Заблудший

XXIII

Я нашёл, что, казалось, навек потерял,

И теперь воскресаю душою.

Ольга Чюмина
«Эмир и его конь»

Несколько месяцев поста, недель, проведённых в молчании, подействовали на него благотворно. Умеренность во всем казалась отраднее вина.

«А вот теперь я – это я», – сказал себе Овейг.

Он сравнивал себя прежнего с путником, смущенным миражами, с мутным зеркалом; он осознавал, что был словно разбит на множество осколков, и узор его сознания являл лишь буйство негармоничных линий. Теперь же он вернулся, собрался, воссоединил части сознания и понял, что если прежде был узником своих страстей, то теперь стал узником своих же ошибок. Сделанное, сказанное, помысленное – все оказалось ложью, иллюзией, время пришло и развеяло это по ветру. Предстояло снова идти, снова выбирать. Но теперь Овейг был один. В Этксе его поддерживал  только Скарпхедин, снисходительно усмехавшийся, стоило вспомнить о самонадеянности прежнего Овейга.

Лежа в лодке, Овейг разглядывал ночное небо, и в хаосе мерцающих точек его взгляд непрестанно выхватывал созвездия, то следуя известными путями, прочерченными древними астрономами, то следуя своим, позволяя воображению находить новые. Это было чем-то похоже на созерцание собственной души.

«Быть может, небеса в чем-то – подобны зеркалу».

Но Овейг понял: чтобы освободиться, он должен полюбить и тоску, и боль. Стать ими или же заставить их служить себе, но не так, как это делают тираны.

«Вот оно, истинное прикосновение Амры», – подумал он.

Овейгу показалось, будто кто-то ему благосклонно улыбается из тьмы.

Рассвет застал Овейга там же. Нежное сияние солнца, крики чаек и сефледов, разговоры первых рыбаков развеяли сон. Овейг поднялся, пряча улыбку под тагельмустом и направился в Этксе. Просыпающийся город – хотя некоторые его кварталы давно бодрствовали – встретил Гарвана добродушно. Казалось бы, никто больше не узнавал в нем преступника, нойра-предателя, осквернившего алтарь Мейшет. Едва успевшие разложить свой товар торговцы пытались ему что-то предложить, случайно встретившийся Гарван махнул ему рукой, какая-то девушка зазывно улыбнулась. Он не знал, в чем причина такой перемены, и не стал думать об этом. Ему очень хотелось опустить край тагельмуста и полной грудью вдохнуть еще прохладный воздух.

Легкое, поющее настроение чуть развеялось, когда Овейг оказался на центральной площади. Там было шумно, возле Этксе собралось с десяток Вестников и столько же Гарванов; привлеченные шумом, подходили и простые любопытные, коих становилось все больше. Овейг увидел, как один из Гарванов отпустил в небо несколько каменок с посланиями.

Возле Храма Девяти собрались жрецы: Овейг ясно разглядел зеленые одежды служителей Мейшет, синие – служителей Тид, доспехи служителей Вурушмы, и даже пару ярких накидок жриц Амры. Скользнув по ним настороженным взглядом, Овейг с трудом отыскал в толпе Сванлауг.

– Что случилось? – просил Овейг.

– Смотри, вон, – она указала куда-то в сторону, где люди чуть расступились. – Видишь? Мы поймали афлетанского Гарвана.

Овейгу пришлось потрудиться, чтобы что-то рассмотреть поверх голов.

– Не старайся, его ведут сюда, сейчас увидишь.

Двое Вестников вели избитого юношу. Тагельмуст с него сорвали, но его наручи и одежды выдавали в нем афлетанского Гарвана. У него была разбита губа, на скулах и на лбу – ссадины, рукав был залит кровью. Овейг присмотрелся и узнал в пойманном юноше Греттира.

– За что его арестовали?

– Он убил жреца и попался с поличным. Возможно, он и украл цепь. Но мы это выясним. Ты заметил следы Золотого прикосновения на его висках?

– Нет.

– Присмотрись. Он еще и айдут. Айдут на службе в Этксе! Это… я не знаю, что сказать, но Афлетан меня тревожит.

Овейг покачал головой. Он хорошо запомнил этого юношу: и его победу на скачках, и бесполезно долгие поиски коня в Афлетане. Овейг был уверен, что Греттир был всего лишь жалкой игрушкой в руках Фьёрлейв, которая распоряжалась им как хотела и совсем его не ценила.

«Интересно, как Греттир, айдут с северным именем, попал на службу к Фьёрлейв? – спросил себя Овейг, отмечая образы, которые услужливо предложило ему воображение. – А ведь из этого могла бы выйти неплохая история».

Он перестал всматриваться в толпу и в мыслях принялся ткать нить истории, облекая рисовавшиеся сцены в слова, которые позже намеревался записать. Увлекшись, он не чувствовал на себе пристального взгляда жрицы Амры, которая стояла на ступенях у Обители и едва различимо улыбалась.

Почти все считали ее слишком суровой для служительницы культа любви и вдохновения, и лишь немногие спрашивали себя: «А не смотрит ли через эти глаза сама Амра?»

______