Забвение

Забвение

(Написано в сооавторстве с Абракадабром proza.ru/avtor/abrakadabr)

Первым, что он увидел, было лицо.  Женское, страдающее, лицо жалости и печали. Губы беззвучно шевелились. Слёзы наполнили до краёв веки, сорвались  и упали на его щёки – он закрыл и снова открыл глаза. Лицо пропало, превратилось в небо, оставив щемящую тоску у сердца. Изломанные чёрные линии птичьих стай  перестраивались, пропадая и вновь появляясь в  тёмных облаках, налитых чернотой. 
      «Чёрный вор-о-о-он, что ж ты вьё—ё—ёшься…» — всплыло в голове. Всплыло и тотчас нырнуло обратно, даже не махнув на прощание окончанием фразы.
       Погода стояла гаденькая, мерзкая: такая, что, глядя на небо, понимаешь — в любую минуту можно ожидать дождя. А можно и не ждать. Всё равно ангелы заплачут в самый неподходящий момент.
     Ангелы… Опять круги на омуте памяти: кроватка с решёткой, пухлая, морщинистая рука, её раскачивающая, закрытое окно, по которому стекают всё новые и новые капли, постоянный стук «тук-тук-тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук». И хриплый голос:
«Плачут ангелы, пол дня уже как заливаются».
     Было – и прошло.
     Небосвод и впрямь, как в северной столице. Северной… Значит, есть и восточная, южная, западная?
     А как так можно, если столица на то и столица, что одна?
     Не помнил.
     Он лежал на чём-то тёплом и податливом. Пошевелил руками и ногами, словно делая «снежного ангела» (снова это слово! то есть существа небесные, как и столицы, тоже разные?), но не нащупал никаких предметов. Тогда он зачерпнул рукой, приподнял голову, разжал пальцы. На грудь посыпалось белое и сыпучее.
     Песок. Он лежал на тёплом песке. Над ним – чёрные птицы. Ещё выше – пасмурная облачность.
     Ну вот, первые мазки картины уже появлялись на холсте.
    Закряхтев от внезапной боли он сел. Сунул кисти обеих рук в песок, наслаждаясь его теплотой. Потом похлопал по карманам. Пусто. Почувствовал досаду. Перед глазами неоновой надписью засверкало слово «пропуск». Это что-то важное, чего с собой не было, и из-за этого придётся идти назад, потом обратно и вперёд, тратить время, куда-то опоздать, потом что-то написать а ещё потом, ещё дальше, к концу месяца, чего-то из-за отсутствия «пропуска» лишиться. Он никак не мог отыскать в галерее памяти внешний вид предмета, именуемого «пропуском», но его отсутствие прочно ассоциировалось с отрицательными эмоциями. Ровно как и отсутствие пары других вещей, но куда в меньшей степени – их, хотя бы, можно на месте «стрельнуть».
     Знать бы только, из чего и в кого стрелять.
     Посмотрел на ладони. Эти самые грубые одутловатые пальцы спускали курок? Возможно. Наверное, потому они сейчас и такие мертвенно-бледные. Сеял смерть и сам же её пожал.
      Гипотеза вполне себе.
      Осмотрелся. Он сидел в центре миниатюрной, идеально круглой пустыни, размером с маленький загородный домик. Крохотные барханы. По краям – заросли колышущейся на ветру осоки, в которой имеются коридоры-промежутки для прохода. А наверху небо.
      Что-то не так. Что-то выбивалось из картины.
      Он ещё раз внимательно огляделся. Осмотрел одежду. Проследил за колыханием осоки.
Зебра,— вспомнил он. Зебра – это лошадь, только монохромная. Кто такая лошадь – не важно, всё равно каждый из нас по-своему она. Но что значит «монохромная»?
      Он обхватил голову руками. Думать! Вспоминать!
      Подсознание сжалилось над ним и показало, что зажато в другой ладони.
     «Жизнь», — пронеслось в мозгу, — «как зебра. Чёрная полоска – белая полоска – чёрная полоска – белая полоска…»
     И вот оно: «Бу-у-у-м». Гонг понимания.
     Он медленно поднял голову и вновь открыл глаза.
     Возможно, он и не сеял смерть.
     Просто мир вокруг – целиком и полностью – был чёрно-белым.
     И сколько проснувшийся ни тёр глаза, рискуя занести в них песок, цветной окружающая действительность не становилась.
     Но не просто «два цвета – чёрный и белый, и всё», нет. К паре прибавился серый. Мир не был однородным – вокруг царили пятьдесят оттенков Петербурга.
     Вот опять – откуда взялось сравнение?
     Крякнув, встал. Кашлянул, привыкая к звуку своего голоса. Захотелось что-нибудь произнести… Но что-то внутри него противилось любому слову.
     Пожав плечами, он прошёл сквозь миниатюрную пустыню. На момент, когда он резал ладони, раздвигая осоку, он уже дважды бывал на волосок от смерти.
    Только сам об этом не догадывался.
    Местность оказалась болотистая. Слева, справа и сзади, насколько простирался взгляд, тянулись бескрайние топи, в которых редкими маяками торчали голые, омертвелые деревья.
    Картина безрадостная. Хорошо, что в мире, судя по освещению, день, ибо в голове в районе мозжечка прозвучало мегафоном: «Остерегайтесь по ночам болот, когда силы зла властвуют безраздельно». А ещё: «Какая страшная смерть».
   Умирать не хотелось.
   Остановив выбор на том, что разнообразие – основа эволюции и здорового питания, он двинулся вперёд, туда, где бочаги, лужи и грязь переходили в твердь земную.
    Пока он выбирался к твёрдой почве, счётчик пережитых смертельно опасных моментов увеличился до пяти.
