Жадный солтыс

Жадный солтыс

располагалась по обе стороны от «Пыльного тракта». На покосившемся бараке харчевни было лишь одно украшение - вывеска, гласящая «Харчи да койки», а снизу, для неграмотных, вырезанные из дерева и выкрашенные давшей потёки краской силуэты тарелки с кашей и кровати.

У коновязи стояла криво сколоченная доска для гончих листов и разного рода сообщений. И, хотя большинство жителей не были знакомы с грамотой, листы сменяли друг друга с завидной частотой.

Колченогий холоп подковылял к доске, держа под мышкой свёрнутый в трубочку лист пергамента из телячьей кожи. Даже для королевских гончих листов использование кожи было неслыханным расточительством, а уж тем более такой качественной и мягкой. Холоп приладил пергамент к доске поверх берестяной грамоты с приказом о колесовании некоего Петруся – Скотоложца, и прибил по краям новенькими серебристыми гвоздями.

Каждый проезжавший или проходивший мимо мужик качал головой, поминая не добрым словом расточительного, да жадного Игната-Солтыса.

***

Игнат сидел на чудном заморском стуле с мягкой опорой для спины. Его короткие и толстые словно свиные култышки ноги были опущены в маленький ушат с тёплой водой. Одет Солтыс был в исподнее, вернее в одну лишь белёную сорочку, а меж расставленных неловко широко ног свисало толстое брюхо – надёжное убежище скромных уд. Толстяк кряхтел и пускал ветры, особенно старался, когда какая-нибудь из девок подливала в ножной ушат варёную воду.

Солтыс жил на широкую ногу, мня себя едва ли не особой приближённой к королевской семье. Ему совершенно было плевать, что вверенное ему селенье перебивается с хлеба на воду. Жил он безмятежно в праздности и лени до тех пор как не повадилась некая бестия воровать, да портить девок, и жрать селянский скот. Да и то, пропускал Солтыс это безобразие мимо своих ушей покуда не утащило сие исчадие мясистого, как сам Игнат, борова.

Рассвирепел тут Солтыс и послал за писарем, дабы записать гончий лист на поганую бестию, так как сам был неграмотен. Хорошо поработал писарь Щепан, который был не только писарем, но и малевателем. Ух и страшенную бестию намалевал Щепан на гончем листе, чтобы и безграмотная чернь могла поучаствовать в поимке чудища. Не малую награду посулил Солтыс за шкуру бестии, да только с условием – чтобы ту несли целиком.

Многие молодцы приходили, хотели изловить паскуду, да как выглядит не знали. Иные говорили, что знают, да врали. И вот, уж зацвёл болотный мох у Клюквенной заводи как постучал в резные ворота Солтысова дома юродивый странник.

Парубок был высок и сутул. С длинными, висящими плетьми руками. Лицо его напоминало прошлогоднюю бульбу, завалявшуюся в коробе у неряшливой хозяйки. Выпуклые глаза разного цвета один карий, другой водянисто-голубой. Голубой глаз косил, будто хотел увидеть со своей стороны ухо хозяина. Нос ломаный и приплюснутый, а изо рта торчали кривые, крупные желтые зубы. Назвался Михаем.

Вид у пришельца был дрянной, да разило от него звериным смрадом.

– Здоров ли? – с порога гаркнул гость, голосом грубым, и сиплым, а следом поперхнулся кашлем, схожим на пёсий брёх.

Игнат, попивавший сбитень, от крика гостя выронил ковш.

– Здоров ты орать, сукин сын! – прорычал в ответ Солтыс. – Чего те надобно, образина?

– Дык бестия же, – гость было замялся, но опомнился и подбоченившись выпятил грудь вперёд. – Готов изловить!

– Ты? – Солтыс прищурился и подался вперёд.

– А то, – задрал гость подбородок. – Только заночевать негде. Нет ни гроша, на постоялом дворе метлою погнали. Да и голоден я, со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было.

– Проваливай отседа, – фыркнул Игнат. – Каличей ещё не привечал.

Вошла в горницу бледная, укутанная до глаз платком девка Милка. Она принесла харчи для Солтыса. Бросив взгляд на пришельца вдруг встала столбом, затем подбежала к Игнату и горячо зашептала ему что-то на ухо. Солтыс поколебался маленько, да велел мужикам свести юродивого в хлев, где свиньи жили. Разместили того аккурат в том загоне, где жил до этого украденный боров. По вечеру дали миску полусырой полбы, кусок несолёного сала и хлеб с опилками. Велели наутро пойти к Игнату-Солтысу дабы обсудить дело.

Да занемог обожравшийся с вечера Солтыс - крутило его и несло. Всех дворовых, окромя многострадальной Милки погнали, дабы не смущали они хозяина своими насмешливыми взглядами. До вечера отсыпались мужики в стогах на окраине поля, а как начало смеркаться пошли пить горилку, позвав с собой Калича.

Изрядно набравшись, придумали дворовые себе развлечение - выпустили свиней из хлева, и начали гонять их по улицам, пугая девок. Как наскучила такая забава, решили они померяться удалью да дурнинушкой и поспорили кто больше свиней изловит.

Под крики и улюлюканье стали мужики ловить свиней. Не отставал от них и Убогий. Кинулся он на молодую свиноматку, да сжал её так, что та тут и извергла едва завязавшийся приплод, а изо рта выскочило у неё сердце и покатилось по дороге.

Мигом протрезвели дворовые, и давай на чём свет стоит клясть пришельца, а меж собою шептать, что сила в нём не человечья. Дабы скрыть вредительство Чужака, останки свиньи снесли во лесок, да изжарили, а прочих свиней отогнали в хлев, сговорившись недостаток в поголовье списать на проделки бестии.

По утру пожаловал Убогий к Солтысу на поклон.

Толстяк был бледен, по рыхлым щекам катились капли нездорового пота. За день хвори он будто бы даже похудел.

– Значит так, – начал Солтыс, прочистив горло. - Бестия эта не только скот воруют, а ещё и портит девок... Никто не видел, как она выглядит, кроме порченных, а те не хотят говорить.

– Есть ли из твоих девок кто пострадавший?

– Нет,- отмахнулся толстяк. – Есть у старого бобыля воспитанница, девка тихая и пугливая, попытай счастья, может скажет тебе чего... – помолчал немного и прибавил. – Да побыстрее, сегодня опять из хлева свинью утащил...

***

Неждана была тихою девкой. Богобоязненной скромницей и хорошею хозяйкой. Да заблудился как-то телёнок среди лугов и не вернулся домой вместе с коровой к вечерней подойке. Встревоженная Неждана отправилась в сумерках в луга и стала кликать телёнка, забыв о наказах дьякона, что девкам ходить в сумерках опасно.