Ядро разума

ГЛАВА 1, В КОТОРОЙ ЛИВИНГСТОН ЗНАКОМИТСЯ С ГИПОТЕЗОЙ БРАЙТА

Проснувшись, не спеши открывать очи.

Подумай, где ты был полночи?

В мире сновидений, в мире неземном,

В мире, где душа живёт тайком.

ГЛАВА 1, В КОТОРОЙ ЛИВИНГСТОН ЗНАКОМИТСЯ С ГИПОТЕЗОЙ БРАЙТА

Так. Нужно попробовать ещё раз.

Тело расслабляется, мысли утихают. Сейчас разум сосредоточен только на одном. Ум одолевает мягкая сонливость. Она не на столько глубока, чтобы незаметно погрузить в мир грёз: по телу разливаются пламенные импульсы — это лёгкое волнение, что удерживает ум между сном и явью. Главное не поддаваться волнению излишне: адреналин не даст достигнуть цель.

В голове начинает звучать гул. С каждой секундой он становится мощнее. Вместе с ним возникают и вибрации. Они распространяются по телу, плавно набирая глубину. Вырваться из под наплыва гула и вибрации пока ещё является возможным, но стоит заострить на нём внимание, как он приобретёт невиданную мощь. Гул будет становиться все сильнее, вибрации — пронизывать насквозь… Затем… Затем границы тела испарятся: оно вдруг станет эластичным, как вода за гранью стратосферы; лёгким и воздушным словно дым.

Это необычный, но приятный опыт. Он столь же устрашает, сколь превозносит до небес.

Каждая часть тела, словно бы, сливается с пространством. Наступает полный паралич всех мышц. Не мудрено, ведь для того, чтобы заполучить контроль над эфемерным телом, нужно поплатиться властью над физическим. Главное — суметь удерживать контроль. Для этого необходимо совладать с эмоциями: страх не должен перевесить любопытство. Но стоит промелькнуть лишь одной мысли о контроле, как ему на смену заявится животный страх. О, это не просто страх — это ледяной и первозданный ужас. Ужас, родной край которого, не иначе как, загробный мир. Ужас, что простирает свои призрачные руки, рыща в поисках останков жизни и тепла.

Эфемерная ладонь начинает медленно тянуться к небу, повинуясь некому непрошенному зову. Пальцы — не имеют очертаний. Они сливаются с пространством, увлекая за собой бесплотное предплечье в мрачную, неведомую высь. Но давал ли мозг им это указание? Побуждал ли он эфирную ладонь покинуть тёплое, физическое тело? Нет. Эта самовольность астральной части тела свидетельствует только об одном: контроль утерян и повержен, а победа — за врагом.

Страх. Дикий, леденящий страх захватывает каждый уголок сознания, превращая тепло жизни в неземной, потусторонний холод. Заражается догадка, что это тягостное чувство не чуждо каждому, кто населяет мир иной. И ежели и верилось когда-то, что за гранью мирской жизни водятся тепло и свет, нынче эта вера гаснет. Кажется, что лишь холодное, бескрайнее забвение — верный спутник в мире неземном.

Страх подбирается на смену любопытству, оставляя место только для одной мольбы: ах, лишь бы получить контроль над телом! Увы, контроль уже нельзя вернуть. Вибрации становятся мощнее. Гул продолжает оглушать. Даже глубокое дыхание не помогает возвратить контроль над физическим и эфемерным телом. Последнее неудержимо тянется наверх: в водоворот потустороннего астрального пространства. Очевидно, что ежели сейчас контроля нет, то там его не будет и подавно. И тогда холодное, загробное забвение навеки завладеет всей душой.

Ах, можно отдать все на этом свете, лишь бы снова ощутить тепло и жизнь…

— Брайт! Брайт, Луис! Ваша очередь, на выход!

Возглас из реального, земного мира позволяет сделать резкий, судорожный вдох. Теплота мгновенно наполняет тело. Сердце начинает биться, в венах бурлит кровь. Свершилось! Контроль над телом восстановлен вновь.

Глаза распахиваются. Перед ними — серая реальность: бетонные, обшарпанные стены, отверстие, что служит небольшим окном. Сквозь окно сочится тусклый лучик света. Он скользит по ледяному полу, перемежаясь с тенью от решётки — железных прутьев, что тянутся от потолка до пола, служа заменой одной их серых стен. Повсюду проникает холод. На сей раз это не загробный холод — источником мороза является реальный мир.

— Живее! Доктор Ливингстон долго ждать не будет! — за гневным возгласом следует настойчивый стук палкой по решётке. Стало быть, охранник уже прощается с терпением, а за время своего недлительного обитания в этом сыром и мрачном месте Луис Брайт смекнул, что это не к добру.

Брайт твёрдо встал на ноги и отряхнулся. Он поправил рукава старой рубашки, пригладил черные, растрепавшиеся волосы. Его зелёные газа приобрели ясность и сосредоточенность, брови — сдвинулись у переносицы. От того человека, что лишь минуту назад испытывал жуткий, панический страх — не осталось следа.

Луис сделал вдох и посмотрел прямо — из оконца бил солнечный свет, напоминая о мире, что лежит за пределами этого серого, ледяного пространства. Восходило солнце. Оно становилось все ярче, могущественнее, придавая смелость и силу созерцателю своих тёплых лучей.

Брайт уверенно повернулся к решётке и шагнул вперёд. Он предвкушал встречу, которая бесповоротно изменит всё его положение здесь: в психиатрическом госпитале имени Уэйнрайта.

Решётка скрипнула и отворилась.

***

— Вчера я протестировала свой новый метод релаксации ещё на пяти пациентах. Просто это не было: почти все они такие буйные в последнее время. Но знаете что? Доктор Ливингстон остался результатами доволен. Не буду скромничать, он удостоил меня немалой похвалы! — белокурая, румяная медсестра в халате светло-зелёного цвета томно закатила глаза, лукаво улыбнувшись. На секунду она перестала протирать одну из белых фарфоровых чашек и мечтательно посмотрела в окно, на залитые лучами восходящего солнца, ухоженные цветы и деревья.

— Неужто, Агнес? — с ноткой недоверия в голосе сказала другая медсестра. Она была чуть старше своей собеседницы, но не менее хороша собой и цветуща, — Доктор Ливингстон не из тех, кто других нахваливает, но, признаюсь, под его начальством всегда приятно работать.

— Точно! Какой другой доктор дал бы разрешение медсёстрам на тестирование собственных методик? Такой уровень доверия ещё стоит поискать! — бодро добивала сестра с ярко-голубыми, ясными глазами и, слегка зардевшись от столь бурного выражения собственной восторженности, принялась усердно вымывать оставшиеся после завтрака тарелки.