Жалоба Белой Лани (*)

Жалоба Белой Лани (*)

Жалоба Белой Лани (*)

–Ваша дочь нездорова, моя госпожа, – слуга скорбно-мрачен. Он знает каким тоном следует говорить о подобных вещах, годы выучили его сердце и голос. – Она просит вас извинить её.

–Нездорова? – женщина резче, чем следует, вскидывает голову – копна золотистых волос, едва заметно тронутых сединой, рассыпается по её плечам, безжалостно сминая причёску, сложенную терпеливыми служанками, – что за глупости, Огюст? Как это – нездорова?

Огюст разводит руками, в этом его извинение. Как может докучать он молодой госпоже?

–Вот что, – женщина хмурится, – передай моей дочери, что я её жду на прогулку, что лесной воздух исцелит её куда вернее затхлой спальни!

Огюст покорно удаляется, а женщина остаётся в размышлениях. И ещё – в лёгкой обиде на Маргариту. Ну что за неудача? Только сегодня, впервые за многие дни она так прекрасно себя чувствует, и так весел её дух, и подвижно тело! И сегодня так хотелось прогуляться, поговорить с дочерью, но нет…

Нездорова! Не верится! Это же Маргарита, как она может быть нездорова? Она даже крепче брата всегда была. Когда Рене прохватывала лихорадка, Маргарита оставалась в добром здравии, и за все годы она едва ли чем всерьёз болела – повод к гордости! И тут – нездорова?

Не хочет просто, упрямится, вот и вся тайна!

Но сомнение, пусть далёкое и смутное, в сердце всё-таки скребётся. Недолго, впрочем! Вот Маргарита выходит к матери, да так скоро, что у матери и сомнений не остаётся – всё дело в упрямстве, а не в нездоровье. Да и одета Маргарита подобающим образом – явно не с постели поднялась, и расчёсана…

–Синий цвет точно твой! – выдыхает мать. Сначала ей хотелось заметить дочери что-нибудь ехидное, но теперь уже нет желания, разглядывает она её с восхищением, любуется – тонкий стан, удивительные синие глаза, золотистая тугая коса! Ах, Маргарита, ждёт тебя большое будущее!

–Благодарю, мама, – Маргарита опускает глаза. Она бледнее прежнего, в самом деле, засиделась в комнате. И чего сидит?

Мать качает головой, вспоминая, что её в покои по юности было и не загнать – всё в лесах пропадала, наравне с отцом и братьями по лесам скакала, а дочка…

Ладно, каждому своё!

–Пройдёмся? Мне сегодня лучше! – задумчивость матери пропадает. Она улыбается Маргарите, гордится самой собой – целители грозились, что болеть ей три недели, но она им всем показала, что значит её род, и поднялась на неделю раньше.

Вот так-то!

–Я рада слышать, мама, – Маргарита соглашается, голос её глух. Это тоже обижает, но лишь немного.

«В прогулке развеется!» – думает мать и решительно берёт дочь под руку.

На землю наползает стремительный и безжалостный вечер, кроваво и страшно сверкает закат, точно адское горнило разверзлось и хочет поглотить всех смертных…

Маргарита подрагивает, косится на небо, вздрагивает. Мать это замечает и досадует про себя тихонько, что её дочь всё-таки словно птица, совсем к суровости неспособна.

«Я-то всегда другая была! И на охоту рвалась, а мать ругалась и плакала, но куда там! И оленя один раз из лука подстрелила… эх, юность!» – думается ей с насмешливой тоской. Но всё вы прошлом! Теперь уже не до того, теперь она госпожа, правит замком и землями, пока муж в походе, растит детей, управляется со всем и всеми строго, но справедливо. Сейчас уже она не вскочит на коня и не рванёт в лесную чащу, в самую тёмную часть, в сердце его, где переплетены все лесные тропы и где замирает время.

Время! Всему своё время. Поэтому сейчас она не вспомнит вслух о лесах и о подстреленном олене, она скажет другое:

–Госпожа Жуайез присылала мне все две недели такие трогательные письма! Ах, можно подумать, что ей и впрямь есть до меня дело!

Она заливается смехом, Маргарита, запоздало сообразив, тоненько вздыхает, вроде тоже посмеялась.

–Но поблагодарить всё же стоит, – отсмеявшись, продолжает мать, с наслаждением вдыхая вечерний, особенно свежий воздух. – Может быть даже послать ей дар? Или нет, дар я, пожалуй, пошлю Генриетте. Ах, милая Генриетта, она так хочет моей смерти, что её всякий раз перекашивает от моего вида! Да, думаю, надо заверить её в своей дружбе и сообщить, что я хорошо себя чувствую. Что бы ей послать?

Маргарита отмалчивается. Она лишена злобного остроумия, и за это тоже горько матери – однажды её дочери придётся предстать перед двором, а там надо уметь ответить и предостеречь любой ответ!

«Ах, Маргарита-Маргарита, ну что ты за птица робкая!» – думает мать, но предпринимает ещё одну попытку расшевелить и развеселить дочь:

–Как насчёт кабана? По-моему, это будет остроумно!

На её собственный взгляд – это остроумно. Кабан пригодится в хозяйстве – это полезный дар, так что Генриетте не возмутиться, а с другой стороны – обитающей в лесном мраке, щетинистый, безобразный, портящий виноградники и фруктовые деревья вонючий зверь – это издёвка.

–Да, мама, – уныло соглашается Маргрита.

Терпение не вечно. Мать резко останавливается, сильным движением, которое никак не подходит к движению т недавней болезни (откуда только силы находят?) разворачивает дочь к себе лицом, встряхивает за плечи: