глубокие. Не человеческие.

- Бэлла, - голос хриплый, низкий, словно не Кай это был, а Властитель Вод.
В ужасающе черных глазах читался животный голод растрескавшейся страсти, наполнявшей его вены. Мокрые, горячие руки проскользили по тонкой талии, Кай прильнул всем телом к не сопротивляющейся балерине, обхватил ее подрагивающими от восторга руками. 

От Кая пахло тиной, солью и электричеством. Бэлла не знала, как пахнет электричество, но этот запах воздуха после грозы опьянял ее. Волевые губы, жаркие, сухие и настойчивые впились в ее, сильный язык проник внутрь, целуя так, как Бэлла никогда не целовалась, погружая ее ослабевшее тельце в пучину оглушительной неистовости. В груди ее трепетала онемевшая от происходящего птичка, грозясь вырваться наружу, а раненая чайка Кая пела песню страсти океану. 

Были ли рай и ад, была ли жизнь и смерть, была ли сама Бэлла в том моменте, где она была? Ядовитые волны неизведанного чувства полностью затопили ее самообладание и ее разум, она готова была раствориться в Кае без остатка и ни малейшая доля рассудительности не пробудилась в ней, когда матрос стянул с ее плеч мокрое платье, оголяя грудь.

Бэлла чувствовала себя древнегреческой богиней, приносившей себя в дань Зевсу. Грозный пучок молний не прекращал водить ее по своему лабиринту неизведанного. Кай отпрянул неожиданно, сжимая подбородок балерины и смотря взглядом полным сожаления в ее прекрасные глаза.

- Шторм крепчает, идем,- шепнул он ей, подхватывая на руки, словно пушинку.
Постели на вершине маяка не было, ровно как и не было ничего, напоминающего роскошь и комфорт. Но в крохотной комнатке с маленьким окном было до невозможного уютно. Яркий прожектор маяка освещал часть комнатушки с обветшавшей, потрепанной мебелью: старым деревянным комодом, широким креслом и небольшим диваном, покрытым свежей, белой простыней. Стены были угрюмо-серые, сырые, но в комнате все же витал аромат тепла и простого счастья.
Бэлла знала, что отдав себя этому мужчине, она отдавала Богиню в руки Божества. Кай жаждал ее всю, любил ее всю, готов был превозносить каждый миллиметр ее тленного тела - и она знала это слишком хорошо. 

Стоя у окна и наблюдая за тем, как черно-синие море треплет своими иллюзорными, бледными брызгами стены маяка, Бэлла не могла не замечать, как Кай стягивает со своего тела мокрую одежду, от него веяло жаром, который преодолевал расстояние в тридцать сантиметров от него до нее и впитывался в ее продрогшую кожу.

Бэлла не сомневалась, а вот аристократка в ней с ужасом понимала, что отдай она свое целомудрие этому нищему, ничего не имеющему за душой матросу, кто же возьмет ее потом такую замуж. Но где-то на подсознательном уровне она была уверена, что Кай - это вспышка в ее жизни, это вулкан, который взрывается лишь раз, она знала, что он - ее первая и последняя жажда. Юная балерина никогда не была ясновидящей, но она с грустью осознавала: два мира, схлестнувшиеся в одной точке, в итоге родят лишь взрыв, в котором суждено будет погибнуть каждому из них. Бэлла хотела втянуть в свой мир Кая, но тот, впитывая как губка молоко самое важное, умное, изощренное из высокого мира аристократов, продолжал оставаться жарким и страждущим признания матросом. По его венам текла соленая океанская пена. Бэлла прильнула губами к широкой венке на его запястье, кусая, чтобы попробовать - на языке ее остался несмываемый вкус морской соли.

Бэлла никогда не знала мужчину, но была дерзкая до открытий, и стоящий позади нее обнаженный мужчина казался прекрасным началом ее исследовательского пути. Бэлла трепетала изнутри и снаружи, ей неведом был способ сдерживания томившейся в груди орлицы. Многие звали сие чувство любовью, но Бэлла не знала, где грань у любви, та грань, что перетекает в обожающую зависимую похоть. Она не знала, что испытала во время танца Кая, все ее нервные окончания побелели изнутри от того электрического магнетизма, что он излучал.

