Хрупкая белая орхидея в вазе из красного хрусталя

Хрупкая белая орхидея в вазе из красного хрусталя

Корабль норовит зарыться бушпритом глубоко вниз и ухнуть в бездну, но каждый раз осиливает очередной подъем из провала. Пыль нежно, словно преданная псина вылизывает сапоги, порой же, свиваясь в холодные жгуты, норовит ослепить. К таким выкрутасам я давно уж привык - тяжелую шляпу глубже на нос, прищуриться, стиснуть зубы, держать штурвал. Все как обычно.

   Фок-мачта скрипит, стонет на холодном ветру, норовит в очередной раз завалиться на бок, издевательски похлопать обрывками парусины, и безжалостно: в кровь секануть по лицу оснасткой. Но растяжки держат крепко - скорее уж лопнут шпангоуты, а мореный дуб крепкая штука. Последнее место стоянки разрешило повесить заплатки и пластыри, поправить такелаж и пополнить запасы воды. Жаль, пятачок в океане был слишком мал - не зазимуешь.

   Звезды завершили чехарду: определяюсь, куда занесло после шторма. Явно северные широты: ветер печалит излишней свежестью пробираясь под куртку, "креста" не видно, по утрам вместо огней святого Эльма - легкая изморозь на такелаже.

   Затягиваю псалом. Гнусаво. Не нравится самому. Жутко. Но так проще держаться. Захожусь в кашле: долгом, надрывном. В груди что-то клокочет, сипит. Выплевываю с кровью разболтанный цингою зуб. Он проваливается в палубную трещину, в трюм. Возможно его подберут крысы. Внезапно хихикаю, подумав о возможном празднике для них. Вдруг у этого народца есть свои обычаи и традиции, и мои зубы для них "к счастью"?

   Безумие где-то рядом, совсем недалеко, обволакивает ванты, норовит дернуть колесо штурвала в бешеном танце, бормочет тихими мерзкими шепотками из трюма. Мы вообще - старые приятели. Я все жду, когда же оно положит на меня сзади огромную мягкую лапу с острыми коготками и гаркнет что-то вроде "Эй, старина Джо! А давай..."

   В последнее время стал все чаще оглядываться.

   А вдруг?

   Но пока ничего.

   На полке, под мутноватым стеклом - мое последнее сокровище, мой фетиш, моя радость. Одна из немногих вещей что уверенно возвращает меня в мир живых и не дает съехать с катушек окончательно: букет из белых орхидей в вазе из красноватого хрусталя.

   Эти не орхидеи, да и хрусталь не бывает красным. Но мне хочется так думать: причем настолько, и так долго, что теперь это именно хрусталь и именно орхидеи. Десяток нежных бутонов периодически распускаются, тянутся в мою сторону, согласно кивают на волнах, пробивают терпким пряным ароматом сквозь толстое мутноватое стекло.

   Корабль уверенно держит курс по талмуду, карте, взбесившимся звездам. Иногда смещаюсь в сторону редких птиц: там еда, вода, иногда порты, города, совсем изредка - люди.

   С людьми - чаще всего - тяжело.

   Совсем тяжело.

   Но только у них я могу найти ключ к потерянному раю. Для себя. И для них. В первую очередь конечно для себя - я не мессия и не блаженный проповедник, мне хочется хотя бы чуть-чуть пожить хорошо. Самому. Или хотя бы увидеть то, для чего собирали нашу команду и о чем грезил капитан. Гад, он заразил нас это несбыточной мечтой. Заразил и первым упокоился на морском дне обмотанный в парусину с тяжелым грузом на ногах.

   За ним пошли остальные: кого-то смыло волной, кто-то попал к хищным рыбам, либо опять же проблемы с людьми.

   От них то все и пошло. От людей. И наш развеселый состав, и цель, и проблемы.

   В притче о неразумных девах, ключевое - "уснули все". Так оно и произошло. Много-много лет назад. Все избранные уснули, а когда те немногие счастливцы все-таки проснулись, то ни брачного пира, ни даже объедков от свадебного стола никому не досталось. Руины, пепел, редкие анклавы. Такое вот наследие для тех кто помнил, верил, ждал. И не дождался.

   Нас была чертова дюжина отличных парней. Знаю, состав неполный, да и изначально команда была недобрана, но... Каждый знал свое дело, чувствовал локоть и у всех была цель. Да, после всей этой катавасии с долгой зимой, голодом и долгим блужданием по океанам - цель у нас была. У людей же - цели не было. У людей и будущего-то не было. У них вообще ничего не было, да и их самих теперь оставалось совсем-совсем мало. И тогда появились мы. Избранные. Изначально созданные для того, чтобы эту самую цель и будущее - людям дать. Хотели они этого или нет.

   Старый талмуд бортового журнала испещрен пометками капитана.

   Последняя страница - карта: кучка каракулей для непосвященных и руководство к действию для нас. Закоричневевший со временем и почти выцветший уже - крестик, когда-то любовно выведенный кровью, снился порой по ночам. Старик знал место, но взбесившаяся природа спутала карты. "Потерянный рай" - говаривал он посасывая холодный мундштук треснувшей и вечно пустой трубки.

   "Деревьев там много красивых. Дубы. Целая аллея. Скала приметная, белая, известняк, словно чайка на взлете, ни с чем не спутаешь".

   Качка проходит внезапно, свежий ветер притихает, но штурман, возлежащий в кресле, по прежнему одобрительно качает мертвой ссохшейся головой. Он соглашается со мной. Всегда. Славный старина Йен: любитель острой пищи, знойных женщин и органной музыки. Кажется, у него были восточные корни. Иногда, в особо лунные ночи, когда тоска берет за горло, мы общаемся напрямую. По крайней мере я так считаю. Потому что те поправки к курсу, что он дает - неизменно приводят корабль к чему-то хорошему и нужному - будь то тихая гавань, одинокий остров, стая китов или мертвый остов корабля-неудачника. Йен просил похоронить его там, в раю, я дал слово и я его сдержу. Прокладывай курс мертвыми бельмами глаз, старина, и все будет хорошо. Рано или поздно.

   Тучи расходятся, солнце злобно шипит изморозью на сковородке палубы. Временно закрываю забрало шлема у Йена - хоть и узкоглазый, он не любил резкое солнце.