Зарисовка №1. Последний дракон.

Зарисовка №1. Последний дракон.

Его дыхание постепенно холодеет.

Огненной лавой и пеплом раньше вырывающимися из его пасти, которой казалось, способно проглотить солнце, ныне, оно бледными всполохами пара просачивается из ноздрей в ядро Земли, уже не нагревая, и еле-еле поддерживая его температурный баланс, постепенно, столетиями для муравьиного человечества – и часами для его размеренного существования покрывая изморозью и выстужая слой за слоем нутро Земли.

Каждым шагом, которым мои ноги ступают по поверхности, я чувствую, как биение его сердца – такое мерное прежде, сначала забилось с утроенной силой, по камешку, с жестокостью богов разрушая города, и вызывая огромные волны на людские берега, а после за мгновение замерло затмением солнца, затхлостью и вялостью развития наземного мира, и, в конце концов, ослабло, последними всхлипами, через силу качая густую, твердеющую кровь по его жилам.

Там, в самых недрах Земли, свернувшись, обняв хвостом ее ядро, которое он зажимает лапами в ужасающих когтях, спит последний дракон. Спит, не замечая, как с каждым циклом вращения планеты вокруг солнца все больше и больше разрастается на нем ледяная земля, слой за слоем постепенно покрывая его неподвижное тело с усердием моллюска, многие годы кутающего кусочек породы попавший в его тело перламутром.

Мне хочется упасть на колени и рыть землю, днями и ночами, как собака, зарываясь все глубже и глубже в ее нутро, кидая себе за спину, комья льда и грязи, и звать, звать его беспрестанно – чтобы не смел погружаться в свой последний сон, из которого уже не найдет выхода. Но я знаю, что это бесполезная трата времени – он не услышит меня. Когда-то давно отделенный от его души, с которой когда-то был слит в одно целое, я год за годом вынужден скитаться – бесполезный, проживая одну за другой человеческие жизни, рождающийся и умирающий снова и снова, но обреченный каждый раз слышать его голос, зовущий меня из глубин памяти и подземного мира – постепенно слабеющий,  и в конце концов утихающий глас его мыслей.

Последние годы я с трудом разбираю его слабеющий голос, и уже не понимаю слов. Меня окутывает твердеющая с каждым днем, гипсовая пелена страха, что проснувшись однажды утром, я его не услышу. В такие ночи, как эта, я мечусь на простынях, проваливаясь в глубокий темный сон из плотного тумана, и просыпаясь в холодном поту, от, казалось тяжелых пальцев сдавливающих мое горло. Я сажусь на кровати, не думая ни о чем выкуриваю из полоски с лекарствами  успокоительное, и программирую температурный режим на более теплый – мне кажется, что я объят постепенно сковывающим меня льдом. А потом снова ложусь, надеясь, что на этот раз не провалюсь в бездну, чтобы беспомощно упасть в нее вновь.

Его дыхание постепенно холодеет, и я ничего не могу с этим поделать.

Ночью, этот город напоминал огромное, жалостливо стонущее под ударами тысяч звуков и движений животное, задыхающееся от паров надземного общественного транспорта с грацией большой осы, неторопливо планирующего по воздуху, везущих, не знающих сна людей по своему маршруту, оставляя за собой шлейф серого дыма, одна часть которого поднималась вверх, в темное небо, другая же – серым туманом опадала на покрытую многометровыми слоями бетона, землю. С каждым годом город рос вверх, новые дома выстраивались на остовах старых, но никто не замечал этого – внизу уже давно не было жизни, и лишь рабочие боты имели привычку спускаться туда, чтобы наложить на измученное тело города очередной слой покрытия. В этом городе не было звезд, ему их заменяли люменовые лампы, освещающие пешеходные участки надземных дорог, по которым бы вдруг вздумалось прогуляться случайному прохожему. Но на окраине, мало кто имел привычку гулять по ночам – еще совсем свежо было в памяти событие, произошедшего здесь недавнего геноцида вардов – маленького зверобоподобного , и большей частью кибернетически модернизированного народа, выполняющего в обществе малозначительную роль крылатых посланцев в Нижний город. Невдалеке располагалась их община, и в одну из ночей несколько десятков вооруженных людей просто вышли на улицу распустив на атомы из запрещенного биорического оружия большую их часть.

Танату не было дела, ни до вардов, живущих неподалеку, оглушающих своим пением по утрам, ни до того, что окраина порою кишела и гораздо более неприятными прохожими. Полупустая квартира – кровать, забитый бутылками алка холодильник, возможность время от времени выбираться в место побезлюднее, чем этот неспящий город – все, что ему было нужно в его очередной жизни.

Когда-то давно он использовал каждую свободную минуту, чтобы узнать что-то новое, об окружающем его мире, о воздухе, наполняющем легкие, о людях, снующих, и постепенно разрастающихся количеством вокруг, о деревьях, о дыхании, о минералам – по большей части, ему не было важно, что изучать, лишь бы он не видел этого раньше. Тогда сердце дракона билось ровно и уверенно, он крепко спал, и ему снились удивительные сны о необычных блистательных мирах, и его дети-драконы один за другим рождались в недрах гор и расщелинах скал, в кратерах вулканов и впадинах океанов. Ему был интересен этот мир, и будущее казалось безоблачным и светлым. Он приходил в далеко располагающиеся друг от друга селения, с интересом слушал вождей и шаманов, также, как годы спустя приходил к волхвам и правителям. С любопытством взирая на суету, царившую на Земле, он наблюдал и познавал для себя новое.

Но потом людей стало больше, и его перестали удивлять их поступки – порою жестокие, порою бессмысленные, порой благородные. На его щеках осел налет времени, глаза потускнели и выгорели, а руки избороздили ранние морщины. В высокой башке из крупного камня засел он на долгие, долгие годы, чувствуя, как сердце дракона разрывается от боли, когда всех его детей – находя и в глубоких водах, и в опаляющем огне – одного за другим истребили те, кто раньше были всего лишь забавной игрушкой в его когтях.