В комнате было темно и тепло, а бурные океанские кони продолжали свой неистовый бег, создавая убаюкивающую мелодию нежной страстности.
Кай откинул несколько прядей с белоснежной шеи балерины, мягко поглаживая место, где только что лежали ее кремового цвета кудри. Поцелуй пришелся чуть выше плеча. Его губы бесслышно, но ясно вещали: "Люблю", "Почитаю", "Боготворю". Бэлла передернула плечами, разворачиваясь, чтобы окинуть взглядом нагую мужскую фигуру.

Она никогда не видела обнаженных мужчин, вид сего подтянутого, загорелого, развитого тела с мощной грудной клеткой, красивыми бедрами, стройными сильными ногами вызывал у нее жажду. Будто она была в пустыне, а Кай - крохотным оазисом воды в безбрежных песках огня.

Кай снова оголил ее плечо, наслаждаясь видом подсвеченной фонарным светом кожи, и улыбнулся. Бэлла смутилась, заглядывая в беспросветные черные глаза, которые говорили о том, что весь он - пожелание ей счастья.

- Кай,- пугаясь своего голоса. Она впервые назвала его по имени так требовательно, желающе.

Матрос улыбнулся, прищуривая глаза, чтобы тыльной стороной руки прогладить нежную кожу шеи до самой ключичной выемки.

- Мои пальцы покрыты мозолями, - низко прошептал он, - я пораню твою прелестную кожу.

Большие руки, как бы в доказательство его слов, развернулись ладонями, открывая взору Бэллы шрамы, порезы и мозоли, этими же руками через ткань платья он обхватил небольшую грудь. Бэлла вздрогнула, воздух застрял в ее горле, в животе поднялась волна тепла, а глаза сиюминутно встретились с его - такими знающими и темными. Кай был робким, неуклюжим пареньком, но Зевс перед ней - всеведающим божеством. 

Бэлла перехватила его руки и несмело потянулась за поцелуем, получая свою дозу сильнодействующего эйфорического вещества. Каю пришлось притянуть ее ближе. Она чувствовала его вздувшиеся на животе вены и бьющееся в груди сердце. Кай был горячим, и Бэлла мечтала прильнуть к нему обнаженным телом.

Поцелуй гармонировал с грозовыми выстрелами, с каждым новым взрывом юная балерина приоткрывала губы, впуская в свои легкие воздух и выпуская наружу крошечный томный стон, и снова уходила в пучину Кая, который медленно стягивал с нее платье.

- Бэлла на итальянском значит прекрасная, - прошептал он ей в ухо, подхватывая под бедра и, наконец, позволяя полностью ощутить свое тело.

Бэлла была ошеломлена. Она не могла справиться с волной накатившей на нее удушающей свободы. Она никогда так сильно не любила море, ей хотелось, чтобы море заполнило каждую ее часть, погрузилось в нее без остатка, разрушило ее внутренние границы.

Кай оставил горячий поцелуй за ее ушком, опуская Бэллу на чистый, приятно пахнущий диван. В блеклом свете прожектора они едва видели друг друга. Губы Кая сомкнулись на белом животе, вызывая бурю эмоций, вырывающихся у Бэллы через край ее хорошенького ротика.

Кай проник в глубины самого ее существа, заставляя желать лишь себя, думать лишь о себе. Может быть он и был безвестным матросом, но сейчас для Бэллы не было Бога выше того, что погружал в нее свою горячую тяжелую плоть, заполняя одновременно и раздирающей болью и неслыханным блаженством. Белоснежное покрывало дивана покрылось кровавыми каплями. Бэлла чувствовала, как о стены маяка ударяются волны, как разбивается вода о цельные куски камня, а может быть это был Кай, который целовал ее в губы и придерживал за поясницу, в то время, как в наполненной запахами сливающихся в танце тел воздухе играла мелодия их ласкающих слух стонов.

