Я твоя опора

1

Питер заметало снегом вот уже две недели. Одновременно город преображался к новому году. Сказочный и холодный декабрь дарил надежду на счастливый праздник.
Но у Зои, наблюдавшей за миром через окна палаты, был полный раздрай в душе. В 26 она не ждала ничего впереди кроме страха, неуверенности, отчаяния и потерь. Она видела ободряющие лица друзей и близких, когда ложилась на операцию. Они все знали, какая она будет после, но никто не был готов. Первой ее навестила мама и рыдала несколько часов. В итоге Зое и маме обеим вкололи успокоительное и зав отделением наложил запрет на ее визиты. Потом приехал бойфренд. Жалостливый взгляд прищуренных глаз, неспособный сфокусироваться на ней. Эти поджатые губы и растерянность. Она все поняла. Что ж, было обидно, но у нее осталась она и нет ничего важнее жизни, которую ей сохранили. С какой-то отрешенностью, как бы со стороны, она наблюдала за бытовыми сценками встреч с близкими и анализировала их реакцию. Чего она ждала и сама не знала, но было больно. Так что через пару дней она стала избегать всех. Только отец был спокоен и деловит. Он не делал вид, что все как прежде, но не жалел. Он был рядом, когда ей впервые разрешили встать. Он ходил с ней на реабилитацию и помогал адаптироваться.
Два месяца пролетели в нескончаемой работе над собой и сейчас, накануне выписки Зоя переживала о том, как она будет передвигаться по этим скользким снежным улицам, как попадет на работу или домой - там и там было высокое крыльцо. Она жалела, что не сможет плавать или танцевать, хотя старая санитарка тетя Маня уверяла, что научится опять. Как она будет заводить новые знакомства и вообще - что, ничего не будет как прежде?

Из какого-то нездорового упрямства, она отказалась от того, чтобы ее встречали. В отрешении получила выписку у тепло попрощавшейся медсестры и получила напутствие от зав отделением. Вызвала такси и при помощи санитаров в него села. Водитель молчал, спасибо ему за это, хотя поглядывал периодически на нее в зеркало заднего вида. А посмотреть было на что: округлое кукольное лицо, огромные, как бы удивлённо распахнутые, голубые глаза, опушенные черными ресницами, слегка тронутые румянцем щёчки, точечный нос и аккуратные губы бантиком. Из под шапки выбивалась каштановая прядь волос. Очаровательное лицо. Эдакая Алёнушка двадцать первого века.

В тепле под мерное качание разморило и когда таксист ее разбудил, не сообразив ничего, она по привычке распахнула дверь и вышла из машины, тут же грохнувшись рядом с ней. Дядька выбежал и начал ей помогать, отряхивая от снега и причитая, что-то мол ребенка в таком состоянии одного отправили. Из подъезда вышел сосед и сперва замер, а потом поспешил на помощь таксисту.
- Зоя, как же так?
- Вот так, Дмитрий Семёнович. Могло быть и хуже.
- А мы не знали...
- Не переживайте, я привыкну.
- Зоя, если что-то помочь надо будет...
- Не стоит - пресекла она соседа - справлюсь.
Отпустив его руку и получив от таксиста костыли, она поковыляла к двери. Сосед шел позади и молча наблюдал, как она взбирается по лестнице, потом открыл дверь и громко вздохнул.
- Зоя, лифт не работает. Давай я помогу или отцу позвоню?
- Дмитрий Семёнович, вы куда-то шли ведь? Идите, пожалуйста. Я справлюсь.
Он ещё немного постоял, потом молча развернулся и ушел. Она слышала, как хлопнула дверь в подъезде, оставив ее в звенящей тишине. Впереди 3 этажа, 6 пролетов. В детстве она считала ступеньки - их там 23 в каждом. Ну что же, пойдем. На втором этаже она запнулась костылем и упала. Боль прострелила ногу до самого сердца. Ту ногу, которой больше не было у нее. Один костыль улетел в пролет, а второй под батарею. И она сломалась. Не проронив ни слезинки за 2 месяца, сейчас она дала волю душившей ее обиде на жизнь и безысходности. Она не слышала, как выглянула соседка и перекрестившись побежала к ней домой и как спустился после отец. Зоя лишь почувствовала, как он берет ее на руки и несет домой. Там он уселся с ней на диван и долго укачивал, пока рыдания не сменились икотой. Мама поднесла стакан воды и прижала ее голову с мокрыми от слез волосами к своему животу.
-Заюшка, мы с тобой. Ты сильная. Ты справишься, а мы поможем - мама гладила, а отец крепко сжимал в руках и их уверенность как-то успокоила. А может просто уже сил не было. Но она заснула на груди отца, так и не сказав ничего.

Проснувшись утром, Зоя долго смотрела в потолок, решая - встать или нет. Но тут ничего интересного, а жалкое существование это то, чего она не хотела. Так что же, самой падать в уныние? Ну уж нет.
Она села в кровати, спустила ногу на пол и увидела рядом ходунки. Оперевшись, она вышла из комнаты, замечая, что в коридоре исчез комод. Мама звенела посудой на кухне, отец говорил с кем-то по телефону в кабинете.
Обернувшись на звук ходунков и звонкое шлепанье босой пятки об пол, мама внимательно посмотрела на лицо дочери. Увиденное ее вполне устроило и напряжённость во взгляде тут же сменилась теплой улыбкой.
- Зой, давай завтракай и поедем по делам.
- По каким?
- Ты готова к... Новой жизни?
- Не знаю, мам. Что за дела?
- Надо записаться на комиссию по инвалидности - все забываю как называется. Тебе все бумаги собрали в больнице, но у справок срок месяц. А тут праздники, потом ещё что. Лучше давай сейчас.
- Смешно, будто за месяц у меня новая нога отрастет...хорошо, мам. Можно с ходунками? Костыли неудобные.
- Да один все равно сломался вчера.
- Понятно. Ты прости меня, мам. Теперь все соседи в курсе.
- В курсе чего? Знаешь, Зой, мы тут 25 лет живём и соседи наши нормальные люди. Дима вот вчера сходил в ТСЖ и написал заявление на пандус на крыльце. Катерина Васильевна ходунки принесла - ей после инсульта выдали, а Гошка в ночи отцу помогал комод этот антикварный в кабинет двигать. Все тебе добра желают. А вчерашнее, оно не стыдно. Так что, прекращай стесняться. И ещё, прости ты меня за ту истерику в больнице. Не знаю, что сказать. Мне так больно за тебя было - ты же моя девочка, я тебя так лелеяла...- Ольга Евгеньевна замолчала, а справившись с собой, улыбнулась и сказала - ты мое маленькое солнышко и всегда им будешь, но я разделяю твои чувства все. Только не замыкайся.
- Мааам - молвила Зоя и потянула к ней руки. Уткнувшись в живот матери, она не почувствовала слез, лишь счастье и теплоту. Максим Петрович, зайдя на кухню, потрепал их обеих по макушкам огромными руками и плеснув чай в кружку, ушел работать опять.