Заблудший

I

На рассвете было прохладно. Великая река, чьи воды днем полнились безжалостным сиянием солнца, была холодна и медлительна, и казалось, будто в ее волнах все еще можно различить отблески лунного света: его серебро постепенно блекло, уступая место золоту утра. Полотно воды меняло цвета вместе с пробуждающимся небом, дробя отражения первых лодок, скользнувших по тонкой речной глади. Привычно трепетали пестрые паруса, ловя свежий ветер, и ничто не напоминало о минувшем празднике Молчания, о голосах жриц, перелетавших от храма к городским стенам, подобно диковинным птицам, ни об узорной тени каравана, покидавшего Триаду.

В воздухе разлился тонкий звон мелких колокольчиков. Слышно было, как он пробивается сквозь пряди ветра и глухое хлопанье тонких полотен, натянутых меж колонн небольшого святилища. Оно возвышалось у берега Великой реки, и его старые выщербленные ступени спускались к самой воде. Гирлянды цветов источали невесомое благоухание, тонко змеился дым курений.

- ...Амра, Милостивая! И твои слезы в Великой реке, к тебе да устремится наша благодарность! – выводил нараспев девичий голос, более густой и мелодичный, чем звон колокольчиков.

Ступая бесшумно и осторожно, Овейг шел к святилищу. Он нередко выбирался из Этксе после дней празднества, посвященного Тид, знаменующего начало нового года, чтобы посмотреть на первую службу Амре, которая всегда проходила вдали от Храма и его обителей и ненадолго оживляла древние каменные плиты под сенью массивных колонн: когда-то там собирались айдуты, и лишь много лет спустя его облюбовали служители Амры. Чувствуя, как в сердце бьется тревога предвкушения, Овейг не сводил глаз со святилища, окутанного белизной тонких трепещущих полотен, послушных ветру. 

Одинокие юноши и девушки спали тут же, на склоне, среди травы, песка и камней, возле темнеющих кострищ, укрывшись накидками. Отступающая ночь уносила сон, и прежняя тишина постепенно наполнялась шагами, шорохами и тихими разговорами.

Под звон колокольчиков девичий голос продолжал читать:

- Амра, милостивая! Будь благосклонна к приходящим! Озари их сердца и души своим трепетным огнем!

Овейгу было трудно смешаться с прихожанами: в этот раз он был среди них единственный Гарван. Жрица Амры, юная, широкоскулая, с полными губами и узким подбородком, сделала Овейгу знак, чтобы он открыл лицо. Но он в ответ лишь покачал головой: Овейг знал, что если сделает так, то все взгляды будут прикованы к нему; а потом и разговоров не избежать. Он этого не хотел.

Жрица улыбнулась. В складках ее розового покрывала, казалось, дремала заря.

Опустившись на прохладные каменные плиты подле остальных юношей, Овейг принялся смотреть, как девушки подходили к жрицам, протягивали им скромные дары: кто браслет или кольцо, иные приносили фрукты и цветы, или перевязанную шерстяной ниткой прядь собственных волос, ибо иного дать не могли. Всякая подошедшая говорила жрице, сколько лет готова посвятить служению Амре, и тут же получала ответ. Отвергнутые уходили, понурив голову, а те, кого Милостивая готова была принять, оставались тут же, вместе с другими жрицами, но не произносили ни слова и не смотрели по сторонам, потому что уже не принадлежали себе.

В большой медной чаше, поставленной на треногу, горел огонь. По бокам от нее на циновках сидели жрицы, звонившие в мелкие легкие колокольчики и читавшие молитвы.

Не только любви покровительствовала Милостивая Амра: она возжигала огонь вдохновения в людских сердцах, вкладывала в уста поэтов прекрасные стихи и песни, открывала чуткому слуху музыкантов диковинные мелодии, обращала взор алчущих к новым идеям, указывая пути познания. Говорили, что Амра, принимая дары вне Обители, благосклоннее относится к приходящим. Оттого Овейг искал у нее вдохновения, просил о помощи именно в этот день. Он заметил, что, беря в руки ребаб или уд, больше не чувствует души инструмента, что стихи стали пусты, а голос потерял силу. Будучи Гарваном, он боялся, что кто-то из Старших заметит неладное, начнет присматриваться, прислушиваться – тогда не стать ему Наместником Гафастана. Созерцая жриц и ловя их скользящие взгляды, он терпеливо ждал, когда сможет подойти к жертвенной чаше.

На оранжевых одеяниях сидящих жриц, на циновках и гладких плитах святилища, вокруг высокой треноги и на пьедесталах колонн лежали цветы. Их нежный аромат был почти неразличим, задушенный терпким дымом благовоний. Звон померк, перестал, точно редкий весенний дождь; стихли голоса служительниц Амры, новые избранницы богини расселись у колонн, опустив головы. Настала очередь юношей подойти. Их было не так много, все смуглые – сплошь усгибан или обращенные айдуты, уже не отмеченные Золотым прикосновением.

Поднялся и Овейг. Чувствуя на себе ничего не значащие взгляды, он подошел к жертвенной чаше. Подле нее явственно проступал аромат курений и живое тепло гулко трепещущего пламени. Стоявшая у колонны жрица, та, что просила Овейга открыть лицо, повторила свой жест и улыбнулась. Другая жрица, закутанная в оранжевое покрывало и на вид слишком суровая для служительницы одной из Милостивых, коснулась плеча Овейга:

- Пусть Амра, Милостивая, озаряющая сердца, внемлет твоей просьбе, если ты жаждешь блага, о Ищущий.

Овейг склонил голову. Мысленно обратившись к Амре, он вытащил из-за наруча кинжал, приложил его к тюрбану и провел лезвием по ладони. Кровь закапала в чашу, тут же исчезая в пламени. Порез почти сразу затянулся, и Овейг вытер ладонь о рукав.