Для Кая - это было вознесением на Олимп, для Бэллы - низвержением в рокочущий Ад. Бэлла остро ощущала себя наполненной и окруженной мужчиной, его запахом, его волей, его нежностью и его любовью. Кай молчал, только дарил трепетные поцелуи, в то время, как его бедра быстро и резко вжимались в ее, глубоко скользя внутри и заставляя ее желать большего, еще большего. Разве же нельзя двум людям стать едиными? А есть ли люди? А есть ли сама Бэлла? Ей было бы трудно сейчас осознать свои границы, она знала, то Кай есть везде: вокруг, снаружи, внутри, под и над ней. И она могла лишь догадываться, что Бэлла — человек, и что она - действительно существует.

Голос у Кая был красивым, низким, рваным. Он не молчал и не сдерживался, сминая свои стоны губами под треск разрывающихся молний. Кай делил эти стоны с ней, опуская их прямо на ее язык, а может быть глубже. 

Бэлла видела Нептун и Юпитер, и Большую Медведицу, а Кай все еще был напряжен, как достигнувший высшей ноты орган, он грубо и в тоже время изящно перекатывал Бэллу то на спину, то на грудь, то сажал себе на бедра, щекоча ее твердые сосочки влажными жесткими волосами, спадавшими ему на покрытый потом лоб.

Бэлла снова видела космосы, обхватывая сильные мужские плечи слабыми пальцами, и сухими губами рассказывая историю своих звезд Каю. Он крепко сжал ее тонкую талию, поднимая чуть выше узкие девичьи бедра и рассказал Бэлле свою, тяжело дыша и жмурясь.

- Я люблю тебя, Кай, - насколько возможно горячо призналась балерина, щурясь и улыбаясь своему первому мужчине.

Кай промолчал, целуя Бэллу в лоб. Гроза над океаном стихала. Бэлла по-прежнему прижималась к Каю всем телом. Она была наполнена морем. Море плескалось внутри нее. И Кай все понимал, мягко целуя уставшее лицо.

День кончился, а Бэлла так и сидела в своей комнате, вглядываясь вдаль, слушая плачущий шторм. Она была окоченевшая, онемевшая, застывшая. Даже когда глаза Кая приобрели его обычный шоколадно-ореховый цвет, даже когда кромка берега осталась далеко за пределами ее видения, даже когда она осталась одна, она не смогла забыть увиденного ею Зевса.

Маленькая балерина открыла в себе призму женственности, и Кай был ее властителем. И все же, думалось ей, кто возьмет меня замуж после? Мысль о замужестве с Каем даже не посещала ее хорошенькую головку. Возможно Максимиллиан Макмиллан, он богат успешен, недурен собой? Надобно бы намекнуть его родителям... Бэлла заснула с мыслями о свадьбе.

***
Неделю спустя

- Стиль неплохой, но не наш вариант, мы можем предложить вам роль... дерева например, - выдал усатый джентльмен, подергивая этот самый ус свободной от писанины рукой.

- И какой гонорар? 

- Пятьдесят центов за час представления.

- Я согласен.

Так Кай стал деревом.

Два месяца поисков работы и жизни впроголодь спустя

- Это не балет, ужасно! Просто отвратительно! Но ... вы можете сыграть роль официанта, - женоподобный мужчинка среднего возраста с узкими глазами и шрамом на щеке окинул Кая любопытствующим взором.

- Сколько оплата?

- Доллар за концерт.

- Я согласен.

Так Кай стал официантом.

Полгода косых взглядов Бэллы, ее пожеланий утроиться «хоть кем-то», тренировок по ночам, работы в прачечной на полставки, разочарований возлюбленной и ее уверенности, что из Кая не выйдет ничего дельного спустя. Кай просил дать ему год: « Дай мне год, и я стану известным на всю Америку танцором. Просто подожди еще год. Я уверен в себе, я смогу, Бэлла!» Она качала головой и уходила. Кай не ел пятую неделю. Его щеки впали. Все деньги уходили на письма, что он рассылал в разные театры и балеты Америки. Письма возвращались обратно, Бэллу он не видел.