    К счастью, а может, к сожалению, он оставался по сему поводу в блаженном неведении.
    Взобравшись на насыпь, он очутился на растрескавшейся асфальтовой дороге. Налево? Или направо? А, не всё ли равно, какой путь не выберешь, найдётся тот, кто скажет, что это, мол, не наш путь, что мы пройдём другом путём
     Не мудрствуя лукаво, пошёл направо, ибо дело наше, как подсказало бессознательное — правое, и победа непременно будет за нами. Как всегда. Когда-нибудь. А как же иначе?

Если бы ему не надоело считать, то счёт шагов мог бы перевалить за четырёхзначную отметку. Топь закончились, постепенно перейдя в лесистую местность. Деревья, в отличие от болотных, стояли в основном здоровые, с одинаковой серой листвой, но всё равно нет-нет да и попадались растения омертвелые, голые, словно болезнью какой изъеденные. И тишина. «И мёртвые с косами стоят…» — произнёс диктор в черепной коробке новым голосом.
   Мёртвых не повстречалось, как, впрочем, и живых. Неживое нарисовалось. Не веря глазам, он перешёл на бег, чтобы поскорее добраться до стоящего на обочине автомобиля из разряда тех, что, как подсказал внутренний диктор, покупают «на положенные проценты, по совету друзей». На серой траве в паре метров от авто осталась расстеленная клетчатая скатерть, на которой покоились следы застолья: пара пустых стеклянных бутылок, несколько вскрытых опустошённых консервных банок без этикеток, крошки, крупицы соли. Обыск автомобиля не дал не то что ключей, а вообще — абсолютно ничего. С досады он ударил по рулю и чуть было не стукнулся головой об потолок, испугавшись громкого сигнала.
    С полчаса провёл, мучая клаксон. Никто не заявился, хотя тот же лесник, например, мог бы вполне законно поинтересоваться, кто это тут, так его и мать его растак, белок тут шугает.
   Он двинулся дальше, потому что всё его существо протестовало против сидения на месте.
    Что-то коснулось лица. Он поднёс пальцы к щеке и почувствовал влагу. С неба падали новые капли. 
    Выругавшись, натянул куртку на голову. Не прошло и пяти минут, как видимость резко ухудшилась. Тем не менее, он из последних сил продолжил путь. И ему воздалось.
     Лес расступился, уступив место широкой полосе вырубки. То, что в завесе дождя виделось полосой деревьев, при приближении оказалось бетонным забором в три человеческих роста, возведённым между вышками, стоящими друг от друга на равном отдалении.
    Он закричал и замахал руками. Перешёл на бег.
    На одной из вышек включили прожектор. Луч света рассеял сгущающиеся сумерки и скользнул по его лицу.
     — Люди-и-и! А-у-у-у!
    Щелчок. Свист. Фонтанчик асфальтовой крошки в нескольких сантиметрах от ступни.
     Он ослеп. Фотовспышка перед внутренним взором, и на стол памяти ложатся фотографии: бескрайнее синее небо, горячее, безжалостное солнце, красные горы, вымокшее в поту обмундирование, невыносимым грузом давящий на плечи рюкзак, мешающая каска… Долгий подъём… Вспышка, рокот, столб дыма, щелчки, свист… Истошный окрик «Лож-и-и-ись!»… 
    И тело выполнило команду – не успела вторая пуля щёлкнуть по месту, где он только стоял, как он уже отпрыгнул в сторону, от души плюхнувшись наземь, распластавшись на обочине и неистово заработав локтями и коленками. Как раз вовремя, ибо по асфальту застучали пули.
    Грязь отпускала неохотно, с чавканьем. Утягивала, стараясь всеми силами удержать. По затылку стучали дождевые капли. «Ну китайская пытка прям», — подумал он и замер, что пёс при виде кости. Бессознательное подкинуло с барского стола объедок, на котором значилось: «Китаец нам – друг, товарищ и брат».
Ни от первого, ни от второго, ни от третьего он бы сейчас не отказался. А ещё лучше сразу.
    Сразу трое… Один в трёх лицах…
    Что-то шевельнулось внутри – и замерло.
    Да и пусть себе шевелится... 
    Выстрелы вырвали из задумчивости. Сжавшись, стараясь стать как можно меньше, он вжался в мокрую землю. «Земля моя земелюшка, защити, силу ты даёшь богатырскую…»
     Вспомнить бы, что такое «богатырское».
     Стреляли наобум, не целясь, рассекая пулями потоки воды с небес. Может быть, решили, что стоит доделать дело до конца, а может, патроны списывают без счёта. Как страшно ползти, как страшно просто шевельнуться… Пожалуйста, не трогайте, не стреляйте в меня, я полежу тут, тихонечко так полежу, как мышка, как букашечка, незаметненько, никому не мешая, вы просто не трогайте меня, посылайте пули мимо, ибо я очень, очень, очень хочу жить! Мне очень нужно!
      Сделав над собой невероятное усилие, он продолжил движение. Метр. Другой. Вперёд, только вперёд.
      Прошла, казалось, вечность.
      Трассеры всё ещё летали над вырубленной полосой, выстригая ветки с лёгких планеты. Почти выбившись из сил, ничего не видя, не соображая, он полз и полз под пулями, пока не почувствовал, что теряет опору.
      Видимости не было, и он и не заметил, как выполз к канаве. Медленно съехав по склону, он окунулся в мутную, холодную воде. Члены медленно коченели, одежда резко потяжелела.
      По крайней мере, здесь его пули точно не достанут.
      Но и воспаление лёгких — штука безрадостная.
      О том, чтобы попытаться выбраться наверх, не могло быть и речи. Во-первых, у него всё равно бы не получилось – уж больно скользкой была грязь; во-вторых – трассеры по-прежнему со свистом рассекали воздух. Он поднялся в полный рост и похлюпал по колено в воде, спотыкаясь, падая, захлёбывая серую жижу, отплёвываясь, поднимаясь, идя дальше, дрожа – всё, что угодно, лишь бы выжить.
      Ливень и не думал стихать.
      Какой же холод крокодильский… У крокодила всё не слава богу – что холод, что слёзы…
      Берцы – обувь неубиваемая, в такой хоть по навозу, хоть по отходам химического производства – всё едино, не балетки, чай. Но и в берцах нельзя забывать заветы Суворова. Кто сия личность, он не помнил, да и момент, откровенно говоря, был неподходящий для самокопания.
     Полоса вырубки закончилась, вверху уже виднелись верхушки деревьев. Стрельба прекратилась. Он уже было понадеялся, что в конце пути его ждёт если не лифт, то комфортабельный элеватор. В какой-то степени он не ошибся.
     Продрогший, уже мало что соображающий и двигающийся исключительно на рефлексах, он не обратил внимание на то, что поверхность жижи впереди пульсировала, от её поверхности отрывались капли, взлетали вверх и падали обратно. Ещё несколько шагов на слабых, дрожащих ногах и его вырвало из воды и хорошенько так отфутболило вверх и вперёд, за шкирку вытянуло из оврага и отправило в относительно свободный полёт. Единственное, что он успел – так это удивиться.
     Его выбросило из канавы на склон и он покатился в кустарник, примяв начинавшиеся на склоне небольшие колючие кусты и скатившись в ложбину на жёсткие колючие ветки терновника.
     Иглы впились в тело, кололо всё, но встать он не мог. Тело стало наливаться жаром, сознание поплыло и потухло.
     Первым, что он увидел, были лицо. В нём уже не было столько горя и жалости. Внимательно, с тревогой вглядывались в него серые огромные глаза – лицо поплыло к несу, теряя очертания и вот уже оно превратилось в облака, в шеренги летящих по небу птиц.
     Песок. Он лежал на тёплом песке. Над ним – чёрные птицы. Ещё выше – пасмурная облачность.
     Осмотрелся. Он сидел в центре миниатюрной, идеально круглой пустыни, размером с маленький загородный домик. Крохотные барханы. По краям – заросли колышущейся на ветру осоки, в которой имеются коридоры-промежутки для прохода. А наверху небо.
      Что-то не так. Что-то выбивалось из картины.
     Он ещё раз внимательно огляделся. Осмотрел одежду. Проследил за колыханием осоки.
Местность оказалась болотистая. Слева, справа и сзади, насколько простирался взгляд, тянулись бескрайние топи, в которых редкими маяками торчали голые, омертвелые деревья.
     Он не мог понять ничего. Он уже был здесь. И, похоже, не раз.
    Остановив выбор на том, что разнообразие – основа эволюции и здорового питания, он двинулся вперёд, туда, где бочаги, лужи и грязь переходили в твердь земную. Добравшись до конца болота, он передохнул, привалившись к стволу бросившей жёлтые иглы сосны. Побрёл на ватных ногах вглубь леса.
    — Стой! Куда прёшь, лосяра?! Живёшь долго? Надоело?!
    Он удивился и немножко испугался.
    Человек? Здесь?
    Резко обернувшись, он действительно увидел осторожно выглядывающего из-за ствола сосны мужчину.
    — Т-ты это… Мне? 
    — А ты видишь тут кого-нибудь другого?.. Стой! Не двигайся! – незнакомец выкинул вперёд правую руку в предупреждающем жесте.
    Человек вышел из-за дерева и поспешно двинулся навстречу, путаясь в полах плаща. Присмотрелся – нет, не кайман, таки крокодил.  Одетый в крокодиловый плащ имел вытянутое лицо, с прямыми, резкими чертами, с горбатым носом, насупившимися бровями, тонкими губами и короткими чёрными волосами.
    — Ну?
    — Гну! – незнакомец подошёл и оглядел его с ног до головы. Покачал головой: — Небо! Небо не видело такого пацака, как ты…
    — В чём суть-то?!
     — С утра в тапках. И в том, что туда, — незнакомец махнул кистью руки, — идти нельзя.
     — Туда – это куда? Между теми двумя кочками? А чего не так-то? Тут это… Знака-то нет, товарищ начальник!
     Сказал – и тот час рука ко внутреннему карману потянулась… Удивился, но дал руке проделать путь до конца. Карман, как и остальные, оказался пустым.
    — Хорошая шутка. Сейчас животик надорву, — сухо прокомментировал незнакомец. – Что – реально не видишь?
    — Вижу. Лес. Деревья. Листья. Землю. Небо. Чего же более, что я могу ещё сказать…
     Когда плащеносец понял, что наш герой вполне серьёзен, то невольно отступил. Посмотрел недоверчиво, покачал головой.
     — Да нет, не лосяра… Олень, скорее… полумёртвый... Короче, гражданина, ты туда не ходи, ты сюда ходи – а то совсем мёртвый будешь… Не? Не веришь? Вот   Фома неверующий выискался… Следи за руками, пациент…
     Поискав, незнакомец подобрал штатив и, размахнувшись, будто в «городки» играет, метнул аккурат промеж холмиков.
     Вспыхнуло.
     Громыхнуло. Так, что с деревьев иголки попадали.
     — Убедился теперь, Фома неверующий?
Торжествующий голос незнакомца вернул его к реальности.
     Реальности ли?
    Голова гудела. Тошнота подступила к горлу. Он сидел в чёрно-белом лесу. Рядом стоял незнакомец. Ещё ближе два холмика.

— Э-э… Это что такое было?
    — Что это такое было? Кирдык-башка было. Секир-карачун. Ловушка, вобсчем. Контактная пара. Видишь – кочки симметричны. Да что симметричны – одинаковы. Зеркальны. У обоих одна сторона больше срезана, чем другая. Плюс и минус. Между пройдёшь – получишь заряд бодрости.
      Пришедший в себя долго переваривал полученную информацию.
    — Так и будешь простатит зарабатывать? Вставай!
    — Проклятьем заклеймённый… — прошептал одними губами, поднимаясь, — благословенная, ложись... Как тебя зовут?
    — Вергилий. А тебя?
     Он напрягся изо всех сил. Обоими руками закопался в серое вещество, пытаясь вынудить ответ. Но…
     — Не помню.
     Вергилий ничуть не удивился.
     — Ладно. Тогда будешь Фомой. Остальное, пожалуй, не важно. А что важно – ещё нужно выяснять, Фома. Да не таращься ты так. Нормальный крокодиловый плащ. Всю жизнь о таком мечтал. А раньше о таких клешах, в которых ты рассекаешь и куртке “Wrangler”. И что, цуко, это такое было, а? Ладно, не парься. Попаримся ещё. Кубыть, — Вергилий резко повернулся и, срубая стеком головки репейника, пошёл по тропке в лес.
    — Тропинка вот! В лесу! Казалось бы! – выкрикивал он на ходу, — Схуяль? Минуту назад не было тропинки. Да и лес… Ладно… Нам Фома, ребят встретить нужно. Мы по периметру пошли.  Разделили на сектора – и пошли. Выход искать. К вечеру договорились в центре леса, там полянка, встретиться. А вечера, цуко — то, и нетути!
    — А полянка, муха в ухо – вот она; а раньше – пока жопу не взмылишь, не дойдёшь. Вот что это было, Фома?
      Вергилий остановился в высоком, выше колена ковыле, струившемся вокруг небольшой, усыпанной необычной формой грибами полянке. В центре полянки у костра сидел по-туркменски, то бишь поджав под себя ноги, мужик в малахае и тельпеке и неспешно отхлёбывал из пиалы чай.
      За полянкой убегала в лес речушка. На её берегу возились на сломленной возрастом сосне три медвежонка. У комля сидела, поглядывая на малышей, улыбающаяся медведица.
     — Медведи, – Фома подошёл к Вергилию.
     — Да они тут везде. Так и мотаются по лесу вчетвером. И сосну за собой тягают. Но злить всё равно не нужно. А вот мужика вижу впервые.
     — Туркмен, что ли. В тельпеке.
     — В каком ещё тельпеке?  Нормальный мужик. В ветровке.
     Фома перевёл взгляд на сидящего у костра – тот был действительно в ветровке с откинутым капюшоном. И чай пил из кружки.
    — Ну что, вновь поступившие? Определились уже с бутафорией? С цветовосприятием? Аданте на авансцену, плиз, – донеслось от костра. — Чайку хлёбнуть! С ежевичным листом.
     — Вся жизнь наша – театр, — пробормотал Фома.
      Они двинулись было к костерку, но остановились, и было из-за чего – по обе стороны от мужика, слева и справа от них, на поляну вышло по новой фигуре.
      Тот, что слева, красовался сапогами, огнеупорным костюмом, кислородным баллоном за плечами, от которого тянулись две трубки к прозрачной пластиковой маске, красной каской и, в качестве бонуса – увесистым топором в, практически наверняка, мозолистых руках. Здоровенный бугай — при виде топора Фома рефлекторно сунул правую руку за пазуху, и, к своему изумлению нащупал холодную металлическую рукоять пистолета. Новоявленная тяжесть оттягивала куртку.
       Чудеса, да и только!
     При взгляде же на второе новое действующее лицо Фома вспомнил, что жить и верить – это замечательно, и что перед нами небывалые пути, ибо этот персонаж был облачён в скафандр космонавта, гордо сверкая четырёхбуквенной аббревиатурой на шлеме поверх зеркального стекла.
     Фома замялся, но, подгоняемый Вергилием, занял место справа от мужика восточной наружности в ветровке. Последний со спокойствием домашнего удава тибетского монаха наполнил чаем пиалу и пустил по кругу. Космонавт принял, но шлем поднимать не стал и, покачав столовый прибор в руках, передал дальше. Оставшиеся не побрезговали. Пожарник, упав на землю с левой стороны с бычьим вздохом, сбросил наземь шлем, явив свету совсем юное лицо.
    — Дед, спасибо… А ты кто? – озвучил юноша висящий над костром вопрос.
    — Де-е-е-е-д, — протянул мужик, пробуя слово на вкус. Распробовал, скривил мину, будто лимон проглотил, покачал головой: — Дед – это слишком. Согласен на Батю. Или Проводника. Потому что я поведу вас к Источнику.
     — Секундочку, — Вергилий поднял ладонь. – Нам пить не хочется. Нам знать хочется…
     — Что тут происходит, где мы, кто мы, кто виноват и что делать, — подхватил Фома. Последние два вопроса он ляпнул непроизвольно и очень смутился.
     — Сперва доложьте, — улыбаясь, сверкнул Батя глазами. – Так сказать, по форме. Нашли ли, что искали?
     Космонавт покачал шлемом и развёл руками. Пожарник мотнул головой и поведал про какое-то ограждение, к которому не подойти – стреляют. Вергилий ткнул пальцем в Фому. Фома вздохнул.
     — Что и требовалось доказать,— кивнул Батя, — мене, мене, текел, упарсин. А теперь, дети мои, слухайте.
