Художница

Художница

Морской порт Рабратты был местом шумным и грязным. Жизнь здесь била ключом и днём, и ночью, не утихая даже в лютую непогоду: крича и сквернословя суетились моряки, молча и деловито трудились роботы-грузчики, торговцы зазывали покупателей к своим наскоро сколоченным прилавкам, визгливо хихикали девицы легкого поведения, приглашая клиентов насладиться сомнительными услугами местных борделей. Из баров и забегаловок доносилась громкая музыка, которая, сливаясь с уличной какофонией, теряла всякую мелодичность и становилась лишь ещё одной нотой в адском портовом шуме.

Говорят, когда-то здесь было гораздо чище и спокойнее. Но с тех пор, как в Рабратте построили единственный на весь мир космопорт, торговля пошла в гору — а вместе с ней и население города, и загруженность морского порта, через который теперь проходила большая часть инопланетных товаров. Древняя архитектура скрылась под нагромождением композитных времянок, наскоро построенных складов и терминалов; на смену старинным уличным светильникам пришли столь же яркие, сколь и неказистые фонари на высоких железных столбах и неоновые вывески кислотных расцветок.

Несмотря ни на что, Алайя любила приходить сюда. Пробиралась по грязным мостовым, подобрав подол платья; без особого труда скользила в толпе — ведь была она тоненькой и проворной девушкой, с самого детства привыкшей к городской толчее. Редко когда ей приходилось сталкиваться с хамами и воришками-щипачами: одуревшие без женского внимания моряки не обращали на нее внимания, отдавая предпочтение ярко раскрашенным и разодетым шлюхам, а тактику местных карманников Алайя выучила так хорошо, что сама могла бы промышлять их ремеслом, если б захотела.

Она приходила в порт практически каждый день. Выбирала место поспокойнее и почище, устраивалась где придётся и, примостив на коленях фанерную дощечку с прикреплённым к ней листом, бралась за рисование. Порт мог бы стать настоящим кладезем вдохновения для художника-реалиста, однако Алайю не интересовала современность со всей ее грязью, суматошностью и какой-то въевшейся в лица людей озлобленностью — не на конкретного человека, а на весь мир в целом.

Алайя искала совсем иное. И, как ни странно, находила.

Она давно перестала задумываться, как у нее это получается — видеть настоящий облик города сквозь время, обветшание и уродливые наросты современных построек. Стоило Алайе присмотреться хорошенько, как мир вокруг неё преображался: мостовые становились шире и чище, старинные дома вновь радовали глаз свежей побелкой, новёхонькими черепичными крышами и цветами на окнах, а на месте какого-нибудь неказистого склада вполне мог вырасти особняк, от которого ныне остался один фундамент. Берясь за карандаш, Алайя, словно кропотливый археолог, очищала городские пейзажи от вековой пыли, возвращая им былую красоту. В прошлом месяце из-под её руки вышел центральный парк, ещё лет пятьдесят назад вырубленный под застройку, на минувшей неделе — здание городского совета, к которому в прошлом веке пристроили четыре этажа и обшили древний фасад композитным пластиком. Теперь художница добралась до порта: заскочив однажды за посылкой из почтового офиса, уйти не смогла до самого вечера — так впечаталось в память скрытое, навеки ушедшее очарование этого места.

Алайя давно заприметила вид, который хотела запечатлеть: старую набережную, кусочек которой каким-то чудом сохранился, зажатый между лапшичной, ларьком с пирожками и офисом некой "Транзитной компании Варьята". Витой парапет из некогда белого камня был выщерблен и покрыт граффити, от декоративной цветочной вазы осталось лишь обломанное основание. Море было затянуто масляной пленкой, на его волнах покачивался мелкий мусор. Каждый раз, когда Алайя приходила сюда, ее скамейка оказывалась незанятой: морякам и портовым рабочим рассиживаться было некогда, а простые обыватели редко сюда захаживали — не располагало это место к прогулкам, да любоваться и здешними видами не тянуло даже прожженных романтиков.

Из окошка ларька выглянула неприятная толстая женщина. Покосилась на Алайю, презрительно сморщилась и сплюнула через плечо: ухоженная девица в неброском, но аккуратном платье портила ей нервы одним своим существованием и к тому же никогда ничего не покупала. Ненормальная, не иначе: сидит тут часами, карандашом по фанерке водит и честных людей отпугивает.

Алайя улыбнулась, раскладывая на скамейке карандаши: перед её глазами уже стоял совсем иной мир, где море было ласковым и чистым, в порту стояли изящные яхты вместо грузовых кораблей, набережная тянулась до самого горизонта, а прогуливались по ней степенные, красиво одетые люди. Ни бабе из ларька, ни громко чавкающему лапшой забулдыге в этом мире места не было.

* * *

Он приходил уже четвертый день подряд. Красивый, как девичья мечта, в старомодном костюме и слегка растрёпанными кудрями цвета спелой пшеницы. Он был молод, но уже не юн, пригож, но не слащав. У него была замечательная улыбка и особенная манера смотреть на приглянувшуюся девушку — с вызовом и намёком, но без нахальства, так раздражавшего Алайю в современниках.

Само собой, этот взгляд предназначался ей одной. Ведь никто не видел Его, кроме Алайи, а других женщин из той, параллельной реальности она исключила. Не захотела видеть никого рядом с Ним.

Мимо Алайи протащился колченогий нищий, выклянчивая подачку. Злобно зыркнув на девушку, сплюнул сквозь щербатые зубы: взгляд затуманенный, на лице глупая улыбка... наркоманка или помешанная, с такой и монетки не допросишься. Алайя не видела его и не слышала грубых ругательств: в её мире закатное солнце играло на чистых волнах, благоухали цветы в каменных вазах, и прекрасный мужчина смотрел на неё так, как в нынешнем веке разучились смотреть даже актеры большого кино.