Юлька, я против грусти!

4. Леша. Мастер и Маргарита

Чайник еле слышно скрежещет о плиту. Немного мимо, обычно получается поставить его беззвучно. Единственный источник света на кухне – нутро холодильника, но когда чиркаешь спичкой о коробок, с одной зажигая и конфорку под чайником, и свечу в рюмке, чтобы не включать свет, тут вполне можно жить. С Басиным ковриком под головой еще и удобно, наверное.  
Вот такой он ненормальный: попил водички – выпей и чаю, иначе опять до рассвета проворочаешься. Привык ложиться и вставать непонятно во сколько, когда эти самые рассветы караулил.
Половина четвертого утра, а сегодня понедельник. Нерадостно. 
Пока закипает старый чайник, Алексей успевает пару раз хлебнуть из носика, взять под мышку сонного Басю и выйти на балкон. На балконе – конец сентября и пепельница из ржавой консервной банки. У пяти окурков на ее дне скоро юбилей. Они рискуют дожить до конца света или переезда семьи Михневич из этой квартиры.  
Лешка на балконе не курит. Он вообще никогда не курит, не переносит табачного дыма. Он чешет Басю, мерзнет и смотрит на соседний дом. В хмурой сизости светятся несколько квадратов-окон. Одно из них – Ритино. И тоже кухня. Лешка почти наверняка знает, что Рита сейчас допивает кофе. Или застегивает куртку, из-под которой торчит красная мужская майка с Винни-Пухом. Когда майку надевает Рита, медведя зажимает аккурат между Ритиных грудей, от счастья он «худеет» и «улыбается».          
– Привет, Ритка. Не спишь?
– Привет. – Рита в телефоне ожидаемо бодра и готова к труду. – Дурацкий вопрос.
– Ага, – соглашается Лешка. – Ты в мастерскую? 
Второй дурацкий вопрос, но Рита на него отвечает:
– Угу. Хочу, пока время есть, поработать с «Рассветом». Может, на выходных успею закончить. А ты со мной, – полуутвердительно. – И не спится же тебе, Лешка... – совсем тихо. Нужно сделать вид, что не расслышал. 
– Только чай допью. – А вот и чайник подоспел, кстати. – Подождешь три минуты? 
– Конечно, нет. Я во дворе. – И Рита отключается. 
«Три минуты» – это плюс к тем, что понадобятся ей на разогрев мотоцикла. Значит, погода к поездкам располагает. Ритка в этом отношении кремень. Малейший намек на плохую видимость или мокрую дорогу, и она пойдет пешком, но на мотоцикл не сядет. 
Чай горчит лимоном (махнул ножом почти не глядя, не рассчитал толщину), и Алексей зажевывает эту горечь мятной конфетой. Потом тушит свечу и бесшумно прокрадывается к себе в комнату. Мама и Лерка спят, но, даже если проснутся раньше времени, для них он ушел стеречь утреннюю росу на газонах. 
Фоток этой самой росы на случай чего в памяти предостаточно. Роса – это пройденный этап, но она лучше, чем крыши и стройки, где он иногда шастает, чтобы поймать рассвет. 
И «мастерская Маргариты Александровны» звучит лучше, чем «мастерская Макса».

--------
Первым делом Рита протягивает ему шлем. Потом, убедившись, что шлем крепко сидит на Лешкиной голове, надевает свой. Со стороны может показаться, что «гостям в нашем доме – все самое вкусное». Самую удобную кровать, самый новый блестящий шлем... 
Алексей не первый раз ловит себя на мысли, что дорого бы отдал за возможность поймать в кадре этот момент: белая Ритина макушка скрывается за глухой черной броней. 
Они выезжают со двора. Улицы под фонарями пусты, светофоры мигают желтым. Только ближе к центру начинается какое-то движение. 
Рита ведет мотоцикл аккуратно, даже слишком. Чем пустыннее улица, тем нелогично аккуратнее она едет. И выдыхает, когда видит впереди первый красный стоп-сигнал чужой машины. Алексей давно не обращает на это внимания, привык.    