- Молодой человек! - доказывал пухлый управляющий, тыча пальцем в вывеску бара, - у нас приличное заведение, у нас не танцуют всякие мальчишки с улицы!

- Но вы даже не посмотрели, как я танцую! - пораженный таким несправедливым отношением, горячо вскрикнул Кай.

- У вас нет диплома, а это - единственный показатель вашего мастерства, вернее его отсутствия, - мужчина повысил голос и начал судорожно кашлять, похлопывая себя по груди.

- Я вам станцую, - настоял Кай, - я заплачу двадцать баксов, если мои танцы хуже, чем у вашего главного танцора!

Чувствуя близкий заработок, пухляк распрямился, гордо выпятил свой живот вперед и приказал оркестру заиграть «что-то из повседневного». После танца Кая мужчина вытер накапавшую на воротничок слюну, похлопал матроса по плечу, и сказал, что двадцать долларов тот может оставить себе и танцевать в баре по субботам с семи до восьми за пятьдесят долларов в час. Для Кая, который почти отчаялся заработать танцами, это стало открытием, откровением, божественной благостью.

Он выкупил свой выходной костюм из ломбарда, добежал до белого дома на углу Мэйбл Стрит, чтобы подхватить на руки едва ли вышедшую во двор Бэллу.

- Они меня приняли! С семи до восьми, в баре на пристани. Пятьдесят долларов за час! Я могу не уходить в плаванье, я могу провести это лето с тобой, с тобой, Бэлла! - он кружил ее в саду, под яблоневыми деревьями, от него пахло сигаретами, потом и морем. Бэлла не любила Кая, Кай любил Бэллу. 

- Ты придешь на мой балет? - пряча что-то за спиной спросила она, игриво поправляя светлые локоны, - у меня премьера Щелкунчика и... - она загадочно улыбнулась, - бесплатный билет для тебя!

Губы Кая сделались буквой "о", и сам он весь выражал восторг, смятение, удивление, страх, одухотворение, счастье.

- Конечно! Конечно, дорогая Бэлла, мой танцующий ангел, конечно, я приду!

Кай видел Бэллу в свадебном платье, его женой, его вечной богиней. 

В окно за этим наблюдал доктор Фрэй, отец Бэллы. Решение в его практичном видавшем виды мозгу созрело мгновенно.

Спустя недели была объявлена помолвка Бэллы Фрэй и Макса Макмиллана. Бэлла была счастлива, что Макмилланы приняли ее предложение. Она мечтала о замужестве. Кай познал все грани ада. 

Как же так?! Как же так?! Ведь Бэлла любит его, а он любит Бэллу, но... почему она соглашается на брак?

- Мне нужно заставить ее поменять решение! - восклицал он, находясь в простенькой комнатушке смотрителя маяка, - мне нужно тронуть ее сердце!

- Станцуй для нее на главной площади, - неожиданно подал голос вечно угрюмый и вечно молчащий матрос, - у меня есть знакомые в полиции, они помогут организовать.

- Вы... серьезно? - Кай даже отошел от окна, забыв и о своем плохом настроении и о том, что из бара за пятьдесят долларов его выгнали после того, как он подрался с особо наглыми посетителями, которые оказались репортерами. Новости об этом с его фотографией были напечатаны в ближайшем выпуске Сан-Францисского вестника и молва беспрестанно трепала о дрянном, невоспитанном третьем классе и, в особенности, о дерзком нищеброде с моря.

Старый моряк хмыкнул, залил в себя остатки цейлонского чая, буркнул что-то неясно и принялся писать письмо ровным, четким почерком.

- Отнесешь его в местную полицию, скажешь, что от меня. Завтра, после премьеры балета, станцуй на площади. Танцуешь ты, как дышишь, - смотритель впервые улыбнулся, по-отечески похлопал парня по плечу,- я всегда верил в тебя, Кай. Пришло время показать себя, мой мальчик.

