За лишнюю полушку

I

— Прысля! Остолоп!

Довольно многообещающее начало для раннего утра, надо заметить.

Я отодрал голову от подушки и, моргая спросонок, уставился на разъяренного Дёму. На лице его аршинными буквами было написано желание начистить кое-кому рыло. К счастью, не мне.

Если из выше написанного кто-то сделал заключение, что Прысля и остолоп — это одно и то же лицо, то спешу разочаровать. Прысля — это я. Прысля Войкович Аспарих, опричник Кешиктен-Тумена, немного чародей, немного колдун и много-много шаман. То есть попросту волховец. Приятно познакомиться. А остолоп... Хотя нет, не так. Остолоп. С заглавной буквы оно и вернее будет и точнее отражает суть. Это наш, вернее мой, ручной цмок Тишка. Насколько, конечно, цмоки вообще бывают ручными.

— Где эта гадина? — вкрадчиво, что обычно свидетельствует о крайней степени бешенства, поинтересовался Демьян; глаза его уже жадно шарили по комнате в поисках виновника. — Я из него сейчас рагу делать буду.

— А он тебя укусит, — зевнул я. — Или огнем пыхнет. — Вставать решительно не хотелось, но все-таки пришлось.

— Эта тварь крылатая огнем дышит только после того, как горилки нажрется! — отрезал Дёмик. — Все цмоки как цмоки, сначала поджарят добычу, а только потом глотают ее. А этот недоделок жрет живьем, а потом... вот... — На обращенной ко мне ладони Демьяна красовался небольшой осклизлый комок шерсти и перьев, бывший в прошлом то ли мышкой, то ли воробьем, то ли гибридом этих двух зверьков.

Я обреченно вздохнул. Тишка у меня еще слишком маленький, чтобы охотиться на серьезную дичь. Зато мышей и птах ловит на зависть любому кошаку. Жрет их, а после отрыгает то, что остается. Причем, как правило норовит изгадить что-нибудь, что пачкать решительно не следовало бы. Например, драгоценный ковер во дворце Тохарийского марзабана, сапоги Учжэлюйского чжуки-гуна, или лужайку у Древа Приветствий салических эльфов. Я уж не говорю о том, что у нас с Демьяном давно вошло в привычку вытаскивать чертовы комки шерсти и перьев из своих вещей. А пару раз Тишка, будучи не в ладах с желудком, высовывал голову из моего заплечного мешка, где этот пернатый лентяй проводит большую часть времени, и отрыгал означенную мерзость прямиком хозяину за шиворот. Гад такой.

— Ну, ты же знаешь, цмоки учатся выдыхать пламя на примере старших сородичей. А мы с тобою его еще в яйце подобрали. Неудивительно, что он до сих пор не научился охотиться, как все огненные змии. А желудок его плохо справляется с не прожаренной пищей. Вот он и...

— Да чихать я хотел на его трудное детство! — взрыкнул Демьян. — Эта зараза мне прямо в сапог блеванула! Одеваю я, значит, сегодня утром сапоги, и на тебе — подарочек от нашего Остолопа! Не помню, сколько мы там вчера выпили... Голова, по крайней мере, у меня почти не болит. Но когда я в это вляпался, меня чуть самого не вывернуло! Где эта маленькая пакость, я спрашиваю?

— Тишка! — позвал я и присвистнул.

Почти сразу же откуда-то сверху послышалось вопросительное курлыканье, и на колени мне прянула изумрудная молния. Покинутая цмоком люстра-колесо закружилась на скрипучей цепи.

— А-а-а! Вот ты где! — прошипел Дёма и угрожающе протянул пятерню к загривку Остолопа.

Тупорылая, словно небольшой кирпич, морда Тишки развернулась навстречу руке, отозвавшись приветливым мурлыканьем. Демьян неожиданно поморщился, махнул рукою и со словами «Бес с тобою!» почесал Остолопа за ушками. Тот закрыл глаза и довольно заурчал, встопорщив усы-вибриссы.

Позволю себе в этом месте сделать небольшое отступление, чтобы удовлетворить возможное любопытство читателя по поводу этой пакостной, но в то же время и довольно-таки милой зверюшки.

Цмоки, вообще-то, очень редкие крылатые ящерицы, испокон веку живущие в наших лесах. Правда, сейчас они больше обретаются в сказках, нежели в исхоженных человеком вдоль и поперек лесных дебрях. Разве что, в небе над заповедной Пущей по весне еще можно наблюдать брачные игрища цмоков. Роскошное зрелище, доложу вам, судари!

Взрослый цмок или, как его еще называют, огненный змий, а по-мурмански нидхёгг, достигает добрых двух саженей в длину. Самые древние цмоки, перешагнувшие за сотню лет, могут быть и вдвое больше противу того. Отсюда, к слову, и растут ноги у всех наших сказок про Змея Горыныча да прочих гадов многоглавых. Хотя на самом деле голова у цмока всего одна, сколько бы веков он ни прожил. И покрыты они не чешуей, кою на Змея Горыныча напялили исключительно для придания ему особливой мерзости, а роскошным оперением — изумрудно-зеленым с лазоревым пушком. Оттого в закатных Немецких странах цмоков зовут еще и Пернатыми Змеями. Кетцаль... дальше там язык сломаешь.

Перья эти даже в наших землях, где цмоки жили искони, ценятся едва ли не выше страусиных или павлиньих. А уж о неметчине и говорить нечего. Ради этих-то драгоценных перьев на цмоков и охотились испокон веков. Так что, брешут всё сказки — не змии огненные в жилье людское вторгались, а сам человек шел в леса и убивал цмоков ради наживы. Хотя бывало, летописи помнят такие случаи, что древние, по-настоящему огромные змии, способные одним выдохом спалить избу или сожрать всадника с конем, нападали на деревни и хутора. Только винить за то якобы злобную натуру цмоков — пустое. Старый цмок существо почти разумное. Опытный волшебник или волхв даже сможет пообщаться с ним, почти как с человеком, хоть и без слов. Но потому-то змии те и понимали, что люди охотятся на них не ради пропитания, а ради пустого тщеславия. И мстили человеку за бессмысленную жестокость. И деревня, разбогатевшая на бесценных перьях, рассыпалась пеплом, чтоб посеять страх в сердцах других охотников за редким трофеем.