Хроники Каторги: Цой жив еще

ГЛАВА 8

Левитаторы — окольцованный легким металлом винт с локоть длиной и набалдашник в центре, — взмывали ввысь и терялись где-то в пузатых тучах, тяжелым грузом нависших над Пепелищем. Как штуковина могла что-то передавать и стабилизировать, искатель не представлял, но выпускал все три по команде ролла каждые несколько километров.

Из укрытой пеплом земли все чаше встречались торчащие культи сожженных деревьев, чьи коряги, будто в страхе дрожали от ветра, боясь, что тот унесет за собой последнее — их самих. Искателю не до них; он шел прямо к Обелиску, не думая, как справится в одиночку. Планов никогда прежде не строил, просто делал — и все.

Впереди, в шипящем копотью мареве, виднелся Баград — Дом, поглощенный Пожарищем. Зубчатые очертания подобны неряшливым мазкам, вымазанным на сером полотне грубой кистью. Отвалился кусок одной из архаичных башен, канул вниз и рассыпался прахом, пыхнув черной тучей; в этом вся Каторга: каждый день напоминает о бренности бытия, о том, что нельзя привязываться к внешней форме. Южнее линию горизонта рвали едва заметные чаши железных цветов.

Почва дышала теплом, а ветер нес с собой контрастную прохладу. Плотная масса черных туч набухала; давно не могла разродиться дождем. Раньше искателю хватило бы одного этого, чтобы уловить, к чему все идет, но, занятый мыслями, не услышал запаха Пепелища: веяло свежестью, как обычно бывало перед грозой, но грозы не было, — наступала буря.

Цой понял это слишком поздно, когда краткий порыв ветра пихнул его в бок. Потом еще — сильнее. И еще. Затравленно обратил взор к небесам, где в брюхе грозовой тучи зарождалась вращающаяся воронка.

Безмолвно сыпал проклятия, довернул Олю в ножнах до щелчка, скинул ранец, вытащил стяжку. Видя, как пепел на земле спиралью поднимался навстречу воронке, спешно заключил себя в кандалы, соединенные тросами на шее, поясе, руках и ногах. Ролл некстати пропищал, и Анна, продираясь сквозь помехи, тревожным голосом кричала о каком-то циклоне, а после лепет увяз в треске и шуме. Последнее, что смогла разобрать, было завывающим «Й-й-и-у-у-у-х-х-х».

Вдохнувший пыльцу Цой уже мчался прочь, унося ноги как можно дальше. Рот наполнился слюной. Желудок сжимался, а мышцы натягивались струной. Все вокруг размывало, кроме точки, с которой искатель не сводил глаз, веря, что там, впереди, ждет спасение.

Закаленные огнем ветки деревьев превращались в причудливо извивавшиеся расплывчатые кляксы, пытавшиеся дотянуться до искателя, точно щупальца неизвестного морского чудища. Он бежал, понимая, что все это только кажется, все это — выдумка одурманенного пыльцой дурума мозга. Или он наткнулся на нечто, еще не попавшее в Монструм? Мысли о неизвестном ускорили ноги. Пытался убежать от йуха изо всех сил, ощущая, как тело постепенно будто бы теряло всякий вес. Ветер закручивался сильнее, невыносимо закладывал уши; мусор, поднятый в воздух бил в спину, по рукам и ногам, хлестал по лицу. Цой не сдавался, бежал.

Выхватил краем глаза одно деревце, другое — не спасут, — йух сорвет с легкостью.

Резко дернул вбок, уклонившись от пролетевшей мимо коряги, чьи угли пульсировали красным на ветру. Был уверен — она кричала ему в след.

Угольно-черная сажа и изгарь набирали высоту, оборачиваясь непроглядной пеленой с редкими прорехами, в одной из которых углядел крепкий, но обуглившийся ствол дерева.

Не жалея сил пытался добраться; штаны от спринта изорвались по швам. Ноги все сложнее возвращались к земле, воздушные волны так и норовили затянуть в нарастающую воронку. Налетел грудью на дерево, юркнул за него и, цокая звеньями, перекинул цепь через ствол, обвязался, закрепил за карабин и вцепился, что хватало сил.

Отчаянный рев неведомой твари пронесся над головой и стремительно затерялся где-то в нарастающем шуме йуха. Воздух вибрировал и трещал в водоворотах энергии. Порывы усиливались.

Под ногами натужно затрещало.

Нет-нет-нет, мысли забились в голове, когда ствол покосился. Цой перебрался вбок, не желая оказаться придавленным.

Ствол резко дернуло вверх, послав пепел по ветру. Разломав землю, с хрустом взбучился корень. Оголялся сильнее, пока не появился еще один, следом другой. Цой зажмурился, подавив чувство беспомощности, ветер продолжал осыпать дождем из грязи и мусора, а пальцы — болеть от той силы, с которой ими впились, желая спастись.

Скрип.

Хруст.

Перехватило дыхание и нутро опустело, когда йух с глухим треском выдрал дерево вместе с корнями и отправил вцепившегося в него искателя в самоубийственный полет.

«Двести двенадцать», — открыл слезящиеся глаза: жгло болью, не видно ни зги; все замылено и размыто. Тело отбило так, что онемело. Пошевелил пальцами на руках и ногах, — на месте, целы. Стяжка не позволила разорваться и разлететься в разные стороны. Подниматься не спешил. Пытался вслушаться в окружение, в ушах еще гудело, а вокруг тихо, как не случалось ничего. Хотел подняться, но стрельнувшая в пояснице боль прибила обратно к земле. Завел руку за спину, нащупал сук, пронзивший плоть. Выдернул. Выматерился про себя и, тыча лбом в почву, усмирял гнев. Только потом вздохнул с облегчением.

Обессилено лежал некоторое время.

Вкус пепла во рту, а в горле першило от гари. Вновь открыл глаза — лучше видеть не стал, только жечь стало сильнее. Спина мокрая вся; одежка слиплась с телом. Если были переломы, то исцелились водой из лопнувшего гидратора, взятого в Резервации. С трудом присел на согнутых коленях, одним движением перетянул ранец на грудь и, не открывая глаз, стал шарить в поисках бурдюка, но нашел лишь вымокшую ткань — единственное оставшееся от воды, которой собирался напиться и ополоснуть лицо, а еще кашу из ягод кровоглаза перемешанную с размокшими пайками.

Выхода нет: помочился в ладони, промыл щиплющие глаза. Проморгался. Едва ли стало лучше.