Хромая Собака

Хромая Собака

Арина почти каждое утро выходила на прогулку по небольшому скверу, который находился совсем недалеко от её новой однокомнатной квартиры. Она прохаживалась по шелестящим, сухим, раскрашенным осенью листьям и с наслаждением вдыхала сладкий воздух бабьего лета.

– Последние тёплые деньки, – думала она, любуясь голубым небом с плавающими по нему пушистыми облаками, – как хорошо! Странно. Говорят, что одиночество это плохо и грустно. Одиночество разъедает нашу душу и делает её уязвимой перед болезнями, психическими расстройствами, негативными всплесками. Чушь! Сейчас я купаюсь в счастье. И это подарило мне одиночество. Глупые психологи! В каждую душу вам не влезть со своими догмами и правилами. Сколько израненных жизнью душ, столько и рецептов на излечение этих ран.

К скамейке, на которой сидела Арина, подковыляла бездомная старая собака. О том, что собака бездомная, говорил весь её вид. Она была грязной и хромала на переднюю лапу. Покров у собаки был гладкошёрстный, но сейчас она была просто грязношёрстная. С гладкой блестящей шёрсткой бывают только домашние собаки. А у этой бедняги светлая щетина местами чуть прикрывала длинные зарубцевавшиеся шрамы.

– Господи, тебя что, плёткой били? Сколько рубцов.

Собака, до этого смотревшая на неё в пол-оборота подошла ближе к Арине и села напротив. Она смотрела на женщину усталыми, потухшими глазами. Её обвисшая, с множеством сосков собачья грудь свисала прямо на землю. Собака была совсем небольшая, с симпатичной мордочкой и с седыми усами.

– Вот и ты отбилась от стаи? Одной тебе лучше? Спокойней? Вот и мне сейчас лучше. Зализываю свои рубцы на душе.

Арина достала из сумки только что купленные сосиски, оторвала одну от связки и положила перед собакой. Та не кинулась на угощение, а посмотрела на женщину так, словно хотела сказать ей: – Я же не для этого остановилась. Голод для меня не страшен, привыкла. Поговорить бы, понять друг друга.

– Понимаю, подруга. Я вот тоже так прожила больше сорока лет с мужем, а последние двадцать и поговорить с ним не о чем. Нет, он разговаривал со мной. Но исключительно на свои темы: политика, провались она пропадом, машины, как будто я в них что-то понимаю. Но, знаешь, слушала, вникала, даже помогала ему во всём, работая на нашей фирме. Но мои советы превращались в его решения. А знаешь, я не тщеславная, мне было всё равно. Главное - результат. Дело шло, меня на фирме уважали ребята, многие открыто говорили, что на мне половина дела лежит. А я отвечала: так половина. Всё равно в общую копилку. Но, понимаешь, со временем копилка как-то переросла из общей в мужнину. А как оба вышли на пенсию, так и вовсе он единолично стал управлять нашими финансами. Финансы ладно. Что там! Когда нет у тебя лишнего платья, когда одно дешёвенькое пальто носишь и весной, и зимой, и осенью на протяжении десяти лет, а на посыл купить новое слышишь в ответ: – Зачем? Тебе всё равно ходить некуда. Это обидно, но пережить можно, хотя и нельзя такое переживать. Но это, милая, я сейчас понимаю. А вот когда бьют садистки по сердцу подлыми словами…

Собака тихо тявкнула, словно отвечая: – Мне ли не понять.

Она опустилась на землю перед угощением, положив мордочку на лапы, и подняла глаза на Арину, всем видом показывая, что готова слушать её откровения дальше.

– Ты знаешь, за всю жизнь моя душа была так переполнена обидой на мужа, что казалось, ещё немного, и эта обида превратится в ненависть. А ненависть - это страшная штука. Для меня это понятие чуждо. Прощала всех и за всё. Всегда первой извинялась, даже если была права. Лишь бы был покой в семье. Но отношения становились хуже. Муж всё чаще стал относиться ко мне, как к посудомойке, кухарке, официантке.
– И чем это она занята целый день? – говорил он, – подумаешь, обед сварит, подумаешь, принесёт в комнату на подносе? Отрастила себе сидячее место, ходить больше надо…
Да и главное, ходить за ним. А я и ходила бы. В принципе, это я и придумала носить ему обед в его комнату. Для его удобства. Для удобства детей. Раньше обедали вместе. За столом вели беседы, дети что-то спрашивали, что-то рассказывали. Но как-то постепенно все эти разговоры, беседы стали раздражать мужа. Как же по телевизору «Новости»: – Тише, молчите, не слышно! Так постепенно муж отделился от меня, от детей, от семьи.

Потом я освободила комнату, перешла к детям спать на диван. Выдерживать его эгоизм и ночью уже не хватало сил. Муж этому был рад. Быстро обустроил комнату под себя, милостиво разрешив мне хранить кое-какие вещи в его шкафу. После очередных упрёков и оскорблений, разбитых чашек, бросаемых в меня, я решила развестись с ним. Ты не думай, битыми были только чашки, меня он не осмеливался трогать, хотя и делал угрожающие движения.

Собака подняла мордашку и опять тявкнула.

– Вот, вот. Мне и дети так же говорили, что не разведусь. Они к этому времени уже жили в своих семьях. Каждый звал к себе пожить, отдохнуть от деспота мужа. Но я не хочу переносить свои проблемы на их плечи. Достаточно того, что им пришлось видеть в детстве. Нет, ты не думай. Были и хорошие дни, годы. Но они терялись в общем количестве пережитого негатива. Поэтому я решила для себя детей не впутывать в свои отношения с мужем. Он отец, он делал для них всё, что мог и как мог, этого не отнять. Так что после очередных оскорблений и унижений, я не стала, как обычно, доказывать ему, что он не имеет права оскорблять меня. Я просто тихо сказала: – Если ты ещё раз оскорбишь меня…

– То что? То что? Разведёшься? Иди, разводись! Я видеть тебя не могу! Ты мне надоела до чертей! Напугала! Куда ты денешься? Кому ты нужна?

Тогда я почувствовала, что внутри у меня что-то упало. Провалилось. Наверное, это долготерпение подхватило уважение к мужу и потянуло его туда, вниз, откуда нет возврата. Почему-то мне даже стало легче после его этого выпада. Утром я, ничего не говоря, взяв нужные документы, пошла в суд и подала заявление на развод.

Конечно, видимых изменений между мной и мужем не произошло. Я всё так же вела домашнее хозяйство. Молча. Молчала я, молчал он. Дня через три-четыре мужу надоело вести беседы с телевизором и, найдя причину, он вошёл в мою комнату. Я не стала требовать от него извинений. Всё равно это было бесполезно. Я и не помнила, когда в последний раз муж говорил «прости». Со временем это стало выше его сил. Даже оскорбительно просить у меня прощения. Поэтому автоматически, после каждого его такого «налёта» виновной оставалась я. А была я виновата во всём: дети не так воспитаны, и чем она занималась, пока он работал? Ну и, как всегда, стандартный набор претензий, вплоть до того, что я разучилась готовить. Несколько раз он вычитывал рецепты варки овсяной кашки, которую я ему подаю на завтрак. Почему-то спустя почти сорок лет моя каша стала невкусной: то переваренной, то недоваренной, то не сладкой, а то нормальной, но что-то всё же не такая, как надо.