Зеркало

Зеркало

Что за чудо этот город!.. Восход здесь цветёт меж островерхих крыш, как роза за оградкой палисада, стаи голубей кружат над черепичными кровлями и шпилями соборов, над музеями и театрами, над парками и дворцами, над магазинчиками, кофейнями и кондитерскими, и ветерок разносит по улицам божественный аромат сдобы. Стены домов выкрашены нежной пастелью, решетки балконов увиты цветами, из-за кружевных занавесок жмурятся сытые коты. На мостовых не протолкнуться от бойких цветочниц, седовласых шарманщиков и уличных художников. Сквозь толпу, покрякивая клаксонами, пробираются роскошные автомобили, медлительные, как конные экипажи, и конные экипажи, горделивые, как морские фрегаты... По бульварам гуляют элегантные кавалеры в тесных костюмах и цветных галстуках и изящные красавицы, одетые тонкими шелками и флёром соблазна.

Конечно же, это Париж!.. Не настоящий Париж, существующий на самом деле, а тот, каким воображает его мечтатель, никогда в нём не бывавший.

В этом воображаемом Париже жил некогда молодой поэт. Каждое утро спешил он в богемный квартал, в маленькое кафе с нарядно раскрашенным фасадом и бронзовой лирой над дверью, чтобы поболтать с друзьями, выпить кофе и чиркнуть строчку-другую, если придет охота... Но вот беда: в последнее время охота что-то совсем не приходила. Поэт чувствовал себя усталым, разочарованным, все на свете повидавшим и все изведавшим. Вдохновение оставило его, который месяц он не мог сложить ни одной рифмы и раздумывал, не пора ли поставить финальную точку в короткой поэме его бездарного и никчемного бытия.

От отчаянного шага его удерживал сущий пустяк. Сон, который повторялся из ночи в ночь: лёгкая девичья фигурка в белом и голубом, вздутые ветром каштановые паруса волос и снежный крепдешиновый шарф, реющий, словно вымпел... Он видел изящное ушко, почти прозрачное в золотом солнечном ореоле, тонкие пальцы, которые тянулись, чтобы убрать завиток волос, упавший на пунцовый бархат щеки. Казалось, ещё мгновение, ещё пол оборота, и откроется прелестное личико... Поэт бросался вперед, но красавица начинала отдаляться, видение таяло, и он проваливался в черноту, а утром пробуждался с томлением в груди.

Ночная загадка не давала ему покоя, и поэт вообразил, что если сможет прозреть лицо своей принцессы-грёзы, всё вернётся — и творческий подъём, и радость жизни. Каждый день он сидел у окна кафе, вглядываясь в лица проходящих мимо дам, но ни одна не напоминала девушку из его снов.

В двух кварталах от кафе "Лира", где коротал невесёлые дни наш поэт, в собственном доме с высоким парадным крыльцом, украшенным колоннами и резным фризом, жил маститый писатель. Он был уже немолод, грузен и ленив, ценил уют и вкусную еду и обожал ореховые пирожные, которые пекли в достославной "Лире". Каждое утро к завтраку служанка приносила ему полную коробку любимого лакомства.

Вы спросите, причём здесь служанка. Кому интересна эта робкая молодая женщина с безобразным лицом? Но о ней-то и пойдёт рассказ! Ребёнком бедняжка упала в костёр, и теперь ее щёки и подбородок сплошь покрывали шрамы от старых ожогов. Не надеясь обрести семейное счастье, она пошла в услужение к чужим людям. В воображаемом Париже, где превыше всего ценят прекрасное, дурнушке без протекции трудно рассчитывать на приличное место, но нашей героине повезло: жена писателя была страшно ревнива и не терпела в доме хорошеньких девиц.

Когда служанка входила в кафе, собравшиеся там поэты, художники, музыканты, актёры и их смазливые подружки глазели на её обожжённое лицо безо всякого стеснения. "Бедное создание", — вздыхали одни. "Уродина", — кривились другие. А рыжая натурщица сказала как-то, что у неё отличная фигура.

Служанка делала вид, что не замечает насмешек и притворной жалости. Дожидаясь у прилавка, когда вынесут коробку с пирожными, она украдкой поглядывала на молодого поэта, который задумчиво смотрел в окно или самозабвенно писал в своем блокноте. Как он красив, думала она, какое у него открытое, одухотворённое лицо, какой лучистый взор... Служанка была влюблена в нашего поэта давно и безнадёжно. Она читала все его стихи, изданные в тонких книжицах на дешёвой бумаге, и заливалась слезами восторга. "Гений! Он гений!" — шептала девушка. Добиться взаимности она не чаяла, но благодаря капризу писателя-сладкоежки могла видеть любимого каждый день, и эта малость делала её счастливой.

Поэт и служанка не знали, что ходят в кафе одной дорогой: мимо лавки восточных сладостей, магазинчика антикварных книг и музыкального салона, через маленькую площадь с чумной колонной посередине и — дальше, по улице Снов, за угол большого доходного дома, на первом этаже которого помещались аптека, цирюльня и фотографическое ателье.

Там, на углу, дни напролёт торчал черноволосый шарманщик средних лет. В последней войне он потерял ногу и теперь выставлял напоказ плохо выструганный деревянный протез. Всякий раз, завидев служанку, он развязно ухмылялся в усы и заводил мелодию "Прекрасная Катарина".

В начале мая шарманщик исчез, а его место занял немой старик с большим говорящим попугаем, мятой шляпой у ног и старомодным напольным зеркалом в раме тёмного дерева. К зеркалу был прилеплен лист картона с надписью: "Заплати три сантима — и увидишь своё истинное лицо". Три сантима деньги совсем маленькие, чистый пшик, и время от времени прохожие кидали в шляпу монетки, глядясь в облупившееся стекло. Кто-то подолгу стоял на месте с улыбкой на губах, кто-то спешил прочь чертыхаясь. Многие бросали взгляд мимоходом, но зеркало не показывало им ничего, кроме обычного отражения.

Служанка обходила глупый аттракцион стороной, держась противоположной стороны улицы и низко склонив голову, чтобы лишний раз не спотыкаться глазами о своё уродство.

Однажды утром на углу доходного дома какой-то грубиян сильно толкнул ее в бок. Она машинально обернулась — и встретила растерянный взгляд прекрасной молодой женщины, застывшей в мутной глубине зеркала, как муха в янтаре. Одеждой, причёской, всем обликом отражение было вылитая служанка, только лицо светилось ангельской красотой.