Земли семи имён

Глава 2. Картография северолесья

Столица северолесья встретила Хедвику горячим осенним солнцем. Лето в Грозогорье не гостило тысячу лет, но каждая осень в городе стояла поистине золотая. Сияло литое солнце, шумел по мощёным площадям ветер, золотистые сухие травы вились на нижних улицах, а с окрестий съезжались телеги крестьян и купцов, полные медовых груш, янтарных яблок и густого пшена.

Хедвика миновала широкие каменные ворота и вошла в город. От самой стены вверх уводила сложенная из булыжников дорога, кое-где меж камней пробивались ломкие стебли трав. Травы в Грозогорье особые: рождённые неприветливой весной, они устремляются в рост, но скорая осень покрывает их ранней изморозью, горькие дожди гнут к земле синие стебли. К зиме травы становятся легки, бесцветны, что паутинка. Такими, говорят, вместо нитей шьют самые хрупкие кружева, самые нежные полотна, а то и по живому сшивают…

Но никаком травам было не подняться выше башен дворца — там, у вершин, ярились голубые снега, сияли ледяные звёзды. К дворцовым воротам и дальше, к извилистым горным ущельям вела дорога, на которую ступила Хедвика. В звонком осеннем воздухе вставали перед ней лестницы и аркады, узкие тропы, улочки и дома — все они взбирались выше и выше, всё Грозогорье словно стремилось ввысь, к вершинам гор, с которыми делило корни.

Далеко вверху полыхала флагами площадь Искр. Хедвика подняла голову, вглядываясь, щурясь от пронзительного осеннего света, но рассмотрела только ряды крыш да гирлянды угасших на день фонарей высоко-высоко за домами. Путь к лучшим мастерским предстоял долгий...

Но кто велит ей искать пристанища на ярмарочной, шумной и надменной площади Искр? Она может отыскать мастерскую скромнее в одном из переулков, увитых осенними путами шиповника и сухими плетьми мышиного гороха. Она может начать с малого. Но прежде… Даже в самой маленькой каменной лавке её встретят по одёжке.

Рассмеявшись, Хедвика отколола от каменного браслета на диво легко отломившийся малахитовый лист и вошла в первую же лавку, вывеска в окне которой обещали гостям роскошные наряды, достойные самих правителей.

— Леди желает платье?

Голос раздался из ниоткуда и прозвучал так неожиданно, что Хедвика вздрогнула, озираясь. Неловкий шаг — и где-то мелодично зазвонили тихие колокольчики, а в глубине тесного помещения вспыхнул ласковый свет. Пахло портновским мелом, тяжёлым пыльным бархатом и сухими цветами; после пестроты улицы полутьма лавки «шелков и платьев» была приятна, уставший взгляд с облегчением скользнул к тихим огонькам у дальних витрин.

— Да, платье, — нервно ответила Хедвика невидимому собеседнику. — Не слишком вычурное… и не слишком дорогое.

В ответ раздался негромкий смех.

— Леди с карманами, полными магии, не желает быть приметной?

— Именно так.

«Откуда продавцу знать, что у меня с собой столько каменной пыли?»

— Вы, видимо, впервые попали в город? Лучше бы вам помнить, что проницательность — черта нижних улиц. Вверху вы найдёте шум и блеск — мудрый дворец оградил себя от умных глаз. Истинных магов Грозогорья вы отыщете только у подножия, да, может, на площади Искр. Уж она всегда готова похвалиться мастерством и пестротой…

— Спасибо, а всё-таки платье мне сейчас нужнее совета. Покажите невычурное… но достойное.

***

Первая потраченная монета, говорят, колом встаёт, вторая — соколом. А за ней уж мелкими пташками летят… Так и случилось с Хедвикой. Первый лист с каменного браслета обратился в скромное шерстяное платье. Второй — в высокие туфли на шнуровке, да такие, что пряжки горели живой медью. А дальше полетела, полетела каменная пыль от браслета — прозрачными леденцами из кондитерской, румяными масляными булочками из хлебной лавки, жемчужной нитью, обернувшейся вокруг шеи, оберегом из перьев и льна…

Когда Хедвика опомнилась, в городе уже приютилась ночь, — накрыла Грозогорье, словно шалью взмахнула, вышитой звёздным бисером. Холодало. «Мне бы шаль не помешала», — подумала Хедвика, одёргивая рукава. От земли к ночи поднялся осенний сладкий запах — зрелых яблок, прелых трав, костров, мрамора, молодого вина. По улицам потянулась сиреневая дымка.

Пробираясь на свет оранжевых фонарей, Хедвика свернула в узкий переулок. От стены до стены можно было достать руками, и волей-неволей подглядывала она в чужие окна. А там, за тихими витражами, вершились вечерние дела. В одном доме отражалось в начищенном серебре пламя очага, в другом шумел, дышал лиловым паром хрустальный перегонный куб. На подоконнике третьего тянулись к фонарному свету прозрачные тихие кристаллы, слабо-зелёные и опалово-алые в расписных глиняных горшках. Где-то звенели о тарелки приборы, где-то поскрипывало кресло, а на соседней улице наигрывали колдовскую весёлую джигу. Ветер нёс запахи жареной рыбы, нездешнего жасмина, масла и шоколада.

Впервые тёмной ночью была Хедвика одна в огромном городе. А город звучал и жил, обернувшись ночной прохладой, светил мрачными огнями из глубины переулков, гудел нарядными площадями, сиял гордым дворцом на самой вершине. Город был полон магии — каменной или какой другой, но уж точно самой истинной, самой настоящей.

***