Завтра июль. Повести и рассказы

В течении. Рассказ

В течении

Не думал, что когда-нибудь вернусь сюда. Так ли нужно возвращаться на родину, если стыдно смотреть в лицо земле – разоренной, брошенной, заросшей репейником да бурьяном? Моей вины в том нет: еще родители приезжали в крохотную деревню Родники только на время отпуска и в майские выходные. Отдыхать.

На земле, в огороде работал тогда только дед. Он постоянно ворчал на нас за то, что ему никто не помогает. Однако – нужно отдать ему должное – все наши попытки взяться за работу, в которой мы, мол, ничего не смыслим, он  быстро пресекал на русском национальном языке. Но мы же и правда ничего не смыслили.

Отпуск заканчивался, родители уезжали. Я оставался до конца лета. Дружить в Родниках мне тогда было не с кем. У местных не было ребятишек моего возраста, были только те, что пешком под стол ходили, и те, что по вечерам на старом колхозном дворе пили самогонку с димедролом. У приезжих (таких же дачников, как родители) мои ровесники были. Но со мной они не разговаривали. Друг с другом, впрочем, тоже. Чаще всего их можно было увидеть через заборчик палисадника: они сидели там, уткнувшись носом в мобильный телефон или ноутбук, купленный родителями для того, чтобы ребенок перестал сидеть дома за компьютером.

Предоставленный самому себе, я часами бродил по окрестностям. Я лазил по деревьям в пролесках, спускался в овраги, где было полно лягушек, купался в реке, доплывая до крохотных островков – не островков даже, а так, отмелей, показывавшихся из воды в самые жаркие недели лета. А чаще всего я попросту сидел на берегу, около мелководья, и сквозь воду рассматривал то, что приносило сюда течением реки. Сучки и корешки, пробки от бутылок, рыбьи и птичьи кости, пустые зажигалки, осколки ракушек перловиц, стекла и прочий мусор. Какое сокровище я надеялся найти среди всего этого? Сложный вопрос. Но вопрос еще сложнее – что привело меня сюда сейчас.

Я не был в отпуске восемь лет. Следовало бы улететь куда-нибудь подальше, к морю, огромным пляжам, радиоактивному солнцу – так нет же. Стою здесь, на берегу, по которому ходил в последний раз так давно, что было это, кажется, даже не на самом деле. Сомнительное удовольствие… В деревне, кстати, я совсем не задержался. Там какие-то местные превратились в дачников, какие-то дачники на старость лет стали местным, но, в сущности, ничего не изменилось. В дедовском доме теперь, правда, другие люди живут, чужие совсем, но неплохие вроде – дом стоит крепко, как и раньше, его любят и берегут… У этих новых хозяев я, кстати, машину на время и оставил, всего-то за пятихатку. Копейки по нашим временам.

К реке я пошел пешком. По пути я обходил все те места, которые знал так хорошо, что некогда считал их своими. Но что-то было не так. Я лукавил с собой, почти вслух говоря себе, что прошло время, и время немалое, все не могло сохраниться в том виде, в котором я это помнил, и поэтому… Конечно, я себе врал. Все здесь осталось прежним, словно и трава с тех пор не увядала и не прела под снегом, на следующий год становясь почвой для другой травы. И даже здесь - вот я здесь, на берегу – все так же, как и много лет назад. Я стою, такой тяжелый, такой неуместный здесь, попираю берег  новенькими, специально купленными для этой поездки кроссовками (за рулем в них, кстати, было очень неудобно), и… Ничего.

Ностальгия, так манившая меня сюда издалека, не объясняла причин, по которым я обязательно, во что бы то ни стало должен был побывать здесь. Можно, конечно, как в детстве, присесть на корточки, всмотреться в воду, зацепиться взглядом за что-то под ее толщей, волшебно искажающей цвет и очертания речных камней и всякого мусора – и сейчас, спустя много лет, найти наконец-то это сокровище, нащупать внутри себя сладостно-болезненное чувство невосполнимой утраты лучших дней… Только не получается почему-то. Не накатывают добрые воспомнинания о детстве, где, в общем-то, почти никогда ничего не происходит, но все кажется таким значимым, как будто человек никогда не повзрослеет. И тоска по прожитым годам, которой так любят делиться компаньоны на корпоративных вечеринках после обильных возлияний, меня за душу не тянет. Берег и я. Ничего больше.

А река-то все течет, да и не обмелела совсем. И откуда столько воды берется – там, в верховьях? Островков не видно. Только вон, травина какая-то торчит…

Немного разочарованный, я побрел вдоль берега, вниз по течению. Там, впереди, река делала крутой поворот, и берег высоко поднимался над водой. Горизонт становился дальше раза в три, если не больше.

Тропинка наверх, кажется, уже забыла того мальчишку, которым я был и который легко, играючи взлетал по ней к самому небу, – или не узнала его во мне: дважды я чуть не скатился кубарем вниз. Хотя, я сам не узнал бы его в себе… Правда, в конце концов я взобрался на луг. Он поднимался над водой по-прежнему высоко и ровно, словно палуба летучего корабля, по какому-то чуду поросшая млечником, клевером и другими травами.

Воздуха, пространства здесь было очень много. Извиваясь и петляя, река уходила вдаль, небо начиналось прямо от ломаных кромок лесков, раскиданных тут и там. Слева виднелась деревня, на другой стороне реки – еще одна, побольше. Через давно заброшенное поле, по дороге, проложенной наискось, пылила малолитражка. Где-то работала циркулярная пила, звук далеко разносился по реке. Больше ничего слышно не было.

Я огляделся. Луг был точь-в-точь таким же, как и там, в детстве. В низкой, но густой траве недалеко друг от друга лежали крупные камни. Они выветрились и кое-где были покрыты лишайником. И там, где они образовывали некое подобие гнезда, в белом, развевающемся на ветру платьице сидела девочка.