Про пункт назначения – ветхую снаружи, но живую внутри двухэтажку – Рита при желании может рассказать больше, чем про любой музей. Лешка помнит только, что когда-то здесь жил какой-то купец, но к культурному наследию города старый дом отношения не имеет. Не вступись за него Риткин дядя, давно снесли бы, а так огрызок второго этажа в полной ее собственности. 
За скрипучей лестницей – крепкая железная дверь. Рита подсвечивает телефоном, ковыряя ключом в замке, и проходит первая, щелкает выключателем. Свет ламп тут почти дневной, современный. Обстановка знакома до последней мелочи, если только Рита без него не взяла в разработку очередную удачную фотографию... 
Так и есть: на белой магнитной доске прилеплены цветные прямоугольники. Что она выбрала на этот раз? Лешка собирается подойти и прикинуть свой «фото-маршрут» на ближайшее время, но по дороге сворачивает к холодильнику-карлику. Бурчащий желудок и искусство в его случае несовместимы. Пирамида потребностей Маслоу в действии, спасибо Рите за ликбез и распечатку на цветном принтере поперек дверцы холодильника. 
Вторая магнитная доска занавешена тканью, широкий мольберт возле нее отвернут к окну, демонстрируя расплывчатый инвентарный номер – войдя в мастерскую, ничего другого не увидишь. Именно там – сначала на доске, а потом на мольберте – рождается «Твой рассвет». Туда, не снимая куртки, только положив свой шлем рядом с Лешкиным на диване, идет Рита. Включает лампу, поворачивает ее, щурит глаз. Без линз он голубой.
– Кофе будешь? – из вежливости интересуется Алексей. 
Рита отрицательно мычит и дергает с себя куртку, не отрывая воспаленного взгляда от холста. Спустя минуту она уже набрасывает заляпанный холщовый фартук поверх майки с Винни и нервно перебирает кисти. Кусает пухлые губы, ерошит короткие белые волосы, которые у Маргариты Александровны всегда уложены, а у Ритки торчат, как им вздумается. Алексей не может помнить ту Риту с широкой улыбкой и длинной рыжей косой, бойкую и шумную, зато видел ее на акварелях Макса. 
Эти акварели в папке для эскизов он и перебирает, лежа на диване со шлемами в ногах, пока Рита увлеченно пишет «Рассвет». Странно: почти пять лет прошло, как его впервые сюда впустили, и каждый раз Алексей рассматривал наброски, а они не кончались. Новые и новые рисованные снимки. Многие – со следами канцелярских кнопок в уголках, кое-где оторванных. Их Рита когда-то сняла со стен и убрала в папки. Иногда, правда, попадались и чужие рисунки: самой Риты, Леркины и других детей, которых Рита – Маргарита Александровна – учила живописи в нескольких минутах быстрой езды отсюда. Дети приходили и уходили, оставляли рисунки, а Рита ничего не выбрасывала. Все, чему не нашлось места на стенах и в «запасниках» художественной школы, она тащила сюда.   
Акварель, карандаш, уголь, сангина. Линии, тени и полутени, штрихи и мазки. Мужские и женские фигуры, лица. Руки, ухоженные и грубые. Глаза, губы, мельчайшие морщинки. Идея, мысль. Можно ли, глядя на рисунок, услышать детский смех? Рисунки Макса смеялись по-настоящему. Любой из них имел шансы стать полноценной картиной, но не стал. Его картины можно пересчитать по пальцам одной руки. Макс легко увлекался, вспыхивал мгновенно и так же быстро перегорал. Ловил свою идею в повороте головы девушки у фонтана и летел дальше. Ему бы и в голову не пришло корпеть над одним полотном неделями и месяцами, выписывая детали, как сейчас, хмуря брови и мусоля кисть, это делает Рита. 
Алексей успевает найти в морозильнике задубелую пиццу, разогреть в микроволновке и незаметно слопать целиком, а Рита все пишет. Он успевает сходить к магнитной доске и узнать, что предстоит охота за голубями Театральной площади. Пугаешь и фотографируешь. И снова пугаешь. Разные ракурсы, разные птицы, с разбегу и на месте. Рите ведь никогда не хватает одного голубя с изящными красными лапами, но кривым клювом. Или с острым клювом, но без половины перьев. Она будет долго и упорно искать в каждом из них достоинства, пока не получит своего идеального голубя. Да, этим птичкам придется несладко... 
