Здравствуйте, я по объявлению

Ленин и шкапчик

– Неженственная я, видите ли, веду себя как мужик. Нет во мне, понимаете ли, женского начала, – ворчала я под нос, отодвигая пианино. – Если во мне нет женского начала, то в тебе, Обмылкин, нет мужского конца! Уж есть с чем сравнить. И гвозди ты не умеешь заколачивать!

Обмылкин меня не слышал – вчера мы с Петюней расстались. Спустя полгода вполне душевных отношений вдруг выяснилось, что готовлю я даже хуже его бывшей, кость в плече у меня широка, а в тазу, наоборот, узка, грудь мала, стопа крупна. И вообще, весь мой облик не воздушный, к поцелуям не зовущий.

– И ростом ты с гренадёра, это взращивает во мне комплекс! Все пялятся, когда мы вместе идём по улице. Я себя чувствую так, словно выгуливаю домашнего жирафа!

– Как будто ты только сегодня заметил, что на полторы головы ниже меня, – возмутилась я.

– Ниже тебя быть нетрудно, сто восемьдесят-то восемь сантиметров. Но не только в этом дело. Ты просто затюкала меня своей самостоятельностью и активностью! – брезжил слюной раскрасневшийся Петечка. – Баба должна быть кроткой и слушаться мужика, он в доме хозяин, а ты не даёшь мне себя проявить. Даже замок в новую дверь сама врезала!

– Я просто берегу твои пальцы. Ты же чуть не лишился руки, пока вешал зеркало.

– Ну, подумаешь, ударился несколько раз, с кем не бывает. Ты, Шурка, баба с яйцами, а мне нужна женщина. Чувствуешь разницу? Всё, прощай!

И он так шандарахнул этой самой новой дверью, что то самое зеркало в прихожей рухнуло.

– Понятное дело, гвоздь не выдержал, его-то вбивал хозяин дома, – продолжала я изливать душу бабушкиному пианино.

Отодвинуть музыкальный инструмент было важно – за него завалился один из томов сочинений Ленина. Нет, я не решила успокоить разбитое сердце философским трудом вождя мирового пролетариата. За собранием пера Владимира Ильича с минуты на минуту обещались прийти.

Не так давно мы с Обмылкиным переехали в отошедшую мне по наследству квартиру бабушки. Решив, что в свои тридцать с небольшим ещё слишком молоды для проживания в винтаже, стали избавляться от бабулиного скарба через «Авито». Уже удалось сбагрить каким-то сумасшедшим коллекционерам бюст Троцкого, ковёр с оленями и репродукцию картины «Гагарин и пионеры». Сегодня же обещались прибыть очередные ценители старых книг и мебели.

Заблаговременно освобождая шкаф от томов и водружая их на пианино, я уронила один за «Красный октябрь». Шваброй вытолкнуть талмуд не удавалось – он за что-то зацепился. Пришлось переставлять килограммы писания на пол и бороться с полированной махиной.

Злость на сбежавшего Обмылкина и в придачу на Ленина придала сил, и наконец я одолела клавишного монстра. Из плотного кружева паутины выудила «Материализм и эмпириокритицизм» и несколько пластмассовых игрушек. Видимо, в детстве за пианино у меня был тайник с сокровищами.

Едва смахнула с тома многолетнюю пыль, как в домофон позвонили.

– Здравствуйте, я по объявлению, – пробасили из трубки голосом Шаляпина.

Через пару минут, открыв дверь, я чуть было не ляпнула:

– Вы женщина? – но удержалась.

На пороге возвышалась дама лет пятидесяти, мечта любого тренера по баскетболу и ужас Обмылкина. Высока она была настолько, что даже я взирала снизу. На идеально прилизанных пшеничных волосах сидел алый берет, на лыжеподобных ногах – такого же цвета обувь. Кокетка.

– Я за Лениным, – сообщила покупательница.

– За Лениным – это в Мавзолей, – ляпнула я, – а здесь всего лишь пятьдесят пять томов его авторства.

Женщина натянуто улыбнулась, склонившись, прошла в дверной проём и принялась разуваться. Выстроила башмаки по линеечке, смотала шнурки в трубочки, всунула их внутрь обуви. Завораживающее зрелище.

– Ведите, – наконец с предвкушением в голосе велела дама.

В зале я продемонстрировала собрание. Покупательница любовно провела рукой по синим обложкам.

– Боже, в идеальном состоянии, – впала она в такой трепет, что заговорила на тон выше. – Это наследие сохранили ваши родители?

– Покойная бабушка.

– Наверное, она была прекрасным, удивительным человеком.

Перед глазами всплыла картина: бабушкин день рождения, толпа родственников и подруг-пенсионерок. В бархатном платье с камеей бабуля, учитель музыки, бравурно исполняет за пианино блатные песни с сигаретой в зубах. Все в восторге.

А как достойно она вела себя на смертном одре:

– Хоронить меня требую под «Прощание славянки», «Похоронный марш» Шопена – редкостная нудятина!

– Не поспоришь, – сейчас согласилась я. – Регина Всеволодовна была удивительной личностью, очень по ней скучаю.

В серых глазах дамы промелькнуло сочувствие.

– Спасибо вашей бабушке, для меня эти книги просто бесценны. Кстати, две соточки за такси не скинете?

– Скину, – вздохнула я. – И до такси помогу донести. Шутка ли – столько макулатуры.

– Вот именно, литература, – не расслышала та, – с большой буквы литература! Скажите, а больше ничего такого же интересного у вас нет?