И в этот момент для видавшего виды матроса Гайя Кая старый, сухой, морщинистый смотритель, с которым он был знаком больше десяти лет, вмиг стал добрым колдуном, который скинул свою темную мантию, а под ней развевалось блестящее ангельское одеяние. Старый смотритель внес свою лепту. 

Кай договорился в полиции, за пару долларов и обещанную известность он нанял факиров, за новый выходной костюм - сценическую одежду, драгоценную шкатулку он променял на оркестр из двух человек.

Отсидев наискучнейшую премьеру Щелкунчика и обсудив со своими партнерами в партере, что нынешние танцоры абсолютно «не горят», лишь выполняя набор заученных движений, Кай вышел из зала. На ум лезли цитаты из Спенсера и перед глазами отлично складывалась теория мироздания Ницше. Кай все более и более разочаровывался тем прекрасным, возвышенным миром, который окружал его юную балерину.

- Ты спешишь? - он поймал ее уже у выхода.

- Кай, ты танцевал в том гадком заведении, в который ходят лишь за развратом, да еще и подрался? - строго спросила его она, - Я думала об этом все выступление! О, Кай! Об этом весь город гудит! Ты - позор, позор, так они говорят. Что будет если все узнают о нас с тобой, что я ... что ты..., - в ужасе залепетала она.

- Бэлла, - он улыбнулся своей мягкой, уверенной улыбкой, - это всего лишь способ заработать деньги.

- Они говорят, что я общаюсь с человеком третьего сорта, они говорят, что я падшая женщина. О Боги, что подумает отец!

- Бэлла, какая разница, что они говорят! Ты знаешь правду и это главное! - Кай насупил брови, сдвигая их к переносице, - Бэлла, ты же любишь меня! А я тебя.
Кай был наивен.

- Кай, милый, прости, я бы не хотела, чтобы нас видели вместе какое-то время, пока все не уляжется. Я по-прежнему люблю тебя, дорогой, твоя неудача меня расстроила, а статьи в газетах напугали, но... Ах осторожно, кто-то идет! Нас не должны увидеть вместе!

И Бэлла скоро убежала, оглядываясь по сторонам. На выходе ее ожидал брат. Боясь слухов, Бэлла подстраховалась и привела его сюда, чтобы в случае неудачного разговора брат мог помочь ей выпутаться из ситуации.

Кай стоял в тени театральной арки, почти физически чувствуя, как по его голове стекают помои. Понятно, значит не видели вместе какое-то время. Хорошо. Хорошо, Бэлла. Значит такова была цена твоей любви. Боль гложила Кая, словно бы голодная собака, ему было так больно, что даже кожа его пропиталась этим горьким вкусом. Бэлла говорила, что любит, Бэлла открыла свое тело и вознесла его на Олимп. Из пучины его боли рождался Зевс.

Он был решителен, он был растерзан, он был целеустремлен. Хридая Грантхи - твердил он себе, сбрасывая костюм, под которым не было ничего кроме черных танцевальных штанов и широкого персидского пояса. Хридая Грантхи - прячась в тени оживленной улицы, ожидая пока жандармы очистят ее сердцевину от народа. Хридая Грантхи - он не боялся молвы толпы, он боялся разочароваться в том, что боготворил и теперь, смотря на удаляющуюся спинку его вознесенной на пьедестал им самим же балериной, он был безбожником. Кай хотел выпустить зверя на эту напыщенную толпу богатых людишек, что мерили мир понятиями и слухами, что никогда не выходили за рамки норм и приличий. Кай грезил о их мире, но увы, попав в него, войдя в круг общения Бэллы, познакомившись с ее отцом, ее матерью, ее друзьями, он жестоко разочаровался в нем. Кай был свободен, его душа не знала тюрьмы приличий. Работа в грязном баре приносила ему пятьдесят долларов за вечер - столько он не зарабатывал нигде, даже на корабле, поэтому развратные посетители и реки алкоголя не смущали матроса, в своей жизни он видел много большее, нежели простой пьяный разврат. Для Бэллы же и ее мира это было чем-то настолько гнусным, что хуже, кажется , могла быть лишь смерть.
Кай усмехнулся кривой ухмылкой. В нем проснулся горький зверь. Лишенный боле своего божества он устремился вперед в полной темноте. Огни везде были выключены, а люди стояли вокруг главной площади Сан-Франциско, перешептываясь, не зная чего ожидать. 

