Хроники Короны. Повести всех времён.

Сирота по имени Хилл.

Где-то там вдалеке, за высокими снежными горами и острыми скалами, за бурлящими и засасывающими болотами, за жуткими, корявыми лесами и непроглядными чащами, а также на относительно дальнем расстоянии от Великих городов королевства под названием «Корона», вдали от технологий и цивилизации жили в неизвестной людям и так же Забытой, как зарядка или чистка клыков по утрам, деревушке жил наичудеснейший народ, имеющий имя, кличку, или «как там это зовётся»… В общем, название, самое что ни на есть серое и непривлекательное. Асаэды, что с догородского языка (а общались жители именно на догородском) означало «избранные деревьями»

Так тоже такие асаэды? О, это самые что ни на есть человеческие потомки, а может и их предшественники, а может и некто другого типа и телосложения, однако не скрою, что они были схожи с людьми как по телосложению и внешности, так и по словоохотливости. Жили подобные существа в лесах, в глубоких-преглубоких пещерах или в горах, а домами для них служили деревья, в корнях которых они вырывали себе домишки. Отличались асаэды тем, то имели одну огромную ноздрю вместо двух, дышали лишь одним лёгким и дышали в как ни на есть в полную силу. Благодаря постоянному пребыванию на природе странные поселенцы достигали колоссальных возрастов: по сто пятьдесят, а то и больше кругов.

Существовали они в общинах, семьях, так сказать. Иногда отношение в племени не ладились: кто-то серчал друг на друга, кто-то яростно ненавидел соперника по работе или соседа по хранильному дуплу, кто-то то и дело спорил и жаловался старейшине по пустякам. Старейшиной, безусловно, становился наиболее мудрый старец, которого слушал каждый из племени асаэдов.

И в день, о котором я рассказываю прямо сейчас, весёлые одноноздревые существа собрались на поляне, зацветшей сверкающими чëрными цветами, под названием мрачные гибби. И лилась изо всех углов мелодия, издаваемая от скрипит, созданных из многовекового синего синя, крепко вцепившегося в плодородный грунт, состоящий исключительно из чернозёма. Музыканты разошлись не на шутку – они сварлили и свирелили, играли и крали. Крали, естественно, любовь шикарных дам за шестьдесят.

Мой рассказ начинается не со стола, заполненного всевозможной едой и явствами, напитками и открытками, выскобленными на коре, а с асаэда, которому уж точно не повезло в жизни, вероятнее всего, с друзьями и грубым окружением.

— Эй, ты, тупица, — крикнул в ту праздничную ночь Громила Апп, богатый, познавший роскошную жизнь, сын сына старейшины. — Думал, для тебя здесь найдется местечко?

Эти оскорбительно-грубые словечки были произнесены, а точнее, прокричины в сторону запуганного Громилой Аппом мальчишкой. Его звали Хилл, однако для однокругников он носил кличку Безмозглый Тупица Хилл с сухого дерева. А ведь и в правду молодой асаэд влачил своё существование в дряхлом, полуразрушенном дубе, что, вернее всего, следовало называть трухлявым пнëм. Родители бедняги Хилла погибли после того, как на них рухнул разросшийся дуб. Слабые силой, но сильные духом асаэды боролись за будущее, ради жизни с обожаемым сыном, однако не дотерпели – не смогли дышать под тяжёлым стволом, поэтому и задохнусь, к огорчению ещё юного мальчика. Громила Апп же ещё с раннего детства насмехался над сиротой, продолжившим свой цикл существования в одиночку. Апп, испытавший лишь привилегии в роли родственника старосты, считал, что сиротам не место в племени, так что часто пытал Хилла, заставлял его уйти, но не добивался желаемого. Тогда жирдяй, а он таким и являлся, принялся мучать одиночку и начал выставлять «соперника» совершенно глупой никчемушиной. Окружающие восприняли странное поведение соплеменника с погибшими родителями как классическое сумасбродство. Окружающие выгоняли Хилла взашей, не давали работы и только называли его тупицей.

— Походу я не раз предупреждал, чтобы ты не появлялся на наших праздниках! — недовольно пробухтел толстяк, вплотную приближаясь к недругу. — Кажись, тебя снова стоит проучить!

Черноволосый Хилл нервно задышал единственной ноздрей.

— Но я не участвовал в торжественных пиршествах, играх или плясках! — возразил сирота.

— По-моему, ты пытаешься нарушить очередное правило из нашего кодекса о сиротах. Запомни, ни одна сирота не имеет право повышать голос на кого-либо, а также не может спорить с создателями законов. От этого зависит их шкура.

И Громила Апп со всей дури пнул Хилла в живот, заставив нарушившего кодекс пискнуть от боли и рухнуть на прохладную землю. Над согнувшимся от неудовольствия и жжения в теле асаэдом послышались ехидные и также гадкие смешки.

— Вот тебе, уродец! — вторили голоса. — Тварь без семьи не нужна гордому племени!

После чего Хилла пнули в спину, и тот, не издавая ни звука, покатился вниз по холмистой местности, ударяясь о камни. А ежепериодное торжество продолжалось…

За липовыми столиками сидели взрослые и отмечали праздник. И тут, и там стукались наполненные до краев чашки. На некоторых выливалась часть кленовой настойки или желудëвого сиропа, от которого тут же слипались мокрые губы. Нетерпеливые мужчины-асаэды накидывались на ароматные тушки кроликов под соусом из острой ягоды и синевики и вязкое рагу из рогатых швондеров, старательно изготовленных главными хозяюшками огромной-преогромной лесной семьи – женщинами.

А в другой части поляны, залитой светом костров и факелов, надёжно или не очень закреплённых на специальных деревянных столбах, вырезанных Билдером, мастером на все руки, под задорную музыку менестрелей плясали жители далёкого от Короны племени.

— Как же прекрасно жить на свете! — неслось со всех сторон.

— О, как приятно чувствовать танец, — ностальгически смаковал седой стокруговой старик Лиф, гордо вытанцовывая танец «Янг о Пасто». Дедуля, опираясь на трость, грозившую разломиться на две щепки, подрыгивал ногами так, что слабенькие коленные чашечки с трудом выдерживали напряжение.

— Ай да Лиф! — неслось от подрастающего поколения, так же не скучающего на веселье. — Ай да молодец! А как стряхивает старческий песок, а какие горы собрались под ним!