     Место Соборное. Некоторые ещё говорят — Соборования. Для некоторых – Чистилище. И раньше были такие места. И мы о них кое-что знаем. Те, кто приглядывает. Ну, должен же кто-то присматривать за всем этим. По мере сил. Ваше Место – место четырёх, возникло таким потому, что четыре сознания смогли договориться о чём-то общем. Место это постоянно меняется — как меняются ваши сознания, ваша память — там. Там, где вы сейчас боретесь за жизнь.  И чтобы вам помочь, там, мы должны добраться до Источника. И как можно быстрее.
      Он резко встал и, как ни в чём не бывало, пошёл в лес. Бросил через плечо:
     — Чего ждём? Пока рак скиснет?
     — Вот и я говорю! Вышки, колючка натянута, прожектора, а кто там наверху сидит, семечку лузгает и пиво с раками пьёт – не видать! Зато как тебе узревают, так сразу шмалять принимаются – никакой, блин, культуры…— увлечённо разглагольствовал Вергилий по пути.
    — Та же… Ерундистика… — выдохнул Пожарник.
     — А лицо видел? – спросил Фома. – Женское? На небе?
    Вергилий пожал плечами.
      Путь преградили заросли – с трудом пройти, проехать не на чем – и Пожарник вышел вперёд, прорубая топором дорогу. Фома лишь одобрительно кивал: во-первых, потому что сам не работал, и во-вторых, потому что вспомнил, то когда рубишь лесок – разлетаются щепки.

    — Стоп! А где Космонавт?! – Вергилий недумённо крутил головой.
    Космонавт до этого места молча шёл замыкающим.  А теперь, на песке, возле отпечатков ботинок лежал только скафандр…
    — Космона-а-а-а-вт! – закричал Пожарник, бросился к скафандру, но был перехвачен Вергилием.
— Куда! В ловушку прёшь!
     И действительно – воздух впереди на небольшом участке, примерно метр на метр квадратный, поднимаясь кверху, преломлялся, словно над костром.
— Нечего уже..., — произнёс Батя, —  нет его уже здесь...
      Не успел он окончить фразу, как почва задрожала. Фома, не удержав равновесия, упал. Тошнота вывернула желудок до зелёной горечи. Он вытер губы, слезящиеся глаза, обессилено перевернулся на спину и снова мелькнул в почерневших облаках женский, такой до щемящей боли знакомый, лик…
      Мир менялся. Земля сотрясалась. Заросли привычного терновника втягивались в почву, вырастали, вздымаясь скалы. Справа, почти до места, где они прорубили проход, весь мир исчез, сменившись серо-сиреневой рябью. Рябь колыхнулась и поползла назад, трансформируясь в болота, поросшие осокой.
     — Сколько… Учил комбинаторику… А таких перестановок… Ещё не видел… — прошипел сквозь зубы Вергилий.
      Земля дёрнулась в последний раз – они не удержались на ногах, одна из скал рухнула, подняв тучу тяжёлой, густой пыли. Пронёсся шквал ветра, заставивший их вжаться в землю.
      Мир установился. И они, кашляя и отплёвываясь, поднялись на ноги. На краю провала  стояло дерево. На толстом стволе из прозрачного кварца покоилась широкой чашей, наполненной чёрно-красной, тяжёлой жидкостью, крона переплетённых, блистающих кристаллическими, кремниевыми гранями ветвей. Жидкость, пропитав воздух запахом крови, бугрилась, провисая в ячеях кроны. У ствола, где расстояние между ветвями было больше, такой бугор постепенно наливался в каплю – шар, потянувшуюся на утончающейся как у перевёрнутой рюмки ножке к земле; оторвался, прокатился и остался лежать, твердея и обретая блеск.
      — Это нам, парни, подарок от Космонавта, — Батя подошёл к шару, доставая дозиметр. — Не фонит…
      Пожарник опустился рядом на колени, взял двумя руками шар, спрятавшийся в ладонях, и засунул его за пазуху.
Переступил поближе, и стукнувшись о ствол головой, обнял дерево.
       — Бодался телёнок с дубом,— промелькнуло у Фомы.
      — Понаблюдать бы сначала не мешало. Артефакт всё-таки.  Ладно, идёмте, — Батя двинулся в прорубленную просеку. — Можно было бы и по краю болота обойти, но не пропадать же работе.
      — А я пройдусь по болотцу, –  заупрямился Пожарник, забросил топор на плечо и двинул по краю леса. Его красная каска мелькала среди стволов. Он шёл быстрее по опушке, и, хотя его путь лежал по дуге, но, двигаясь по открытому пространству между краем леса и зарослями осоки, он находился на одном уровне с идущими по лесному бездорожью.
      — Отбивается от коллектива вьюнош,— Вергилий с тревогой посматривал в сторону спутников.
      — Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет,— откликнулся Фома.
       Дед остановился:
— А вот типуна-б тебе на язык за такие слова да в этом месте, — с неожиданным раздражением Батя зыркнул на Фому,— привыкли нести ахинею, не понимаете, что слово не воробей.
    — А что? – смущённо пытался отшутиться Фома.
    — А вот сейчас и увидим.
     Они прошли полосу старого, насаженного рядами сосняка и вышли в перелесок молодого – не выше головы – ельника. Между ельничком и старыми соснами на грунтовой, в ширину трактора дороге, уходила в болото, вдавленная в поросший невысокой травой грунт, тракторная же колея, по которой, спиной к ним, пятился Пожарник. Фома, стоя на пригорке, увидел, как колышутся верхушки стеблей осоки на болоте, приближаясь к краю. Пожарник остановился метрах в десяти от них, расставив ноги, нагнул голвоу, перекинул топор на руки и обернулся.
    — Как всё нехорошо-то, — промолвил Батя.
      И действительно, в лице молодого, красивого парня уже мало оставалось человеческого. На них смотрел Минотавр. 