Неожиданно, по периметру вспыхнули языки пламени, освещая медленно, хищно двигающуюся из-под сводов арки Балетного Театра мужчину. Стоящие вокруг люди ахнули, кто-то вскрикнул, Бэлла обернулась и с любопытством стала пробираться к ступенькам амфитеатра, чтобы получше рассмотреть тихую суматоху на площади.
Заиграла скрипка, плавно, тонко, как будто бы и не было в помине никакой скрипки, а звуки рождались непосредственно в ушах людей. Обнаженный Кай предстал застывшей толпе под звуки скрипки и арфы. Прильнувший к колонне со львом, он бросал на собравшихся темные, густые взгляды, пронизывая их своей горькой, как черный кофе холодностью.

В толпе шептались, мол, кто этот парень, разве известный артист из Арабии, а может индус, не бандит ли? Сердце Бэллы забилось чаще, она и забыла, что сказала несколько минут назад. Ее внутренняя Венера жаждала его внутреннего Зевса.

Кай танцевал, как ангел, лишившийся крыльев и оттого обезумевший. Все его жесты, его приоткрытые губы, зажмуренные глаза, так тонко отточенные движения, его босые стопы, ступающие на мрамор мостовой. Обнаженное гибкое тело. Кай был магом этой площади, он раскрывал свои темные крылья, покрывая всю площадь целиком, он взлетал в небеса, он падал, он кричал, он кружился в такт музыки, он был Дьяволом и Богом, он был пташкой небесной и гордым жеребцом, он был человеком, был нелюдем, был младенцем и смертью, был страхом, был победой. Он был всем, а Все было им.

Кай играл с огнем, размахивал факелами перед лицами ошеломленной публики, Кай смеялся открыто, совершая самые немыслимые балетные «па». Скорее, Кай смеялся безумно. Его тело выгибалось, пело, парило, люди охали в ужасе, что вот-вот и он разобьется. Каю было все равно. Он был чайкой, он был ветром. Он мечтал станцевать для Бэллы, мечтал стать известным для нее, мечтал выступать в самых известных театрах ради нее, мечтал сыграть с ней богатую свадьбу и жить в домике у моря, где бы они растили чудных белокурых детишек. В действительности лишь море понимало Кая и любило в ответ, поэтому он был чайкой, ведь связь чайки с морем неразрывна и глубока, а страсть меж ними вызывает молнии на буром небосклоне.

Кай разбил себе в кровь колени, так отчаянно он танцевал, Кай падал, сдирал кожу на лопатках, ударяясь о мостовую, вскакивал, раня ноги о камни, но боли он не ощущал, лишь эфйорию, лишь викторию собственной удачи. Он летел над главной площадью Сан-Франциско, и он знал, что его танцы - лучшее, что этот город когда-либо видел.

Хридая Грантхи развязался, его сердечный узел был свободен. Пройдя через раскрошенные мечты, надежды, пройдя через предательство любви, он наполнился бескрайней нежностью к океану и ключик был подобран. Сердечная чакра раскрылась, Кай ощущал связь с космосом, Кай был свободен. Сквозь танец, через танец... и загадочные, хитрые глаза того индуса снова появились перед его взором.
"Хрдая Грантхи", - беззубая улыбка, на которую Кай улыбнулся в ответ.

- Хридая Грантхи, - шепотом повторил он, спускаясь с небес на бренную землю.
Закончил он сидя на спине у бронзового льва, аккорды музыки затихли и прежде, чем публика разразилась оркестром рукоплесканий, по площади пробежала рябь от низкого, почти безразличного голоса Кая.

