... Я умею летать

Я умею летать...

Конец конца лета 911 года

Я умею летать...

Умею с детства.

Когда еще не умела говорить, мне снились «обучающие» сны и высота манила возможностью с нее упасть. Родители слишком оберегали, не давали спрыгнуть, разбежаться - и поэтому летать я научилась поздно. Да и полетом то это не назвать. Так, разбежавшись по дороге вниз чуть приподняться над дорожным покрытием, скользя над ним, и лишь проносясь недолго над пропастью, над которой, волной по кромке горного хребта, нависает дорога, можно поверить, что и правда – лечу... Летать страшно. Это как падать в любую сторону, но очень быстро. Во мне успели воспитать этот страх. Управлять полетом я не умею. Редко когда, поднявшись, сумеешь нормально затормозить, чаще врезаешься в ветки, в ограждения, в воду. Лучше в воду – это хотя бы не больно, хотя с поверхности ее уже не подняться, забарахтавшись, назад придется возвращаться вплавь. Впрочем, летаю я редко. Боль от удара надолго отбивает подобные порывы. Чаще во сне – во сне мне снится, что я парю над крышами, поразительно хорошо разбираясь в ветрах и воздушных ямах, чувствуя потоки каким-то непонятным чувством, которому нет названия. Люди не видят меня, когда я лечу, и это еще одна из тайн мироздания. Я не становлюсь невидимой, просто ограниченность их мышления не позволяет им увидеть то, что не прописано в мозгах. Я долго думала об этом, пока мне не объяснили, как устроены нейросети. Есть такой алгоритм в одном из миров. Нейронная сеть не видит мир какой он есть – она примеряет к калейдоскопу безумных пятен все знакомые образы, хранящиеся в подсознании, и те, которые легли с достаточной степенью корреляции и преподносит мозгу в качестве картинки реального мира. Вглядитесь в скалы – и увидите лица. То, что называют фантазией, на самом деле есть ограничение нашего мышления – на самом деле, если в шуме видеть просто шум, быть может, со временем ты разглядишь и то, частью чего он является. Но люди склонны ошибаться, наделять морские волны свойством живых существ, считать луну солнцем мертвых за две-три аналогии.

Про мертвых я много буду говорить. Привыкайте.

Мозг человека формировался миллионы лет, наследуя, по необходимости лишь самое необходимое, но порой, когда ресурса было в избытке - и самые старшие закоулки сознания. Я так поняла, чем старше твоя «нейросеть», тем больше она видела вещей, что в этом мире встречаются крайне редко. Тем больше «образов» в запасе. Я унаследовала древний мозг. Он видел летающих людей, раз я сумела понять «уроки». Возможно, видел кое-что еще.

Он мне подкинул и странное, извращенное чувство прекрасного. Закаты для меня сочились лимфой, осенняя листва темнела запекшейся кровью, рыбьим брюхом серебрились облака, воспаленным, иссохшим, мертвенно бледным, гнилостным, гниющим и прочими эпитетами я одаривала все, что вызывало мое восхищение. «Заткнись, Мира!» - кричала на меня мать, а после ревела, доказывая отцу, что я нарочно порчу ей аппетит и настрой этой мерзостью. Меня все-таки пристроили. На факультет некромантического дизайна.  Пожалуй, придется объяснять, что это.

 Всем хочется, чтобы усопшие родственники смотрелись в склепе возвышенно и утонченно. Самостоятельные попытки наносить макияж, понятное дело, приводят к рождению кошмарных картин – мертвых, накрашенных кукол, притворяющихся живыми – такие, взгляни на них раз, будут преследовать в кошмарах: образ покойника один из сильнейших по значимости в нашем подсознании, сильнейших и страшных. Очень тонко надо работать с оттенками и чертами, чтобы обернуть этот страх в мистическое преклонение, а не отвратительный ужас или ужасное отвращение. У меня получалось. Восковая бледность, резкие, резные пряди пусть даже и светлых волос, синеватые веки, белесые ногти костяных кистей рук. В одном из миров есть целая культура смерти – символы самоубийства: ножи для вскрытия вен, петли для удушения, питающиеся трупами птицы, кладбища (там почему-то не держат мертвых рядом с живыми, оставляют их в земле, без присмотра). Я бы там, наверное, прославилась. Здесь нет. Здесь я наряжаю мумии, в блеклое кружево, тусклые жемчуга и потемневшие камни, делаю макияж свежим ушедшим. Сейчас, для полноты образования, изучаю бальзамирование. Общий курс доступен, а вот практика... Умирают редко, а чтобы понять, как расползутся трупные пятна в тех местах, где мумия касается к собственной коже или металлу, через сотню лет, и как это компенсировать, иногда нужна целая жизнь. Но мастер у меня хороший, опытом делится если и не очень охотно, то хотя бы, не склонен ничего скрывать.

Будучи студенткой, я бралась за любую работу, но вскоре поняла, что лучше раз в сезон создать произведение искусства для богатой семьи, чем побираться мелочевкой в среднем классе, отличавшимся крайне дурным вкусом и отсутствием денег на материалы. С ними и не заработаешь, и имя не сделаешь. А богатые клиенты появились. В том числе и постоянные, желавшие поддерживать мумии в подобающем состоянии. Зимой, когда по всем верованиям поминают покойников, перед праздниками я неделями проводила в склепах, проводя профилактические работы. Сейчас лето. Конец лета, сухой, звонкий как иссохшая кость. Летом работы нет, кроме незапланированных смертей. Из запланированных - лишь один из клиентов собирался помирать в середине осени. Доктора и родственники никак не могли согласовать дату смерти – вроде как и на пятом дне рождении правнучки надо поприсутствовать, и жить в то же время надоело ужас как, да и поддержание этой самой жизни чем дальше, тем больше бьет по бюджету. Меня, на всякий случай, забронировали на конец середины.  А пока я свободна и без денег…

Не совсем, конечно, без денег, просто мне нравится это состояние свободного полета, суета жизни в поиске решений. Сестре вот не нравится, она отдыхает в дорогущем, на мой взгляд, отеле. На море мы ездим осенью, когда схлынет поток туристов. Мы не настолько богаты, чтобы конкурировать с ними за место на берегу летом.