Заблудший

XVIII

О, дайте смерти или сна.

Альфред Теннисон
«Вкушающие лотос»

Овейг очнулся в своей келье. Его сон караулила мрачная прислужница из Библиотечной башни. Увидев, что Овейг открыл глаза, она тут же позвала Мьядвейг. Та вплыла в комнату, сухо позвякивая украшениями, невозмутимая, бесстрастная.

– Я должна что-то сказать тебе, Овейг. Но у меня, пожалуй, нет слов. Ты зашел очень далеко.

Овейг искоса взглянул на нее, и в глазах его мелькнул испуг. Осознание содеянного приходило постепенно, и чем яснее оно становилось, тем больший ужас охватывал Овейга. Он чувствовал, что внутри он выжжен и опустошен, точно кто-то выпил из него всю магию. Она возвращалась тонкими нитями, медленно, медленно, наполняя контуры, напитывая силой. Он отвлекся от этих незримых ручьев, от их тонкой пряжи – все происходило, как надо. Овейг перевел взгляд на Мьядвейг: она стояла, наклонив голову и будто бы внутренне боролась с какими-то сильными чувствами.

– Вставай, Овейг, – в ее голосе слышались суровые, угрожающие нотки.

Овейг повиновался и не сразу заметил, что грудь его замотана тонкими бинтами, а правая рука слушается очень плохо. Он посмотрел на нее и вздрогнул: обожженная плоть потемнела, кожа усохла; мышцы почти не слушались.

– Я сделала, что могла. По крайней мере, у тебя остались обе руки. И правая даже сгодится для того, чтобы колдовать, пусть и не очень хорошо. Может быть, тебе достанет сил еще немного улучшить ситуацию. Простой смертный бы так легко не отделался. Я протянула сквозь кости и мышцы нити твоего Дара и восстановила подобие кожи. Не знаю, как лучше назвать результат. Будь это обычный огонь или какое-нибудь едкое вещество, все было бы замечательно. Но обожгло тебя, как ты догадываешься, чем-то другим. И часть груди обожгло, но не так сильно, там будет меньше шрамов.

Она помолчала.

– Овейг-Овейг. Будь ты простым смертным, ты был бы мертв, и все было бы… спокойно. Не везет Эмхиру с учениками…

Губы Овейга предательски дрогнули.

– Ты говоришь так, будто все Этксе разом наложило на себя руки.

Мьядвейг горько усмехнулась.

– Вовсе нет. Для кого-то случившееся – и правда мелочь. Очередное яркое событие, вроде казни, предательства или, например, покушения на шаха. Но для тебя и твоего Наставника – это все очень нехорошо. Для Триады – особенно нехорошо.

Она впустила в келью помощниц. Они перевязали Овейгу руку, помогли ему одеться. Мьядвейг смотрела молча, иногда хмуря брови и нетерпеливо поправляя тагельмуст.

Она повела Овейга в подвалы Библиотечной башни. Там в неверном свете чадящих факелов он различил завернутое в саван тело. Сердце Овейга болезненно сжалось, но разум искал сторонние оправдания, лелея пустые надежды. Мьядвейг бросила на Овейга внимательный взгляд, полный колючего укора и – не спеша – сама отдернула край ткани.

На холодном камне, опутанная царской цепью лежала Рависант. Овейг вздрогнул и отступил на шаг, борясь с захлестнувшими его чувствами. Надежды рухнули, истина обнажила свой строгий лик: Рависант была мертва.

– Нет-нет, – сухо произнесла Мьядвейг. – Подойди и посмотри внимательно.

Овейг помотал головой, не в силах произнести ни слова.

– Давай же, ты должен понять, что ты сделал и чем все могло закончиться! Смотри! – голос ее был жесток и холоден.

Овейг повиновался.

Плотная грубая ткань окутывала Рависант. Он вгляделся в ее лицо, но черты показались ему иными. Половина лица была искажена, точно начала меняться, и приобрела явственные черты Эсхейд. Правый глаз – прежде зеленый – стал золотым, скула истончилась, подбородок вытянулся. Левая часть лица сохранила прежний вид.

Овейг опустился на колени. Это странное искажение, сотворенное обрядом, почти не волновало его. В глубине души он все понял, но отмел, оставил эти мысли, позволив чувствам течь свободно. Ничто не имело значения, кроме того, что Рависант, его прекрасная, любимая Рависант, лежала теперь перед ним мертвая, и не было в мире средства, чтобы вернуть ее – именно ее, в этом теле и с этой душой, полную прежнего света, – к жизни.

Он поднял взгляд и увидел, что Мьядвейг наблюдает за ним с горьким состраданием.

– Я все понял.

Он был юн и слаб, он был никем боле. Ни знатным Гарваном, ни Бессмертным Магом, лишь когда-то – самоуверенным юнцом. Та жизнь прошла, не осталось ничего, и словно бы ледяной ветер терзал его сердце.

Мьядвейг молча шагнула к Рависант и осторожно высвободила ее из пут Царской цепи. Перчатки берегли нойрин от прикосновения к золоту. Цепь змеисто поблескивала и покачивалась, как живая. Как только последнее из звеньев оказалось в воздухе, тело Рависант рассыпалось. Остался лишь пепел и белые кости.

Овейг судорожно дернулся и закрыл лицо руками.

– Мы будем плакать вместе, Овейг, – сказала Мьядвейг. – А потом ты расскажешь мне всё.