- Я - Гайя Кай, мой отец был моряком и погиб в море, моя мать умерла при родах, я вырос в трущобах Сан-Франциско. Я не умел ни читать, ни писать, я не ходил в школу. Все, что у меня было - мое тело, и телом я пользовался, как мог. Я был матросом и за свою жизнь видел столько, сколько некоторые не видят и за десять, я работал поваром на шхуне, я кидал уголь в топку кораблей, у меня было много женщин, но каждую я любил, как единственную. Я не стыжусь того, кто я есть. Я - это я. Но вот я, такой необразованный, чудной бедняк влюбился в саму приму-балерину Сан-Франциского балета, - его голос все повышался, - я полюбил ее так сильно, что ради встречи с ней был готов сутками кидать уголь в раскаленную печь, она стала моим богом, я боготворил ее так сильно, что выучился грамоте, письму, математике, освоил науки, разобрался в философии, изучил Ницше, я знаю все о балете, но балет - не мой стиль. Я - сын моря и танцую, как море, я - море. Я полюбил тебя так сильно, Бэлла, что танцевал в грязном баре перед тысячами проституток и старых, жаждущих моего тела мужчин и женщин, потому что я зарабатывал пятьдесят долларов за вечер и мог подольше оставаться подле тебя. Я так любил тебя, Бэлла! - закричал он, вскакивая на бронзового льва смуглыми стопами, - Но я для тебя лишь позор. И да простит меня Бог за все грехи мои... - он затих, а площадь наполнилась овациями. 

Бэлла стояла пораженная. Она действительно полюбила матроса Кая. Сейчас он был Зевсом Каем. Больше не тем робким вечно улыбчивым юношей, но познавшим суть бытия мужчиной. Это знание словно бы гром поразил ее. Она любила Кая. Она видела себя лишь его женой, лишь его единственной. Вмиг Бэлла осознала, что сердце ее наполнено густой, тягучей любовью к этому юноше.

Кай спрыгнул со льва. Его обступили агенты, предлагающие выгодные сотрудничества на тысячи долларов. Его хотел к себе каждый тот балет, который отказал ему годом раньше. Кай горько усмехался и давал согласия на все предложения. 

Какой в этом толк, если в его мире боле нет солнца. Какой в этом во всем толк? В его жизни? Для чего ему, Боже правый, жить?! И тут он осознал: только море понимало его, только океан всегда давал ему силу. Среди людей нет Бога. 
- Кай, мне так жаль, ты пойми: я выросла в таком мире, - лепетала Бэлла, семеня вслед за медленно уходящим мужчиной. Она казалась ему маленькой глупой девочкой, хотя всегда он видел в ней мудрую женщину. - Мы ведь все можем исправить, тем более ты скоро будет зарабатывать большие деньги, папе понравится это, ты в сотни раз лучше Макса, я правда люблю тебя! Ты такой молодец, Кай, я горжусь твоими успехами!

Кай остановился, чтобы мягко поцеловать Бэллу в лоб, откидывая пряди нежно-карамельных волос с ее ангельского личика.

- Ты правда любила меня как могла, моя меленькая балерина. Будь счастлива, Бэлла, - низким голосом возвестил он, улыбаясь одними глазами.

Бэлла провожала его спину.

Ту самую, что была чайкой тогда, у маяка.

Она так ничего и не поняла.

Ночью на море был шторм. Маяк разрушило прибойной волной. Благо старик был в тот день на суше, а за него работал невесть какой знакомый мальчик, фамилия его была Гайя. Мальчик отдался морю.

Есть такая легенда у жителей побережья Сан-Франциско. Говорят, будто в сильную грозу на месте разрушенного маяка играет нежная мелодия, а в волнах, сливаясь с ними и улыбаясь разверзающимся небесам, танцует сам Зевс, и свет маяка никогда не гаснет, освещая заблудшим кораблям путь. Но это всего лишь легенда, носимая светлячками.

«Хридая Грантхи» - кричат чайки над морем.

Каем зовется маяк.