Запах корицы.

Запах корицы.

                                                                                                         Бабушкам, родным и двоюродным

Квартира бабушки встретила Альберта Владимировича непривычным запахом пустоты. Словно за ночь из лишенных мебели комнат окончательно выветрился жилой дух. Сломанный торшер при входе, кучка хлама на выброс в углу, да валяющиеся на полу гардины усиливали ощущение покинутости. Жизнь ушла из этих стен, оставив о себе лишь тусклое напоминание в виде силуэтов шкафов на выцветших обоях, да торчащих шляпок шурупов, один из которых стал вешалкой для куртки Альберта Владимировича.

Он бездумно прошелся по пустым комнатам, немного постоял у окна в бывшей спальне, а затем решительно прошел на кухню. Сегодня предстояло вычистить кухонные шкафчики, чтоб завтра племянники, заскочив вечером после работы, вынесли их на помойку. Послезавтра – уборка, а в выходные риэлтор приведет первых потенциальных покупателей.

Достав из кармана телефон, Альберт Владимирович взглянул на тускло подсвеченный экран и недовольно поморщился – слишком мало заряда, чтоб разбить давящую тишину  каким-нибудь подкастом или книгой. Однако недовольство наткнулось на идею-надежду, заставившую его вернутся в спальню. Там в вещах на выброс действительно притаился старенький плейер в компании с отремонтированной изолентой зарядкой. Выглядело страшненько, но работало. Внутри обнаружился самопальный диск, на котором красовалась сделанная широким синим маркером неаккуратная надпись: «Онегин»

«Лучше Пушкин, чем ничего»,– вяло думал Альберт Владимирович, пристраивая технику прошлого века к кухонной розетке.

«Не мысля гордый свет забавить...» – начал чтец, после пафосно-тожественного объявления автора и названия.

«Не мысля, – повторил Альберт Владимирович, открывая первую дверку кухонного шкафа,– не мысля – это хорошо, потому что мыслить о хранимом в этих старых замызганных баночках-пакетиках-коробочках совершенно не хочется». Он сходил в коридор за коробкой с черными мусорными пакетами.

«...Незрелых и увядших лет...» – встретил его возращение плейер. Альберт Владимирович с невольным осуждением взглянул на «вещателя»

«…Ума холодных наблюдений

И сердца горестных замет.»

Слова неприятно срезонировали с ситуацией. Пальцы, ухватив черный полиэтиленовый краешек, резким рывком выдернули пакет из коробки.

                        "Мой дядя самых честных правил,
                        Когда не в шутку занемог...»

Перед глазами встал тот вечер, когда впервые телефонный звонок по-настоящему зацепил испугом душу.

                        Он уважать себя заставил

Тогда, лет пятнадцать тому назад, леденящее «все очень серьезно» сорвало его в ночь. Он мчался к больнице сквозь непогоду, боясь не успеть... Месяц спустя все повторилось.

                        И лучше выдумать не мог.

Потом практически год прошел без госпитализаций. Походы по врачам. Стабильно нерадостные диагнозы. Следующий звонок о больнице не вызвал ни повышенного сердцебиения, ни ненормальной ночной гонки – переживания за бабушку вошли в колею обыденности.

                        Его пример другим наука;

Привыкают же люди к свисту пуль на войне. А здесь, как бы цинично не  звучало, «свистело» не над твоей головой. Разумная рациональность сделала нехитрую экстраполяцию, и мозг перешел в состояние ожидания печального события.

                        Но, боже мой, какая скука

Вернее, тоскливая серость, на фоне которой конфетти повседневных жизненных мелочей выглядит ярче и цветнее. Трудно сосредоточится...

                        С больным сидеть и день и ночь,

Когда дети, их уроки, тренировки, репетиции, соревнования. Еще работа – будь она неладна! По дому куча внезапных дел от засорившегося унитаза до заевшей молнии у жены на сумочке. Да просто в магазин за едой заехать! Ежедневщина цепляет...

                        Не отходя ни шагу прочь!

Переживания же порой вспыхнут перед сном. Поскребут противным упреком, мол, как она там. Позвонить ведь мог. Долго ли трубку взять... Но...

                        Какое низкое коварство

Утешаешь себя обещанием, которое затирается буднями следующего дня. Итак постепенно-постепенно доматываешь до какого-то семейного события. И вот под праздничный тортик, отыгрывая вину за «не позвонил», подсаживаешься, старательно забывая о стабильно неоптимистических диагнозах...

                        Полуживого забавлять,

Рассказываешь о жизни, о детях, о работе, еще о детях. Самих детей шугнешь, чтоб рассказали о своих делах... Только видишь, как не включается человек. Старость берет свое. Да и просто время другое. Интересы другие. Но не обижать же родного человека... Поэтому начинаешь невольно компенсировать минуты общения мелкой заботой.

                        Ему подушки поправлять,

Сесть поудобнее поможешь. Салатику праздничного положишь. Кусочек мяса помельче разрежешь. Тарелку сменишь.

                        Печально подносить лекарство,

И вежливо, как бы заинтересованно спросишь о жизни. Только что там за жизнь? Поездка к врачу – событие. Разговор с соседкой – подробности жизни неизвестных. Незатейливое старческое меню, да какие-то идиотские телепередачи. Но слушаешь, усиленно удерживая интерес. Даже что-то переспрашиваешь, уточняешь...

                        Вздыхать и думать про себя:

Что перед тобой не человек, а его тень. Бледнеющая и блекнувшая с каждым днем. Она еще не выцвела окончательно, но уже ушла из твоей жизни. Так же как ушли и переживания за человека. Для разума ее финальная будущая точка уже реальнее сегодняшней жизни.  И почти не стыдишь себя, мысленно прикидывая что потом возьмешь. Просто тупо ждешь...

                        Когда же черт возьмет тебя!

Рука резким «змеиным» броском цапнула плейер и отрвала его от хвоста зарядки.