Задний двор

Тринадцатый час

Наступает полдень, хотя до верхней кульминации солнца остаётся ещё полчаса.

Я ловлю себя на мысли, что большую часть своих бдений люди посвящают времени, когда свет идёт на убыль. Словно рептилиям, им требуется прогретый воздух. До полудня кровь в их сосудах вязка и холодна. До полудня не происходит ничего значительного. До полудня часы спешат, стремясь поглотить безвкусные минуты.

К этим мыслям, словно большой чёрный паук на мягких лапках, подкрадывается ещё одна, кажущаяся знакомой. Но я не даю ей захватить моё сознание. Я не дома, и потому могу это сделать.

Автобус выплюнул меня у знакомой площади. Я был здесь ранее уже два раза, хоть это и небольшое число для одной из центральных площадей. Я покупаю в ларьке у остановки сок с мякотью и сажусь на скамейку у неработающего фонтана.

Невидимый репродуктор глухо сотрясает воздух каким-то замшелым поп-хитом, но меня это почти не раздражает. Фруктовая прохлада быстро успокаивает тошноту. Утолив жажду, я ставлю пакет сока рядом с собой и достаю сигарету, но не тороплюсь её зажечь. Я просто сижу, верчу сигарету между пальцев и глубоко вдыхаю осенний воздух, который даже здесь, в центре города, насыщен дождевой свежестью.

 

Это было в марте прошлого года, в воскресенье, примерно в это же время. Я приехал сюда, чтобы купить чехол для электронной книги, и, успешно осуществив задумку, вдруг отдался власти весеннего настроения и присел на скамейку примерно с той же целью, что и сейчас — отдохнуть и поразмышлять. В тот момент меня совсем не тянуло домой. Дом представлялся мне тёмной норой, едва ли не тюрьмой, где нет ничего, что могло бы дать хоть какую-то утешительную иллюзию, что жизнь идёт как надо, а не проносится мимо. Даже такого анахорета, как я, весна манит наружу — к содействию, к сопричастности, к наблюдению улыбок на лицах незнакомых людей.

Спустя пять минут я заметил её — миниатюрную девушку в коротком чёрном пальто, сидевшую по другую сторону фонтана. Впрочем, чёрным было всё её облачение. Чёрная шапочка, которую словно не надели, а положили на голову. А под шапкой — густые чёрные волосы, совсем как у Миры. Чёрные колготки, обтягивающие соблазнительные коленки и икры. Вверху ножки исчезали под пальто, а внизу оканчивались аккуратными чёрными ботинками с блестящими пряжками. Обувью, которую я считаю идеальной для девушки.

Мы были вместе примерно полчаса, на островке тишины посреди бурлящего города. Она не смотрела на часы и, похоже, никого не ждала. И это радовало. Я смотрел на неё, а когда она замечала — моментально отводил взгляд. И, смотря в сторону, — краем глаза видел, видел, что она делает то же самое. Но выражение её лица не выдавало никакого участия, было спокойным и каким-то грустным.

Я же всё больше чувствовал, что влюбляюсь. И спустя какое-то время во мне созрело решение: встать и подойти.

Но едва эта твёрдая установка была одобрена мозгом, сердце расстучалось с дикой скоростью. По телу выступил пот, дышать стало трудно. Организм словно протестовал. Чтобы хотя бы подняться, нужно было успокоиться. Незаметно для девушки я стал делать глубокие вдохи и выдохи. Это помогало, отвлекало от принятого решения. Но стоило убедить себя, что приступ миновал, и вновь осознать, что я собираюсь сделать, как сердце опять начинало отбивать пулёмётный ритм, словно ударные в «Overkill», вновь и вновь возрождающие утихшую, казалось бы, электрическую бурю.

Как долго продолжалась эта борьба с самим собой, сказать трудно. В такие моменты время теряет свою осязаемость. Но наступил момент, когда я всё-таки понял, что лучший способ унять волнение — совершить то, что хотел. Опыт прошлого прошептал: сделай. Просто сделай. И будь что будет. Ведь стоит сказать первое слово — и тревога уляжется, отступит, общение заставит её сгинуть прочь.

Я уже повернулся и упёрся руками в спинку скамейки, собираясь поддержать себя на случай головокружения при подъёме. Но в этот момент, привлечённая движением, девушка посмотрела на меня, и мы впервые встретились взглядами. Я смог, наконец, разглядеть её лицо в подробностях. И оно действительно оказалось прекрасным: большие тёмные глаза, белый лоб без видимых морщинок, нежная бледная кожа, тронутая румянцем на щеках, пухлые губы без помады, маленькие уши с загадочными серёжками, чуть вздёрнутый нос…

Но кое-что в этом лице было лишним. Что-то маленькое над левой ноздрёй. Что-то блестящее, как капля. Я смотрел на этот непонятный блеск, а девушка уже приоткрывала свой чувственный рот, чтобы сказать мне что-то, завести диалог, который собирался завязать я. Диалог, который так и не начался.

Это был пирсинг.

Я поднялся, но не стал обходить фонтан. Я просто ушёл. И скоро был уже у себя дома, в полутёмной кухне, где, соскребая с посуды остатки позавчерашнего ужина, пытался разгадать загадку собственного я.

 

Что это было? Почему эта маленькая капля разрушила идеальность образа, послужила поводом для отмены решения, успокоила сердце заведомым провалом? Чем пирсинг отличается от того же прокалывания ушей? Ведь против серёг я ничего не имею. Так неужели я настолько старомоден, что воспринимаю пирсинг как признак легкомысленности обладательницы? Или я чувствую, что с девушкой, имеющей его, у меня просто ничего не выйдет, потому что она примет меня за сноба и зануду?

Я знаю только, что девушка моей мечты не имеет пирсинга или татуировок. Я знаю, что она даже не красит ногти. Я знаю, что она не носит туфли на высоких каблуках, длинные сапоги или ботинки на платформе, напоминающей копыто. Но я не знаю, придирки ли это или наличие у меня некого вкуса, который, отметая проигрышные варианты, ведёт меня подобно стрелке компаса к любви всей моей жизни.

Я понимаю, что это смешно и глупо — судить о человеке по внешнему виду.

А ещё я знаю, что мне очень хотелось бы встретить ту девушку снова. И попытаться быть не столь предвзятым.



Отредактировано: 13.11.2017