Я - ведунья. Воспоминания.

1.

Я с ненавистью смотрела на то, что происходило за окном. Хотелось выпрыгнуть на улицу, вступиться в бой плечом к плечу с Раулем… но останавливали две пары ладошек, крепко вцепившихся в мои ноги и тянущих платье вниз. Дети, не знавшие войны и битв, боялись. В отличие от меня.

Лязг тяжёлого металла, яростное рычание мужчин. Было так странно видеть, как муж защищает свой дом, семью, нас, что я искренне за него переживала. Рауль – сильный воин, безжалостный. Но … Двое против одного… Трое… Пал. Это было как будто не по-настоящему: он, такой крепкий, суровый, жёсткий мужчина, не знавший поражения, не понимавший слово "нет", лежал на земле, раскинув руки в стороны. Распахнутые стеклянные глаза чёрным зеркалом смотрели в бездонное небо. И туда же отлетал небольшой светлый сгусток с золотой каймой.

Пала вся деревня. Это стало понятно, когда меня с сыновьями вывели во двор: были слышны только громкие голоса чужеземцев, женские рыдания и крепкие мужские ругательства, которые тут же прерывались захлёбывающимся звуком. Я старалась не смотреть по сторонам. Но не крови боялась или безжизненных тел. А той радости, с которой души устремлялись вверх. Боялась захотеть вместе с ними.

Из-за того, что я старательно смотрела себе под ноги — чуть не споткнулась о распластанное тело Рауля. Кирт окончательно зашёлся в рыданиях, когда увидел длинный кровавый порез на шее отца. Ксандр на руках начал плакать за компанию. Он ещё был слишком мал, чтобы понимать, что такое смерть…

Взгляд чужеземца, что вёл меня из дома, раскалённым железом жёг спину, и мне пришлось шикнуть на Кирта.

- Тихо, сын. Твой отец умер не для того, чтобы ты над ним рыдал.

Присела, закрыла глаза мужчине с пожеланием лёгкого перехода и обошла.

Муж.

Шесть лет замужества не были самыми счастливыми в жизни. Рауль был строгим и не прогибаемым. Всегда брал своё.

Так я и попала к нему в дом. Мой дар целителя ценился воинами в поселении: я и похмелье облегчала и от тяжёлой раны отойти помогала. Раулю пришлось даже сразиться за меня с одним из своих соратников, когда я стала совершеннолетней.

Так он брал моё тело. Пожалуй, за это я ненавидела его больше всего: его не смущали даже плачущие сыновья за стенкой. Тем не менее у нас был дом, еда, одежда. Мнимая, как оказалось, безопасность.

За эти шесть лет я не смогла его полюбить. Выучить – да. Я научилась радостно улыбаться его приходу, с довольным видом накрывать на стол и охотно слушать его рассказы. Я научилась не отказывать в близости и даже перестала рыдать в подушку, когда, получив своё удовольствие, муж отворачивался и засыпал. Я научилась делать дом полной чашей и создавать видимость любви.

Все, кто говорит: стерпится – слюбится, врут.

Нас вели к площади. Обычно ухоженную, аккуратную деревеньку было не узнать: перевёрнутые телеги, раскуроченные заборы, у некоторых домов проломленные крыши, а в нескольких дворах уже угрожающе поднимал свою голову огонь. Меня передёрнуло, и я быстрее вернула взгляд к ногам: воспоминания обрывками вспыхивали в голове.

На площади уже стояли женщины. Растрёпанные, зарёванные, с расплетёнными косами, большинство в одном нижнем платье: на нас напали рано утром. Испуганными птицами к матерям жались дети, старики с обречёнными лицами скорбно стояли чуть поодаль. Нелегко попадать в плен, когда тебе пора идти к Единому.

И не было мужчин. Тех бывалых воинов, что клялись защищать свои земли и семью. От того, сколько погибло людей, колючими мурашками пробежался холод по спине, и я подняла глаза. Небо было бездонным и голубым. По-весеннему радостным. Множество светлых облачков взволнованно неслись ввысь. Смотришь на них — и на душе светло, смотришь на людей вокруг и разрушенную деревню — становилось тяжелее дышать. Какая глупая шутка судьбы: когда нападали на мою семью, всегда была весна.

Хлёсткий, обжигающий удар по спине, громкий окрик на незнакомом языке, я не успеваю прикрыть Ксандра и сын взвивается громким, истеричным криком, запуская новую волну рыданий по толпе. Я зашипела от боли и с ненавистью посмотрела на того мужчину, что с гадкой ухмылкой подбирал чёрную плётку обратно в руки.

Он что-то говорил на незнакомом языке, и я лишь по интонации, взглядам и смешкам его дружков могла понять, что они меня сейчас унижали и имели в самых разных позах.

– Ива, глаза в пол, – шепнула рядом стоящая бабушка.

Через силу, но я послушалась. И только сейчас поняла свою маму, сильную и гордую женщину, не подбирающую слов в громких спорах с отцом, сильным и гордым воином, но всё же склонившую голову перед захватчиком: за её спиной стояли мы с сёстрами. И даже всё то постыдное, что она делала потом, всё то, за что мы с сёстрами её презирали, обрело новый смысл.

Мама была готова стать послушной рабыней, чтобы не трогали нас. Так и я сейчас была готова подчиниться, чтобы не трогали уже моих детей.

С потускневшими сердцами жители деревни смотрели на торжество воинов, грабящих их дома. Когда вошли в наш – я дрогнула, а Кирт снова разрыдался. Вот так, оказывается, бывает. Все шесть лет не могла принять дом, как родной, а теперь за него переживала.

Нас оставили на площади на весь день и на всю ночь. Под открытым, горячим солнцем без еды. Воду принесли только вечером. К единственному ведру все, вот только жалобно сидевшие и скулившие о своей доле, бросились как дикие волки. И чуть не расплескали половину.

– А ну, кыш! – шикнула я на женщин.

Стоит признать, что меня боялись. За шесть лет я так и не стала местной, с моими детьми играли только из уважения к Раулю. Ведьма, колдунья, помощница подземелья, любовница Аспида, гарпия – неполный список моих имён. И только потому, что я многое знала о травах. И кое ещё о чём.