От глиняной курильницы в форме скалистого водопада поднимается лёгкий дымок с приятным сандаловым ароматом, растворяющимся почти сразу в воздухе. Тома аккуратно опускает с дощатого пола террасы ноги, чтобы не соскользнули гэта. Ловить обувь в озере, которым стал задний двор, совсем не хочется. Гравиевые дорожки размылись и покрылись водой до уровня щиколоток, декоративный пруд давно переполнен. Ещё немного, как кажется Томе, и всё – золотистые рыбки кои выплывут за его пределы. Сезон дождей в Иназуме должен был начаться только через три недели, но уже сейчас остров Наруками тонет – клерки из небесной канцелярии что-то напутали, открыли небесные хляби и забыли отрегулировать поток. Смотря на то, как с крыши веранды срываются капли, Тома думает о том, как скоро кончится дождь и стоит ли ему готовить сегодня на ужин мисо-суп.
От дождя не спасают никакие зонты. За то время, пока они возвращались с Аякой из чайного дома Коморэ, оба вымокли до нитки. С развешанной в онсэне одежды вода стекает в тазы.
— Неужели сегодня опять будет такая погода? — говорит Аяка, едва они вновь выходят на крытую террасу комиссии Ясиро. Одиннадцатый раз за последние две недели. Тома не представляет, что скажет на это Аято. Мыслей о том, как выглядит Аяка в своей миниатюрной юкате, сшитой на заказ в прошлом месяце, он тоже старательно избегает. Неожиданно пришедшая весна принесла с собой несколько неприятных открытий.
Первое – занятия музыкой придётся оставить окончательно. Пальцы стремительно теряют свою гибкость из-за возросшей силовой нагрузки. Теперь он ничего не может сыграть в мажоре без ошибок. У Аяки музыкальный слух, поэтому малейшая помарка в исполнении заставляет её открыть глаза, посмотреть на Тому и вопросительно вскинуть бровь.
Второе – из-за внутренних дел комиссии, скорее всего, он будет больше времени уделять работе.
Третье – ему нравится Камисато Аяка.
Тома прекрасно всё понимает. Желание проводить время вместе не всегда является любовью, как не является ей восхищение талантом, умом, личностными качествами. В издательском доме есть полка с книгами, привезёнными из Ли Юэ. И он прочёл всё, что связано с самопознанием и чётким восприятием своих фантазий. Вот почему Тома тратит почти год прежде чем окончательно сдаться и принять факт – его симпатия к Аяке лежит намного глубже дружбы.
Чувство острое, непривычное и ослепительно яркое. Оно болтается в груди стеклянным осколком, покалывая при каждом неосторожном движении. Складываясь из мелочей, за которыми он наблюдает каждый день на протяжении последних лет, всё это взрезается в память и против воли запоминается.
Тома через несколько месяцев понимает, что он не имеет ничего против.
Пока он бережно расставляет фигуры на сёгибане, Аяка играет на воображаемом пианино, потому что до сих пор не уверена в том, что правильно запомнила последовательность. Просить помощи не в её правилах. Тома помнит тепло её пальцев, когда он брал их в руки, показывая, как правильно взять октаву.
После осеннего фестиваля они были уставшие, но неимоверно счастливые. Аяка ещё тогда заснула, сидя на берегу и наслаждаясь ночным прибоем, положив голову ему на плечо. На щеке у неё остался след от пришитых к куртке щитков. А ещё в тот вечер Тома просидел в своей комнате, продумывая над тем, как сделать эти щитки съемными. И придумал.
Вечерние прогулки до издательского дома. Мокрые гэта, потому что они возвращаются домой под сильнейшим ливнем. Партии сёги, сыгранные под густым светом закатного солнца. Сны, полные стрекота цикад, шума моря и жара, приторно сладкие, влажные и жутко стыдные. В них Аяка всегда оказывается очень близко, снова засыпает у него на плече, щекочет губы своими волосами, перебирает тоненькими пальчиками жетон на шее.
С каждым днём всё становится только хуже. До этого он мог отмахнуться и сослаться на простую тесную дружбу, но сейчас всё обстоит иначе. Теперь Тома вынужден контактировать с Аякой куда чаще, чем обычно – начиная от рассвета, заканчивая сумерками. И когда они сталкиваются взглядами, он чувствует уже привычное головокружение.
— Чай? — Тома всё так же смотрит на доску, размышляя над следующим ходом. Говорить откровенно, он давным-давно смирился, что у него нет шансов на победу. В этот раз он смог захватить вражескую ладью, чуть позже сбросив её в правый верхний угол и превратив в дракона. Если он не упустит этой возможности, то всё может развернуться куда интересней, чем это было обычно.
— Не думаю, что это будет уместно сейчас, Тома.
— Через пару часов погода окончательно испортится. Станет совсем холодно, — Тома переводит взгляд на бескрайний океан, прикидывая, насколько быстро шторм доберётся до берега, — Вы можете простудиться из-за долгого нахождения на улице в облегчённой юкате.
— Мы здесь ненадолго, — Аяка подтягивает к груди колено, опираясь на него подбородком. — После того, как партия будет окончена, мы вернёмся в поместье.
— Как долго, по-Вашему, она ещё будет продолжаться?
— Не больше часа. Достаточно времени, чтобы поражение не казалось тебе оскорбительным?
Тома качает головой, услышав в голосе Аяки сдержанное веселье.
— Вы зазнаётесь, госпожа Камисато.
Когда Тома делает ход, даже щелчок деревянной фигуры звучит каким-то сердитым. На Аяку он подчёркнуто и демонстративно не смотрит, но всё равно видит белое колено, выглядывающее из-под нежно-сиреневой полы юкаты. Её сшили для фестиваля, проходящего в следующем месяце. Наблюдая за тем, как Аяка расправляет ворот, оставляя положенный прогиб, Тома, ссылаясь на желание выпить травяного чаю, сбегает на кухню.
Аяка усмехается.
Юката ей идет, подчёркивая каждый изгиб прекрасного тела. Приятная ткань отбрасывает лёгкую и едва заметную тень на кожу. Тома не может оторвать взгляда от того, как Аяка вытягивает одну ногу и старается выловить упавшую гэта около сёгибана. Бледная узкая ступня, слегка посиневшие лунулы, чуть удлинённые пальцы. Ими она поддевает лиловый ремешок, подтягивает к себе гэта раньше, чем оно уплывёт куда-нибудь, и ставит обувь на небольшой деревянный выступ-ступеньку. Всё это она делает, не отвлекаясь от доски – ответные ходы моментальные, едва Тома успевает убрать руку от стола.