      Оглянувшись на сбившихся в кучку попутчиков, Пожарник снова устремил взгляд вперёд и тут из зарослей осоки, почти доставая ушами лохматых султанчиков кистей, на дорогу, закрывая её ширину мощной полосатой грудью, ступил тигр. Смилодон.
    — Иди сюда, киса, – проревел Пожарник.
     Тигр опустил голову, почти касаясь клыками лап, и пошёл.
    — Напряжение нарастает,— озвучил Фома, явственно ощущая пощипывание на кончике языка.
    — И тут Батя снял с плеча невесть как и когда там очутившуюся берданку, — сказал Батя, и таки снял с плеча ружьё с раструбом, нечто столь же древнего и устрашающего вида, как и зверь, мягко и аккуратно, как на подиуме, ставящий,  приближаясь к ним, одну перед одной лапы.
     В тишине надвигающейся смерти раздался шорох, качнулась почти стелющаяся по земле лапа ёлочки, и на обочине дороги, шагах в пяти перед Пожарником, появился кот. Белый, немалых размеров, пушистый длинной свежевымытой шерстью котяра, усевшийся на дорогу. Кот задрал заднюю лапу со стороны остановившегося смилодона и стал наводить в немалом, как для кота, хозяйстве, порядок, нарушенный путешествием по пленэру.
    — Снежок! – удивлённо-радостно пробасил Пожарник. — Снежок, кысссс, иди ко мне!
     Смилодон рыкнул, обнажая резцы.
     Кот, оставив занятие, поднялся на лапы, направив конец опущенного хвоста в сторону зверя и, глядя прямо перед собой, начал потихоньку на инфразвуке, поднимаясь всё выше и громче:
    — ААААААААААААААААААААААА, — таким противным всей природе живущего голосом, что Фома непроизвольно бросил взгляд на небо – не пикирует ли в довершение всего этого анамнеза на них какой-нибудь Юнкерс.
     Кот орал и рос, вот он уже перегородил дорогу, а в вершине горба сравнялся высотой с противником.
   — Ну-с, начнём-ко танцы! — Батя упёр в плечо карамультук, выстрелил и всё пришло в стремительное движение.
    Саблезуб сделал два прыжка, на третьем – у него на горле уже висел,  припавший к земле и бросившийся молнией, кот. Пожарник успел опустить топор, скользнувший по черепу тигра и лежал теперь под ним, вставив почти до горла поперёк пасти топорище.
    Фома, выхватил револьвер и, присев на колено, всадил пулю в загривок тигра, тут же на окрасившемся кровью загривке оказался кот, вцепившийся острыми как иглы зубами несчастному зверю в переносицу так, что он заорал от боли.
    Вергилий, добежав до кучи малы, со всего маху хлёстко влепил тигру по бедру стеком раз, другой – Брысь отсюда!
    Чудовище, не заставляя себя упрашивать, бросилось обратно в болота, теряя по пути противников, за ним нёсся кот, почти сравнявшийся с тигром размерами.
    — Снежок! – заорал Пожарник, бросаясь вдогонку.
    — Да стой ты! Без тебя разберутся, – Батя забросил за плечо тут же пропавшее ружьё..
    — Снежок… кот, — дурацки улыбаясь снова очеловеченным лицом и оглядываясь на болото пробасил Пожарник.
    — Да видим, что кот. И некастрированный притом.
    — Не-е-ет, — затряс головой в красной каске парень. — Мама хотела, а я не разрешил.
    — Похвальная предусмотрительность, — хмыкнул Вергилий.
   — Вот такие вот пирроги, 
   — Говорил развеся лук
     Просушиться на пороге
     Русский парень Чинганчгук, — подытожил Фома.
     — Вот именно! – согласился Батя. — И вы даже не представляете, насколько. Оно, конечно, хлопотно, но по сумме набранных баллов, вы сейчас ближе к Источнику чем если бы мы часа два топали по лесу без проблем. И я даже не удивлюсь, если мы сейчас поднимемся на эту горушку и с неё увидим цель нашего променада.
     Все дружно устремились вперёд и вверх.
     Перед ними открылся вид на пологую низменность, плотно забитую полуразрушенными одно-двух этажными промышленными строениями, густо заросшими невысоким разнолесьем кустов орешника, бузины и даже сирени, особенно густо росшими у искусственных бассейнов. Здесь было всё, чему надлежит бывать в подобном месте – резервуары, обрушившиеся с колон, или висящие на них кусками трубопроводы, потрескавшиеся асфальтовые и бетонные дороги с разного рода проржавевшей техникой. По периметру и кое-где в середине ансамбля застыла в лучших традициях постапа и военная техника – танки, бронемашины, вертолёты.
    — Красотищ-щ-а то какая – вырвалось у Фомы. — Правда, Батя?
    Батя не ответил. Повернувшись к нему, Фома увидел, что Батя смотрит в бинокль совсем в другую сторону – ту, откуда они пришли.
     — А вот и они, красавцы, — Батя протянул бинокль Фоме и достал из худого вещмешка ещё два – Пожарнику и Вергилию.
    — Вашему вниманию предлагаются одни из самых неприятных созданий Соборного Места – Странники. Смотрите на Древо Крови.
    Фома навёл бинокль. Из серо-сиреневого марева за провалом, на котором росло дерево-чаша, появлялись едва различимые, призрачные фигуры и медленно плыли в сторону дерева.
    Они тянулись гуськом, и те, что двигались впереди — были плотнее, обладали чётким силуэтом. Трое первых имели на себе даже различимую одежду и не плыли по воздуху, а шли, рывками переставляя ноги. Первый уже достиг ствола и, ухватившись за край чаши, подтянулся и погрузился, перевалившись через её край в колыхнувшуюся жидкость.