Алексей, обняв тощую подушку и поджав озябшие ноги, дремлет на диване, не боясь проспать. Как бы ни была увлечена Рита, в свою школу она не опоздает. Он переворачивается на другой бок, когда Рита хрипло говорит:
– Я закончила. – И сама себе не верит.
Смотрит широко распахнутыми глазами, трет грязные пальцы о передник, другой рукой вцепилась в палитру. На бледной щеке – пятно охрой, кончики ушей розовеют, волосы на висках мокрые от пота. Прекрасная в этом возбуждении. 
Слабые после сна руки сами ищут оставленный дома фотоаппарат. Алексей радуется, что не влюблен в нее по трем причинам, две из которых – Макс, а третья – Ритин «солидный» двадцативосьмилетний возраст. Последнюю причину Рита придумала для ровного счета, хотя и первых двух Лешке хватает за глаза. 
– Посмотри. – Рита нетерпеливо манит его. – Я закончила. 
Лешка подходит. Он всегда представляет, что увидит, ведь пишет Рита по его фотографиям. И в то же время ее картина – сюрприз. Место, которого не существует. Человек, который вряд ли родится. Нечто идеальное, как должно быть, по мнению Риты. Она брала все лучшее, что могла найти на каждом снимке, и непредсказуемо объединяла на своем холсте. 
Алексей поочередно смотрит на картину и доску с фотографиями. Идея – тот самый «Рассвет», в центре. Небо-охра, как на закате, выползающее из-за горизонта солнце и темные силуэты многоэтажек. На другом снимке стремится куда-то птичья стая. На третьем, откровенно неудачном и расплывчатом, Риту привлекло особняком стоящее дерево. Подъемный кран выглядывает из-за дома. Огромное, практически белое, как лампочка, солнце. У Алексея в то утро непредсказуемо сработала вспышка.  
А на холсте – «Твой рассвет». И это действительно здорово, Ритка. 
– Круто, – бормочет Алексей. – Офигеть как круто. Хочу туда, серьезно.
Рита вздыхает. Она ждет совсем не этого. 
– Ему бы понравилось. 
– Ты, правда, так думаешь? 
Она не кокетничает. При всей своей несомненной, даже с точки зрения далекого от живописи Алексея, одаренности, Рита ни в чем не уверена. Она может создать шедевр и на следующий день задвинуть его пылиться за шкаф. Какими словами хвалил ее работы Макс и хвалил ли вообще, Лешка понятия не имел. Но все же кое-что Рите важно услышать именно от него. И кривить душой нельзя. 
– Думаю, ему бы понравилось, – повторяет Алексей. 
Рита прикрывает глаза, кивает и снова становится человеком. Убирает рабочее место, ищет растворитель, чтобы отмыть с рук масло. «Твой рассвет» отправляется сохнуть. 
– Есть охота, прямо жуть как, – тараторит она, перемещаясь по мастерской. – Леш, там, в холодильнике, вроде была пицца...
– Была, – охотно соглашается Алексей. 
Рита хмыкает и без лишних слов берет со стола кофейную банку. 
Они пьют кофе с сухарями. Те пахнут ванилью, в некоторых попадаются изюм и тягучее варенье. Когда-то это были булочки, которые Рита купила домой и забыла вовремя съесть. 
Она бездумно смотрит на белую стену, на деревянный мольберт с зачеркнутым инвентарным номером. Рядом что-то рассказывает Лешка, Рита даже смеется. И смотрит на мольберт. Сломанный мольберт списали в художественной школе, а Макс ухитрился его починить. В какой-то момент номер совсем расплывается вместе с деревом, и Рита, не дав себе испугаться, моргает. Номер снова виден. Она привыкла к подобному, после ее травмы это нормально, да и случается крайне редко. «Могло быть хуже». Ну конечно.