Жары-птицы

Жары-птицы

Вот сюда-то до зарницы

Прилетают жары-птицы,

Будут песни распевать

И зерно с вином клевать.

Задал сосед мне задачку… Сначала к себе пригласил:

– Разговор к тебе, Игорь, есть. Заходи, уважь старика.

Сразу сделалось любопытно. Павел Ильич Орлов – космонавт необычной судьбы. Родился пятьсот лет назад, еще в эпоху Плевринского, обнаружившего безвременные туннели в просторах космоса. Стал одним из первопроходцев, что осваивали Млечный Путь, что открывали планеты, заселенные гуманоидами. Что работали дипломатами и первыми донесли до чужеродных умов идею Большого Союза, призванного защищать миролюбивые расы от нападений захватчиков вселенского диапазона.

От полетов сосед отошел, наверно, лет тридцать назад. Сочиняет теперь фантастику. Идешь под окнами – слышно, как диктует секретарю с микрогьютерными мозгами. А потом остроумные фразочки повторяют артисты фанткрюзов. Забавно.

Я постучался, старик встретил меня у дверей. Как всегда, аккуратно побритый, одетый в спортивную майку в честь душного летнего вечера, выгодно обнажающую рельефы бицепсов-трицепсов. Улыбнулся, но не навязчиво. Сам знает – сожженные губы ответной улыбки не вызовут, смотреть на них как-то неловко. Пожали руки. Хозяин проводил меня-гостя в комнату, сам пошел на кухню за чаем.

А в комнате – целый музей. Кругом стеллажи с фолиантами по истории космонавтики, отдельно – его книги, строем. Скафандры пяти планет, оружие пяти планет, макеты невероятной космической чудо-техники и, конечно, этюды в сфере, где друзья-космонавты дурачатся, машут фотографу ручкой с шестью зелеными пальцами. Ну, или синей ладонью, но тогда уже с четырьмя. Невероятные взгляды раскосых пронзительных глаз, когда-то пугавших робкое невежественное человечество.

– Нравится? – Павел Ильич аккуратно направил пультом летающую столешницу с простецким чайным прибором. Но айяко, напиток с Камилы, простецким не назовешь.

– Хорошо у вас. А планеты постоянно кружатся в воздухе?

– Постоянно. Игрушки с полями, знаешь ли, мое хобби.

Освежающим терпким айяко наслаждались не торопясь. Сосед смущенно признался: почитает сухой закон, привык за долгие годы в суровых условиях космоса. Я поддакнул: у нас те же правила. Ни пить, ни курить, ни видеть в упор красоту сокурсниц. Кто проштрафится – отчисляют, дисциплину куют с Земли.

– Когда улетаешь?

– В августе. – Я был горд назначеньем на Крабов, распетушился, начал излагать суть и цель экспедиции. Старик слушал. В глубоких морщинах читалась сосредоточенность и невысказанная печаль.

– А вернешься когда?

– Сами знаете, возвращение не планируют. По мере необходимости, придется сновать меж планетами.

– Вот именно, долго сновать. Родителям объяснил?

Я сглотнул:

– Прощаюсь... со всеми. Но все равно ухожу. Мать с отцом меня понимают, желают счастливой дороги. Вас ставят в пример.

– Меня? – Павел Ильич нахмурился. – Я, знаешь, не образец. Но зачем же ты, как мерзавец, девушке дуришь мозги?

Неожиданный переход от одобрения к критике неприятно задел самолюбие:

– Алене? Она не овца. Ну, целуемся. А перспективу я, понятно, не обещал. Она со мной развлекается. Сама говорила.

– Вот как? А что ей еще говорить? Она вчера целую ночь рыдала под этим окошком. Подруге своей признавалась, что любит тебя, будет ждать. Всю жизнь, вопреки всякой логике. Никто другой ей не нужен. И, добавлю, в признаньях Алены великая слышалась сила. Такие женщины ждут. Проходят десятилетия, они сохнут и умирают, не пустив под солнцем росточка. Такую судьбу ей желаешь?

– Не желаю!

Я отвернулся, скрывая прилив досады. И торжества. Это надо же! После года «в упор не замечу» гордячка втюрилась, по уши! Не дело, конечно.

– Пройдет, – решил я самодовольно. – Медицина умеет справляться с бессмысленными порывами. Вы подали нам пример.

– Не подавали. – Старик посмотрел на меня печально. – Когда на «Кентавре» погибла вся команда от рук ревнивца, командованье было вынуждено принимать кардинальные меры. С тех пор мужчины и женщины летают на разных посудинах и употребляют таблетки от физического влечения. Не от любви, от секса. Любовь цивильные умники разложили на составляющие полтора столетья спустя, додумались регулировать полноту сердечной привязанности от нуля до двенадцати баллов. – Фантаст усмехнулся: ну надо же! – Проблемы и недоразумения выскакивают в трубу, стоит скушать пару таблеток с заветной циферкой «0». Но бывает…

Старик замолчал и долго смотрел в окошко на синий июльский вечер. Когда повернулся к свету, сквозь сеть морщин мне привиделась… застарелая тайная боль?

– Не каждый захочет, Игорь, от муки своей избавляться. Ты это должен понять.

Я понял: пора уходить. Пора человека оставить со своими нелегкими думами. Но сосед положил на плечо отяжелевшую руку:

– Послушай меня. Единственному тебе расскажу, как было. Ты в инструкциях прочитаешь историю экипажа во главе с командиром Орловым в казенном, опошленном виде. Постарайся понять нас, сынок.

Старик подошел к стеллажу и подал мне фотографию пятерых серьезных землян в свободных сереньких скафах. Парни стояли рядком, обнимая друг друга за плечи.