   Двое других припали ртами к набухшим каплям, обхватив ствол.
   Протяжно воя, так, что эти заунывные звуки достигли даже их ушей, тени обступили дерево, отталкивая друг друга и стремясь присосаться к скатывающимся по краям, вытесненным телом их главаря потёкам.
    — Кто эти, Батя, скажи? Что за тени Эреба? – от увиденного Вергилий перешёл на размерность Енеиды.
    — Это такие, вот, бля, нехорошие люди, — не ударил в грязь лицом и Батя:
    — В мире, в  котором они жили до здесь появленья… Нет лучше я по-простому. Жлобы, короче. Эгоисты. Не создали себе образа для Соборного Места. Опасные твари. Привяжется за тобой – некоторых же вообще хер разглядишь – и таскается, высасывая силу, а ты и не понимаешь, что с тобой происходит. Нужно будет здесь охрану выставить.
   — Так, я не понял… Это они что – Космонавта высасывают?! – спросил, набычившись, Пожарник.
   — Спокойно!… С эмоциями в Месте Четырёх аккуратно надо…
    — Не позвол-ю-ю-ю-ю-у! – проревел Пожарник, перехватил топор поудобнее, ударил несколько раз ногой землю и, сорвавшись, с инструментом наперевес побежал к странникам.
    Батя схватил за вороты рванувших было следом Фому и Вергилия.
    — Стоять!!
   Пожарный, сбегая с возвышенности, набирал скорость, и, занося топор над рогами, стремительно приближался к слишком поглощённым своим занятием странникам. На сцену выкатилось белое пушистое пятно и с сумасшедшей скоростью понеслось вслед за ним.
    — Опа! Вот это — кстати! Уж очень они котов не любят…
    Гр-у-у-у-у-м… И вновь загремела земля, и разверзлась почва, и из образовавшихся проломов начали вырастать высоко в небо стены сиренево-серого хаоса.        Снежок не посрамил репутации кошачьего рода, успев перепрыгнуть над расщелиной, перелететь тянущийся вверх хаос и скрыться уже по ту сторону – оставшись вместе с хозяином.
    Древо скрылось из виду.
    — Быстро! Быстро! – заорал Батя и затряс мужиков. – За ограждения! Скорей!
     Они развернулись и припустили что есть мочи вперёд, к остаткам архитектурного ансамбля, перегороженного по периметру ограждением величиной по пояс.
     Сзади, слева и справа от них почва морщилась и покрывалась нарывами, откуда било непрозрачное сиреневато-серое нечто… Или ничто?
     Бегать кросс, когда шкала Рихтера определённо выше нормы – то ещё испытание.
     — Прыгай!
      Они перемахнули через зарождавшийся разлом – тогда ещё новообразованную трещину на дороге – и продолжили бежать из последних сил, стараясь не упасть. Стоило им перебраться через оградку – как успокоилось.
     Они оглянулись. Измученную, развороченную местность вокруг сплошь и рядом пронзали грандиозные стены первобытного хаоса. Казалось, что они находятся на единственном пригодном для существования месте.
    Батя присел на бортик осушенного искусственного бассейна. Достал из-за пазухи длинную трубку.
    — Здесь безопасно. Относительно. По крайней мере, тут изменения ваших сознаний не перелицовывают окружающие Источник объекты…
     Он закурил, затянулся, выпустил колечко дыма:
— Никогда не получалось довести всех…никогда.. Дальше сами. Вам во-о-о-н в то здание. Как войдёте, там слева должен быть спуск. Идёте на самый низ, потом прямо, на повороте направо, слева дыра в стене – лезьте. По лестнице наверх. Выйдите в подтопленный зал, а там уже будет вход в комнату. Источник там. Именно такой маршрут, запомните! Это важно!
    — И ещё, — он поманил мужиков пальцем и вручил по пистолету-инъектору.
— Не спрашивайте, что это такое, — усмехнулся он. – Вы сами его себе так представляете. Там впереди – сильное радиационное заражение…
     — Хорошенький расклад…
     — … а может, и какое другое воздействие. Станет совсем плохо – колите… А теперь всё, вон, вон! Прочь с глаз моих!
     Дом оказался скромным двухэтажным недостроем.
     Батя не соврал – слева от входа действительно была винтовочная лестница. Можно было сразу пройти прямо по коридору – но они, помня заветы Бати, пошли вниз.
    Как выяснилось, лестница обрушилась, не доходя двух метров до конца. Фома попытался изящно спрыгнуть, но, скорее, грохнулся, как мешок с картошкой и больно приземлился на руку.
    С помощью Вергилия, спрыгнувшего с большим изяществом, Фома кое-как поднялся. Сплюнул кровью.
Радиационное заражение…
     «Самые счастливые люди на земле те, кто могут вольно обращаться со временем, ничуть не опасаясь за последствия».
     — Спасибо, да, спасибо, кивнул Фома новой подсказке,—  спасибо, маэстро, вы были хорошим диктором.
     Поддерживая друг друга, они побрели по тускло освещённому сорокаватными лампочками коридору. Вдоль стены лианами вились провода.
    Фома сглотнул. Появился тяжёлый металлический привкус.
   — Гля, вон она – дыра, — пропыхтел Вергилий.
     — «А вон оно – дерево!» — ой, да ну вас, — мысленно отмахнулся Фома. Уйдите уже из моей головы. Оставьте в покое…
      Так думал Фома, поднимаясь по лестнице, держась обеими руками за перила. А правду ли Батя сказал? В наше время никому нельзя верить, даже самому себе…себе в первую очередь…
     Он лысел на глазах – волосы отпадали клоками. На перилах оставалась кожа. Вергилий выглядел не лучше.
     Не удержав равновесия, Фома упал, крепко приложившись челюстью об ступень. Распрощался с парой зубов.
     Силы покинули его.
     Вспомнил об инъекторе, вытянул обмирая и потея из кармана пневмошприц, закатал рукав и ввёл препарат в вену.
     Почувствовал ещё один укол. Только не в руку, а в шею.
     Обернувшись, встретился взглядом с Вергилием.
     — Давай, — шепнул спутник, облизнув растрескавшиеся губы. – Беги. Фома! \Тторопись к своему лицу. А мне, видимо, — усмехнулся он, – спешить не к кому.
    Фома с минуту смотрел на него, чувствуя, как к нему возвращаются силы. Хлопнул Вергилия по плечу (тот мотнул головой: иди уже, мол) и, собрав волю в кулак, встал на трясущиеся ноги. Два пролёта и ещё один коридор, точнее, не коридор даже – длинная труба. За ней короткий спуск, несколько шагов по горло в воде, подъёмчик – и вот оно.    
      Стараясь не думать, сколько хватанул радиации, Фома прошёл мимо выхода, мимо комнатки с телефоном и висящей под потолком лампочкой, мимо огромной лужи на полу и замер при входе в комнату. Вот он. Источник.
      Ему показалось, что он слышит голос. Чей-то женский голос…
      Возрадовавшись, Фома сделал шаг…

      Пациент: Иванов А.В., 1965 г.р., холост, место работы: пожарная охрана. Доставлен 28.04.1986. Диагноз: острая лучевая болезнь. Прогноз: неблагоприятный.
      Пациент: Гагарин С.Е., 1952 г.р., вдовец, место работы: инспектор по безопасности на атомной станции. Доставлен 26.04.1986. Диагноз: острая лучевая болезнь. Помещён в изолятор. Смерть наступила 09.05.1986.
      Пациент: Лебедев В.М, 1955 г.р., холост, место работы: газета «Правда». Доставлен 29.04.1986. Диагноз: острая лучевая болезнь. Смерть наступила 09.05.1986.
      Пациент: Фоменко Н.И., 1961 г.р., женат, член Союза Писателей СССР. Доставлен 29.04.1986. Диагноз: острая лучевая болезнь. Прогноз: положительный, начиная с 09.05.1986 наблюдается ремиссия. Примечание: при сохранении положительной тенденции доложить о случае пациента в Министерство как о вызывающем научный интерес феномене. Примечание №2: объявить строгий выговор медицинской сестре, допускавшую жену к посещению пациента вопреки карантину.

   Батя щипцами вытащил из костра уголёк, подул и положил на фольгу, венчающую башню кальяна. Отложил щипцы, взял трубку в рот и, надув щёки, став похожим на сосредоточенного хомяка, принялся раскуривать, пуская колечки дыма над поляной.
    Из леса, косясь на четырёх медведей, не спеша вышел Вергилий. Сел на корты у костра, протянул к огню озябшие руки, с которых прямо на глазах исчезали радиационные язвы.
     — Будешь?
     Вергилий помотал головой, отбросив со лба заново отросшую прядь.
     — Дело хозяйское… Тогда, с твоего позволения, докурю и пойдём. Времени у тебя теперь мно-о-о-го, не вычерпаешь.
    — Куда на этот раз? Куда теперь? — Вергилий потёр кисти рук  с обновлённой, гладкой кожей.
    — Теперь в самоё туда! В Соборное Место,— Батя задрал голову, открыл рот и стал ко-кокать ровненькими колечками.
     — А женщины….Женщины там будут? С чистыми, строгими лицами? С глазами такими печальными?
     — И перебитым крылом? Будут. Не сразу и не прям там... тарарам, но будут у тебя ещё незабываемые встречи, — подмигнул Батя.
      — Наверное, и ты к кому-то спешишь, а, Батя? — повеселел Вергилий.
      — Есть там одна проводница...
       — Тоже с дредами?
       — Это я — тоже с дредами, — заржал Батя. — Куда мне... не сравнить.
       — Молодая?
       — В смысле на сколько выглядит? Понимаешь, Вергилий, у баб психология другая, за старухой никто не пойдёт. Да и за ровесницей не всякая. Учат её по пути жизни. До третьего огрёба. Так что — молодая, да, — Батя улыбнулся. — Огонь!  Такая оторва! А скоко у ней на самом деле ходок — не говорит. Может и поболе, чем у меня. Бабы... — опять мечтательно улыбнулся Батя.
       — Вот и выходит, что хоть времени у тебя сейчас впереди целая вечность, а спешить всё равно надо, — Батя докурил кальян и поднялся, подёргивая плечами и поправляя рюкзак.
        — Выходит, повезло мне, — Вергилий, уже оправившись от последних событий, вертел между пальцами стек.
       — Тебе? — Батя поднял голову и уставился визави в глаза. — А ты вообще кто, мужик?
       — Как...—  опешил Вергилий, — Вергилий...
       — Это который Вергилий? Публий Марон? Мантуанский лебедь? А может, — Батя прищурился, — ты Лебедев В.М.? Пятьдесят пятого года рождения. Тысяча девятьсот?
       — Ничего... разберёшься. Да что ты замер? — Батя хлопнул Вергилия по плечу. — Шучу я так. Нетривиально. Идти надо, — он повернулся и пошёл к ближайшему разлому серо-сиреневого хаоса.
— Шуточки тут у вас... CLAUDITE JAM RIVOS, PUERI, SAT PRATA BIBERUNT*, — пробурчал Вергилий и двинул следом, сбивая по пути стеком головки чертополоха.
________________________________________________________
*CLAUDITE JAM RIVOS, PUERI, SAT PRATA BIBERUNT — мальчики, закройте оросительные каналы — луга уже достаточно напоены (Вергилий)